Русский след в мировой культуре: Бродский, Стравинский и другие великие имена

Русский след в мировой культуре: Бродский, Стравинский и другие великие имена

Мир все еще сходит сума от русского авангарда, музыка советских композиторов вдохновляет западных звезд, а в киношколах учат снимать фильмы как у нас. Правила жизни составил энциклопедию имен и произведений, которые перевернули мировое представление о прекрасном в литературе, искусстве и кино

Литература

Искусство

Кино

Музыка

Театр

Архитектура

| Литература | Искусство | Кино | Музыка | Театр | Архитектура |

Литература

Одна тысяча девятьсот десятый год. Из писателей золотого века русской литературы в живых остался только 82-летний Лев Толстой.

11 ноября на передовицах газет сенсация: Лев Николаевич покинул свою усадьбу. Лондонская The Morning Post пишет: «Новость о поразительном странствии по России великого человека возбудила сильнейший интерес в Англии. Все почитатели графа Толстого благодарны ему за то, что он сделал это последнее усилие, чтобы освободить себя от противоречий с самим собой». 18 ноября в 6:05 утра в доме начальника станции Астапово Ивана Озолина останавливается сердце писателя. В 1918 году, еще при жизни Софьи Андреевны, станция переименована в «Лев Толстой», вокзальные часы всегда показывают 6:05.

18 ноября 1910 года ведущие газеты мира вышли с сообщением о смерти писателя, европейские парламенты почтили его память стоя. Президент Нобелевского института в Норвегии посылает Софье Андреевне телеграмму: «Норвежский Институт имени Нобеля выражает свое искреннее сочувствие и разделяет горе в отношении великой утраты, которая поразила не только русский народ, но и весь цивилизованный мир». Так заканчивается золотой век русской литературы.

Евгений Замятин

Евгений Замятин Соседняя железнодорожная станция с Астапово – город Лебедянь. Здесь, на улице Ситникова, 14, в семье православного священника и пианистки родился Евгений Замятин. Глядя на одноэтажный дом с резными наличниками, трудно понять, как в нем вырос щеголь, эстет и англоман, которого легко представить на обложке Правила жизни. В начале 1920-х Замятин вел в бывшем Елисеевском дворце – Доме искусств – семинар прозы, из которого вышли «Серапионовы братья». Он обу­чал молодого офицера Зощенко и Константина Федина, будущего главу Союза писателей. Из рецензии 1947 года: «Первое, что бросается в глаза при чтении "Мы", – факт, что роман Олдоса Хаксли "О дивный новый мир", видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге». Автор рецензии – Джордж Оруэлл, добивавшийся издания «Мы» в Англии и выпустивший два года спустя свой роман «1984». Именно создание жанра антиутопии выводит Замятина в звезды мировой литературы первой величины.

Михаил Булгаков

В 1930-х годах Лебедянь считалась у москвичей дачным местечком – Дон, сады, сирень. Из деревни неподалеку родом крупный военачальник Евгений Шиловский. Вероятно, именно этот факт побудил его бывшую жену, Елену, выбрать это место для летнего отдыха с сыном в 1938-м. Она просит приехать своего третьего мужа: тот сначала отказывается, затем все-таки приезжает и много работает по ночам. Он создает главный роман своей жизни, который будет писать вплоть до самой своей смерти в 1940 году. В Лебедяни Михаил и Елена Булгаковы живут на улице Ситникова, в пяти домах от того, в котором родился Замятин.

Впервые опубликованный в 1966–1967 годах, финальный вариант «Мастера и Маргариты» увидел свет только в 1990-м. На английский роман был переведен незамедлительно – в 1967-м Мир­рой Гинзбург для Grove Press, но наиболее точный перевод Дианы Бурлин и Катарины О’Коннор выходит в 1993 году, с примечанием исследовательницы творчества Булгакова Эллендеи Проффер Тисли, которая была знакома с Еленой Сергеевной. Большой роман, продолжающий традиции русской классики и порывающий с ними, до сих пор получает полярные оценки.

«Мастера и Маргариту» можно назвать мистически привлекательным – полное описание влияния на мировую культуру заняло бы не один десяток страниц. Мик Джаггер и Sympathy for the Devil, Патти Смит и песня Banga в честь кота Понтия Пилата, картины художника Гигера, еще сотни песен, театральные постановки по всему миру – от Канады до Австралии, оперные и балетные адаптации, фильмы и сценарии, не говоря уже о влиянии на писателей. Булгаков – суперзвезда мировой литературы.

