Интервью: художник Рагнар Кьяртанссон — о Михаиле Шуфутинском, Антоне Чехове и о том, почему Россия похожа на мемуары Казановы
Это ваш первый визит в Россию?
Нет, нет, нет. Впервые я приехал в Россию — в Санкт-Петербург — в 1997 году. Мне был всего 21 год, и это, конечно, была фееричная поездка. Я навещал подругу-студентку, и мне так понравилось в Питере, что я даже думал пойти учиться искусству в местную академию, но не сложилось.
Что в России больше всего изменилось с тех времен?
Тогда никто не вызывал такси — надо было помахать рукой на улице, чтобы поймать машину. Представляете, заказывать такси через телефон считалось «не по-пацански». Ну а еще тогда были более безумные вечеринки, хотя, может, я просто был моложе. Но эти изменения происходили постепенно, у меня была возможность их отследить — я заезжал в Петербург в 2001 году и, кажется, в 2006-м вместе с моей группой Trabant. А в Москву впервые меня занесло года два назад.
Совпали ли ваши ожидания от России с реальностью?
Все оказалась ровно так, как я ожидал. У меня неплохая подготовка: я много знаю о вашей стране из фильмов, из литературы, так что ничего прям так не удивило. Мой папа все время читал Чехова, так что я выращен на нем. Ну и, конечно, я смотрел фильмы Тарковского и других русских классиков. Да и из голливудского кино я немало знаний о вашей родине почерпнул. Русская культура и клише о русской культуре, на самом деле, очень похожи.
Это не клише, это реальность.
Да, это реальность. Взять, к примеру, мемуары Казановы. То, как он описывает Россию и русских, — это очень приближено к действительности.
Вы помните, о чем думали, когда впервые приземлились в России?
Да, помню. У меня чуть ли не мурашки по коже бежали. Я думал: «А-а-а, я в России!» И я никогда не забуду, когда после двух недель у вас вернулся в Копенгаген, в эту очаровательную нормальность. Хотя у вас теперь все гораздо более «нормально», чем было тогда.
Россия — это гигантская страна. И в ней есть множество возможностей для самореализации. Исландия, наоборот, страна маленькая. Но все исследования показывают, что люди в Исландии счастливее, чем люди в России. Почему так?
Я думаю, это потому, что мы можем послать премьер-министра, например, если он не справляется со своими обязанностями. А еще у нас нет армии, это тоже огромная разница. Я думаю, что это очень важно.
И вы почти все родственники...
Да, мы почти все родственники. Исландия была ничтожным местом, ужасным местом. Но в XX веке она стала лучше, начала расти и стала не такой отчужденной от мира.
Вы играете певца-шансонье. В России шансон — это очень специфичный жанр: у нас певцы рассказывают на разрыв, делятся историями выживания и нередко лирический герой оказывается связан с тюремным миром. Посмотрите, пожалуйста, видео нашей главной звезды жанра — Михаила Шуфутинского и скажите, что думаете.
У него очень красивый голос, прекрасная песня, прямо эталон классической песни 1990-х. В Исландии он бы был Бьёргвином Халльдоурссоном. Я чувствую в нем советскую энергию или даже энергию 1950-х. Хотя моя любимая российская группа — это «Кино». Мне кажется, они супер. Столько энергии в них! Они были в топе, когда я приехал в Россию первый раз.
С перформансом вы выступали в театре, в котором репертуар в основном состоит из классики русской драматургии. Кого вы любите помимо Чехова?
Без Чехова никак. У меня есть любимая пьеса — «Чайка» Чехова. Это идеальный вариант драмеди. Мне очень понравилось эта история и как ее поставили в Московском художественном театре, Станиславский. Я никогда не видел столько драмы на сцене.
Последнее время модно рассуждать, что люди ныне грустнее, чем предыдущие поколения. Вы согласны?
Я думаю, что на самом деле мы живем в гораздо более счастливые времена, нежели другие поколения, потому что западный мир движется к тому, чего нельзя было даже представить раньше, — к равенству полов. Люди, может быть, ноют больше, но нытье нормально, нытье — это творчество, а не депрессия.
У молодых исландцев принято ходить к терапевту или они жалуются друзьям по старинке?
И то и то. Я лично и надоедаю друзьям, и хожу к терапевту.
Ваш перформанс — о грусти, о меланхолии и, может, даже о депрессии. В чем для вас основная разница в этих словах?
Грусть и меланхолия — креативные состояния. Как Гюго однажды сказал, «меланхолия — это радость грусти». А в депрессии нет ничего креативного, это болезнь.
А вы сами испытывали большую, всепоглощающую грусть, о которой идет речь в перформансе?
Нет, никогда. Грусть — да, но небольшую.
Перформанс длится шесть часов. Как вы к нему готовитесь?
Многие думают, что перформанс отнимает энергию, но это не так. Он меня очень заряжает. Представьте, вы на шесть часов выключаетесь из обыденности и делаете что-то одно.
Как вы думаете, почему «печаль победит счастье»?
Это утверждение не совсем правдиво. Это просто слова, всплывшие в моей голове, и я никогда полностью не понимал их. Иногда я с ними согласен, иногда нет. Так что это не утверждение, которое я могу объяснить, просто формулировка. Поэзия — это чувство, это искусство, но не более того.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: