Итоги десятилетия: как изменился мир искусства — и при чем тут Instagram*, унитаз из чистого золота и фальшивая выставка на биеннале

Это случилось за четыре-пять лет — вдруг знакомые стали планировать отпуска в Венеции, Базеле и Лондоне, как бы между прочим бросая в разговоре: «Ну, увидимся на биеннале, на "Фризе", на "Базеле". Маттео Джаннази, консультант отдела обучения Венецианской биеннале (его в 2009 году слили с отделом маркетинга), говорит о том, что за последние 15 лет в реконструкцию Арсенала (второй площадки основной программы) вложены огромные деньги. С приходом Паоло Баратты на директорский пост в 2008 году стремительно развиваются образовательные программы и огромное внимание уделяется расширению аудитории. Надо помнить, что биеннале — это не просто выставка, но огромный фонд, который в первую очередь занимается образованием и продвижением не только современного искусства, но и музыки, архитектуры, кино, театра и танца, поэтому увеличение целевой аудитории — логичный шаг. Другой вопрос, что именно биеннале искусства — самая популярная из всех венецианских выставок, поэтому именно к ней привлекают максимальное количество посетителей. Что же до арт-ярмарок, то их цель — продажа выставочных пространств галеристам и привлечение к этим пространствам максимально большой аудитории за немаленькие деньги (дневной билет на обе ярмарки лондонской Frieze в 2019 году стоил £60). Так в арт-рынок оказываются все больше втянутыми не только его непосредственные игроки (художники, галеристы и кураторы), но и мы с вами. Если события и дальше будут развиваться в том же духе, то биеннале и арт-ярмарки со временем рискуют превратиться в недели моды в их последней версии: на первом ряду не редакторы, а инфлюенсеры, на ряд показов продают билеты, бренды-мастодонты устраивают светские ужины, на которых длинноногие обольстительницы выгуливают платья и ведут прицельную охоту за миллионерами. Не то чтобы это было плохо, но места искусству может и не остаться.

Театр давно экспериментирует со способами разрушения «четвертой стены», и вовлечение в действо зрителя — один из наиболее очевидных инструментов. Однако именно в 2010-е иммерсивные спектакли и партиципаторные впечатления всех видов и мастей стали массовым феноменом. Тут и инсценированные прогулки по городу в наушниках под руководством театральной труппы, и интерактивные спектакли, на старте которых зритель выбирает персонажа, в роли которого ему предстоит провести пару часов, и путешествия по декорациям с айпадом в руках или в шлеме виртуальной реальности — одновременно вовлекающие зрителя в действо и отрешающие его от мира вокруг.

Вслед за люксовыми брендами искусство тоже пошло в народ. Аукционные гиганты Sotheby’s, Christie’s, Phillips не только предложили клиентам возможность онлайн-торговли и отдельные онлайн-торги (и на своих площадках, и в сотрудничестве с агрегаторами-маркетплейсами наподобие Artsy), но и завели себе инстаграмы (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), в которых решительно заманивают аудиторию соцсети на аукционы гравюр, антикварных книг, ювелирных изделий и дорогих сумок. Любопытно, что при этом русский аккаунт Christie’s показывает только выставки московского офиса и международные новости, о московских торгах не говорят ничего. Все специалисты рынка сходятся во мнении о том, что Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) совершил революцию в наших покупательских привычках и демократизировал арт-индустрию (многим художникам теперь попросту не нужен галерист — они прекрасно продают через свой аккаунт). Нет смысла игнорировать столь мощный визуальный инструмент работы с аудиторией, который к тому же приносит прибыль.

Перформансы придумали, безусловно, не в 2010-е, да и Марина Абрамович получила известность благодаря своим перформансам еще в 1970-е. Однако именно в уходящую декаду югославская арт-звезда стала колоссально, всемирно знаменитой — не в последнюю очередь благодаря своему невероятному перформансу The Artist is Present. С 14 марта по 31 мая 2010 года в нью-йоркском Музее современного искусства MoMА его тогдашний куратор Клаус Бизенбах организовал огромную ретроспективу творчества Абрамович, а сама художница, одетая в алое платье, по восемь часов в день проводила за столом в одном из залов музея, всматриваясь в лица людей, садившихся напротив нее. Посмотреть в глаза великой перформансистке приходили обычные люди и селебрити, художники, кураторы, поп-звезды и случайные прохожие. Однако настоящим апофеозом перформанса стало неожиданное появление в зале бывшего возлюбленного Абрамович — Улая, с которым их к тому времени соединяла трагическая история неслучившегося брака. Художники должны были пожениться, встретившись на середине Великой Китайской стены, по которой шли пешком с разных концов. Марина прождала Улая несколько дней в условленном месте, он же пришел с вестями о том, что влюбился в переводчицу и сделал ей ребенка. Через год Улай заведет с Мариной муторную тяжбу по вопросу авторских прав на общее художественное наследие, Абрамович станет появляться на обложках глянцевых журналов и наградит сама себя титулом «бабушка мирового перформанса», ее будут критиковать за излишнюю гламурность и растиражированность, но для меня она навсегда останется храброй женщиной, которая не скрывает слез, сидя напротив любимого человека на глазах у сотни чужих людей.
Говоря об арт-процессах последней декады, нельзя умолчать о росте российского акционизма, политической осознанности художников и вообще трансформации российских арт-деятелей в политиков. Уходящее десятилетие, безусловно, ознаменовали собой группа «Война», Петр Павленский, Pussy Riot, Даша Серенко и ее «Тихий пикет». Эти художники и арт-объединения заслуживают (и неоднократно становились героями) отдельных текстов и исследований, я же лично прошла путь от непонимания и критики провокационных акций «Войны» до безоговорочной поддержки арт-высказываний соотечественников — и надеюсь лишь, что поводов протестовать будет меньше.

В мире, который все больше управляем законами создания контента и нарратива, громким событием стало шоу Дэмиена Херста Treasures from the Wreck of the Unbelievable. Я могу определить инсталляцию Херста на Венецианской биеннале 2017 года только термином «шоу», потому что один из самых высокооплачиваемых современных художников все сделал как по учебнику сценарного искусства. Скрестив основные мировые религии, арт-традиции и сюжеты, Херст сочинил легенду о крушении корабля Apistos («Невероятный»), случившемся более 2000 лет назад. Корабль якобы вез на некий музейный остров коллекцию, собранную освобожденным рабом по имени Сиф Амотан II (по-английски это имя — Cif Amotan II — анаграмма фразы I am a fiction, «Я — фикция»). Херст создал 189 артефактов — от безделушек до гигантских бронзовых статуй, заботливо состарил их в глубине океана, снял для Netflix мокьюментари о том, как все эти сокровища поднимают со дна морского, взаправду поднял их на сушу, каталогизировал и разместил для обозрения и продажи в двух помещениях фонда фэшн-магната Франсуа Пино: Палаццо Грасси и галерее Пунта делла Догана. Критики всего мира скрестили копья, обсуждая баснословно дорогую выставку гигантских размеров: проходились и по неуемным амбициям Херста, и по его любви к поп-культуре, и по его желанию хорошенько заработать, и по колоссальным бюджетам, грохнутым на производство «Затонувших сокровищ». Я не могу сказать, что люблю Херста, но мне нравится размах, мне нравится наглость, наконец, мне нравится громкое высказывание на тему постправды, эстетического вкуса, а также способности и желания критически мыслить. Другой вопрос — как много иронии вложил сам художник в свой исполинский арт-диснейленд.

На фоне конкуренции брендов за внимание пользователя музеи тоже приоткрыли двери своих башен из слоновой кости. О том, что музеи искусства конкурируют не с другими музеями, а вообще со всеми источниками развлечений, будь то кинотеатры, рестораны, торговые центры и любимый продавленный диван, исследователи говорят давно — с начала 1990-х, если не раньше. Однако музеи — не просто центры развлечений, это в первую очередь архивы, исследовательские и консервационные площадки, платформы для искусствоведческой работы, накопители знаний. Эта высокая миссия всегда давала музеям повод и возможность высокомерно смотреть на другие институции проведения досуга — но тут появился Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), и высоколобые колоссы покачнулись. Теперь музейные эсэмэмщики соревнуются в остроумии и любезно отвечают на комментарии пользователей в соцсетях, маркетологи выдумывают мерч позалихватистей (например, Пушкинский музей выпустил к выставке коллекции Щукина скейтборды и рубашки с принтами, разработанными маркой Гоши Рубчинского «Рассвет»), а кураторы планируют выставки поблокбастерней. Куда ни глянь — карточки друзей музея, патронские программы и регулярно обновляемые меню в классных музейных кафе. Все научились не просто открывать выставки, а производить продукт, контент, нарратив, выводить его на рынок и продавать. Всем важно, чтобы молодежь пилила селфи на фоне экспликации. Всем хочется, чтобы инфлюенсеры щеголяли в толстовках с именно их логотипом. Никому не хочется слишком больших очередей (поэтому для самых популярных выставок заранее запускают онлайн-продажи билетов на временные интервалы), но, подозреваю, многие не против, чтобы #очередьнасерова случилась именно у них.

Как отмечают в годовом отчете аналитики портала artnet, рынок старых мастеров больше других секторов движим предложением. Поэтому каждая новость в этом сегменте и каждая вновь попадающая на рынок работа становится довольно громким событием — что и говорить о произведениях, которые возникают на рынке впервые. Уходящая декада была богата на потрясения: тут и самая дорогая картина в мире, которая, по слухам, бороздит моря на яхте катарского принца, и кровавый библейский сюжет в духе — а то и кисти — Караваджо, и уникальная икона, провисевшая десятки лет на кухне. Старые мастера снова дают жару, да так, что «Спасителя» продавали на самых важных и денежных вечерних торгах совриска. Ну а стараниями феминисток, кураторок, Guerilla Girls и Виктории Бекхэм, казалось бы, предельно консервативный и маскулинный рынок старых мастеров — как и вся история искусств — подвергается пересмотру. К 2019 году все считаются с женщинами-художницами прошлого, не знать эти имена — Артемизия Джентилески, Элизабет Виже-Лебрен, Феде Галиция, Анжелика Кауфманн — уже не комильфо.

Марсель Дюшан может спать спокойно. На исходе десятилетия анфан террибли современного концептуального искусства бьют в точку, поднимая своими работами вопросы о властных структурах, механизмах арт-рынка и о том, что считается — и что можно считать — искусством. Мне нравится думать, что, как и в случае с дюшановским «Фонтаном», провокационные работы Бэнкси и Каттелана — это не столько сами объекты, сколько та волна реакции, которая поднималась после частичного уничтожения картины в разгаре аукциона у Sotheby’s, после кражи золотого стульчака из туалета Бленхеймского дворца, после поедания снулого банана проходившим мимо художником. Можно кричать, что все короли вокруг голые, что художники смеются над нами, что это издевательство — и доколе, но самим фактом обсуждений мы оказываемся в поле этих работ, добавляем им ценности и конструируем, укрепляем вокруг них ореол знаковых и значимых артефактов — коллективно создавая в итоге летопись арт-мира конца 2010-х.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

«Последний да Винчи» или главная арт-афера XXI века: что известно о «Спасителе мира», самой дорогой картине в истории

Как разбогатеть на картине с бабушкиного чердака: большой гид по вторичному рынку искусства, похожему на криминальный сериал