Александр Солженицын

После смерти мужа Елена Булгакова жила в Москве скромно, не привлекая внимания власти и сохраняя наследие Михаила Афанасьевича, зная, что придет время его опубликовать. Так и произошло – наступила оттепель, время надежд русской литературы. В 1965 году по рекомендации Анны Ахматовой к Булгаковой приходит молодой автор, он просит дать ему прочесть все, что сочинил Булгаков. «Я должен знать все, что он написал: что написано им, мне уже писать не нужно». Это был Александр Исаевич Солженицын.

К середине 1950-х в столе писателя лежали рукописи «В круге первом», «Раковый корпус», «Матренин двор». Но и Советский Союз, и весь мир были поражены именно «Одним днем Ивана Денисовича», опубликованным в 1962 году в журнале «Новый мир» и мгновенно переведенным на европейские языки. Это официальный прорыв молчания. Солженицын становится символом гражданского мужества. Ахматова на попытку критики «Одного дня...» заявляет, что эту книгу должны прочесть триста миллионов человек. В России и за рубежом сразу же публикуют другие его романы.

Популярность Солже­ницына и сила высказывания становятся опасными для власти – и его вынуждают эмигрировать. Он и политическая фигура, и писатель – об этом вспоминают каждый раз, когда говорят о врученной Солженицыну в 1970 году Нобелевской премии. Тогда же в Великобритании снимают фильм «Один день Ивана Денисовича» – первую из множества экранизаций его романов. «Подобно Солженицыну, томившемуся в Вермонте, я буду трудиться в изгнании», – говорит мистер Кавендиш, герой фильма «Облачный атлас», снятого братьями Вачовски по книге Дэвида Митчелла.

Владимир Набоков

Родившись в Петербурге, Владимир Набоков растет в высшем обществе, получает в наследство усадьбу и миллионное состояние. В 1918 году уезжает с семьей из революционного Петрограда – сначала в Крым, а потом в Берлин. В эмиграции учится в Кембридже, где основывает русское общество и курирует коллекцию бабочек в университетском музее. В 1922-м на лекции Милюкова в Берлинской филармонии убивают отца Набокова – и писатель возвращается в Берлин, где три года спустя знакомится с Верой Слоним, которая станет его женой, секретарем, редактором, музой и корреспонденткой «Писем к Вере», которые и сегодня остаются образцом любви и нежности. К 1936 году, когда Набоковы уезжают из Германии, написаны «Машенька», «Защита Лужина» и «Камера обскура». В Европе Набоков успевает дописать «Дар» и в 1940-м отплывает на последнем пассажирском пароходе в США.

В оккупированной Франции остаются многие русские эмигранты первой волны, среди них – Иван Бунин с женой Верой. Они уже знакомы с Набоковым много лет. Их переписка началась в 1930-е: Бунин благосклонно отнесся к первым опытам молодого коллеги и охотно пошел на диалог. Две звезды русской литературы встретились в Берлине в 1933-м – в год, когда к власти приходит Гитлер, а Бунину вручают Нобелевскую премию «за строгое мастерство, с которым писатель развивает традиции русской классической прозы». Перед смертью Бунин скажет о Набокове: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня». Несмотря на то что Бунину вручили Нобелевку как лицу без гражданства, его жена до конца жизни получала пенсию от СССР – как вдова русского писателя.

В Америке Набоков успешен. Он переходит на английский и укрепляет свою известность и финансовое положение. Мировую славу ему приносит скандальная «Лолита». Роман печатает журнал Playboy, он выходит отдельной книгой в полупорнографическом издательстве, что обеспечивает ему стопроцентную узнаваемость и мировую известность другим произведениям Набокова. И сегодня его сложные тексты, обращающиеся как к мысли, так и к чувству, вдохновляют писателей всего мира. На вопрос «Какая ваша любимая книга?» Донна Тартт ответила: «Лолита». Но спросите меня об этом завтра, и я, скорее всего, назову другую». Очень набоковской ответ. Набокова знают и любят скорее как американского писателя, читатель затруднится назвать город, где родился Vladimir Nabokov. Но вспомним слова самого автора: «Моя голова разговаривает по-английски, мое сердце – по-русски, и мое ухо – по-французски».

Иосиф Бродский

Когда Карл Проффер прислал Набокову «Горбунова и Горчакова» Бродского, тот сказал, что «поэма грешит многословием и неправильно расставленными ударениями», но «эстетическая критика была бы несправедлива ввиду кошмарных обстоятельств и страданий, скрытых в каждой строке». Набоков не понял Бродского – тот хотел именно эстетической критики.

Это была принципиальная позиция: не советский или антисоветский поэт, но «еврей, русский поэт, американский эссеист». Нобелевский лауреат говорит в интервью: «В смысле признания самым большим переживанием для меня была не Нобелевская премия, а тот момент, когда я, еще в России, узнал, что моя книжка выходит в издательстве "Пингвин" с предисловием Одена».

С Серебряным веком Бродский связан через Анну Ахматову, которая приняла его как равного. Она помогала вытаскивать поэта из ссылки, когда его осудили за тунеядство, после прогремевшего на весь мир процесса, запись которого сделала детская писательница, журналистка и правозащитница Фрида Вигдорова. За Бродского вступился нобелевский лауреат Сартр. Лидия Чуковская присылает ему в ссылку «Антологию новой английской поэзии», выпущенную в 1937 году, и Бродский просит прислать хороший словарь и еще книг. Уже оказавшись на свободе и похоронив Ахматову, поэт вынужденно покидает страну.

В 1972 году он уезжает в Америку без всякой надежды, что его когда-нибудь опубликуют в России. Мировая пресса жаждет откровений жертвы тоталитарного режима, но Бродскому не по душе роль диссидента. Он преподает, получает титул поэта-лауреата, дружит с Сьюзен Зонтаг и Дереком Уолкоттом и доживает до распада СССР. Он радуется, когда на телефонный звонок отвечают фразой «Говорит Санкт-Петербург», но отказывается приезжать в Россию: «На место любви возвращаться куда тяжелее, чем на место преступления». В 1996 году он умирает.

«В американских университетах читают русскую литературу, и не только классиков: Пелевина, Сорокина, Улицкую, Петрушевскую – сборник рассказов последней стал бестселлером по версии The New York Times. В то же время пьесы Чехова по-прежнему интересны, книги Солженицына знают хорошо, а "Мастера и Маргариту" можно назвать культовым в Америке романом. Мне сложно сказать, как современные русские авторы влияют на западную культуру, но они, безусловно, расширяют мировоззрение читателя и показывают, как много у нас общего».

Лиза Хейден

специалист по русской культуре, переводчик, автор блога Lizok’s Bookshelf

В отделе продаж издательства АСТ говорят, что за границей пользуется популярностью детская литература, особенно в Китае, и жанровая – в странах бывшего Варшавского договора, где есть редакторы, знающие русский язык, а потому способные прочесть, оценить и рекомендовать к публикации.

Юлия Добровольская перевела на испанский около 20 книг, в том числе Сорокина, Чудакова и «Подстрочник» Олега Дормана. Вместе с Еленой Костюкович она много лет занимается продажей прав русских писателей зарубежным издательствам в агентстве Elkost. «К русским авторам с большим интересом относятся на всех международных выставках. Но часто потом разочаровываются. Ждут нового Толстого или Достоевского, но из-за стереотипов иногда не готовы их разглядеть. За рубежом большими тиражами издают "Жизнь и судьбу" Гроссмана, в Испании, Франции и Германии читают "Зулейха открывает глаза" Яхиной. На многие языки, вплоть до монгольского, переводят Сашу Соколова. За границей ждут большого русского романа, – подытоживает Юлия, – даже не "Анну Каренину", но "Войну и мир". Вырос интерес к книгам, отражающим российскую современность. Посмотрим, как отреагируют на Сальникова – его уже переводят».

искусство

В коллаже сверху вниз: Васлилий Кандинский. Импровизация; Владимир Татлин.Презентация «Летатлин» в Москве; Марк Шагал. Плафон в Опера Гарнье, Париж

Иконы и авангард. Пред-ставление о русском изобразительном искусстве на Западе зачастую ограничивается этими двумя словами. Русскую иконопись любят за ортодоксальность и герметичность, русский авангард же покорил сердца своей революционностью.

«Наш бог бег», — писал Владимир Маяковский. Будущие авангардисты начинали с западных образцов. Стилевые скачки от импрессионизма к кубизму позволили за несколько лет преодолеть путь, на который европейцам потребовались десятилетия. И если в Европе хотели изменить искусство, то в России хотели изменить мир. Ненадолго желания авангардистов совпали с радикальными политическими переменами, которые происходили в стране. Но в начале 1930-х главной доктриной становится социалистический реализм, и работы авангардистов убирают в запасники.

После Второй мировой русский авангард и его герои на Западе забыты. Ситуация меняется в 1962 году после выхода книги Камиллы Грей «Великий эксперимент: Русское искусство 1863–1922». С тех пор Black Square by Malevich — икона.

Василий Кандинский

Первая в мире беспредметная композиция была написана русским художником Василием Кандинским в 1910 году в немецком Мурнау. Это небольшая акварельная работа. С этих пор абстракция – универсальная модель миропорядка.

Из всех русских авангардистов у Кан­динского самая благополучная биография и европейская «прописка». Тридцатилетний доцент юридического факультета бросает преподавание и едет учиться живописи в Германию. Он пишет исследования:
«О духовном в искусстве» выходит в 1911 году, к 1914-му оно уже трижды переиздано в Германии. Задача Кандинского – изображать не реальность, а идею, не предмет, а его «тайную душу». В том же 1914-м Кандинский получает первый заказ от промышленника Эдвина Кэмпбелла. Сегодня четыре вертикальных панно – гордость МoМА.

Мечта Кандинского – объединить авангардистов русских и немецких, а там и европейских в одно движение. Чем не мировой Интернационал? Но сначала он пытается помочь новой власти в России. Безуспешно. Вернувшегося в Германию Кандинского народный комиссар просвещения Луначарский назовет художником, который находится «в последнем градусе психического разложения». В Берлине Кандинский – преподаватель и теоретик школы Баухаус, которая во многом определила направление искусства XX века. Годы до начала Второй мировой становятся временем признания. Его теории изучают, он законодатель и трендсеттер. Русский авангард не ограничивается абстракцией. Он соткан из множества идей и концепций. Но именно абстракция стала языком международным.

Казимир Малевич

«Суперзвезда», «космический мессия», «чемпион мира» – так называл себя Малевич. Основатель супрематизма свел все к разноцветным геометрическим фигурам. Он использовал их как универсальные инструменты. Супрематизм – это превосходство цвета и формы в живописи. «В 1913 году, пытаясь избавить искусство от балласта предметно-изобразительного мира, я нашел спасение в форме квадрата». Этот стиль окончательно сложился в 1915 году и был представлен на выставке «0, 10». В красном углу Малевич разместил «Черный квадрат».

При всем своем тщеславии художник вряд ли мог предположить, что эта работа станет иконой искусства ХХ века. Уже более ста лет «Квадрат» держит весь мир в напряжении. Он символ кризиса репрезентации. Начало нового творческого поиска.

Идеи Малевича о чистом искусстве оказались близки западным немцам из группы Zero. Их световые инсталляции напоминают супрематическую геометрию. Американец Джозеф Альберс, выпускник Баухауса, а позднее профессор кафедры дизайна Йельского университета, называет себя последователем Малевича. Серия его знаменитых работ так и называется – «Во славу квадрата».

Результаты самого интересного проекта, вдохновленного «Черным квадратом», мы не увидим. В 2015 году к столетию работы Малевича американская художница Тайрин Саймон создала объект из радиоактивных отходов. Сейчас он хранится на заводе «Радон» и пробудет там до тех пор, пока его радиоактивное излучение опасно – до 3015 года. Затем объект будет передан в музей. Иссякнет ли к тому моменту энергия оригинального «Черного квадрата»? Но что значит тысяча лет для иконы?

Владимир Татлин

Когда-нибудь историю русского авангарда опишут через историю конфликтов. В воспоминаниях Николая Харджиева можно прочитать: «Когда Малевич умер, его тело привезли в Москву. Владимир Татлин подошел и сказал: "Притворяется". Спор двух авангардистов стал основной проблемой искусства ХХ века. "Чистое" искусство Малевича против "Искусства – в жизнь!" Татлина. Татлин, основатель конструктивизма, искал вдохновение в технике. Ее формы, дух, композиция – вот новая эстетика. Воплощением идей стала "башня" – Памятник III Коммунистическому Интернационалу, смелый и утопический. Малевич тут же назвал проект "утилитарным монументом". Но именно желание заставить искусство служить обществу двигало последователями Татлина. Уже в 1920 году дадаисты Георг Гросс и Джон Хартфилд делают знаменитую фотографию с плакатом "Искусство умерло! Да здравствует новое машинное искусство Татлина!" Спустя несколько десятилетий идеи конструктивистов подхватят американские минималисты. Поначалу это направление будут называть "искусством унитарных объектов" и критиковать за использование промышленных материалов. К башне Татлина обращаются не так часто, как к "Черному квадрату" Малевича, но иногда отсылки к ней удивительно точны. В 2007 году китаец Ай Вэйвэй строит "Фонтан света", семиметровую спираль из тысячи стеклянных призм, установленную в бассейне. Художник взял за основу татлинский проект, чтобы показать неоправдавшиеся надежды на создание коммунистического государства. Супрематизм и конструктивизм до сих пор вдохновляют художников. Наследие Татлина кажется более передовым, его второе место в рейтинге авангардистов по большей части несправедливо. Именно Татлина Малевич позвал с собой в Витебск учить молодежь новому искусству. Но тот отказался.

Марк
Шагал

Малевич ворвался в Витебск в 1919 году. На то, чтобы подмять под себя все, что было дорого "местному" Марку Шагалу, ему потребовалось несколько месяцев.

Спустя десятки лет те, кто был против приглашения Шагала в парижскую Опера Гарнье для росписи плафона, будут говорить, что невозможно предлагать это художнику, главные герои которого – левитирующие евреи. Шагал любил город, в котором родился. Даже Париж называл вторым Витебском. При новой власти он основал и возглавил Витебское художественное училище, куда позвал преподавателем Казимира.

Малевич не был наставником, он был богом. В его объединение УНОВИС ("Утвердители нового искусства") вступили студенты других преподавателей. Весной 2018 года выставка в Центре Помпиду была посвящена этой "арт-группировке". Ничего подобного в мире не было. Сподвижники Малевича монополизировали в Витебске все – расписывали трамваи, оформляли интерьеры гос­учреждений и фасады зданий.

Что оставалось Шагалу? Покинуть Россию. Сейчас их противостояние с Малевичем, как
и в случае с Татлиным, выглядит конфликтом двух кардинально разных подходов. Фигуративная, поэтическая, субъективная живопись против беспредметной и концептуальной.

В 1973 году Шагал, уже будучи мировой знаменитостью, приехал в СССР. В Третьяковской галерее тогда открылась большая выставка его работ. Шагала принимали в Москве и Ленинграде, а вот в Витебск он не заехал. Может, опасался не узнать родной город. А может, его Витебском окончательно стал Париж. Ради Шагала Лувр нарушил одно из главных правил – не проводить прижизненные выставки художников.

Илья Кабаков. Человек, улетевший в космос из своей комнаты. Центр Помпиду, Париж

Илья
Кабаков & Сo

Илья Кабаков & Сo С оттепелью в СССР начинается то, что с легкой руки художника и поэта Михаила Гробмана называют вторым русским авангардом.

На Западе пик интереса к советскому альтернативному искусству приходится на конец 1980-х. Именно в это время Илья Кабаков окончательно уезжает из Союза. Он сумел предложить Западу конкретные идеи – Кабаков работает с тотальной инсталляцией. Кажется, в этом его "изобретении" отразился комплекс бывшего неофициального советского художника с квартирными выставками, куда крупные работы попасть не могли по определению: тотальная инсталляция требует больших залов, а иногда и целых этажей. Новый подход изменил работу со зрителем, от которого теперь нужно полное погружение. Кабаков уже давно перестал быть "художником-эмигрантом из Союза" и сейчас может позволить себе ретроспективу, к примеру, в лондонской галерее Tate.

Относительно успешны на Западе и другие представители советского неофициального искусства. Виталий Комар и Александр Меламид, создатели нового направления соц-арт, уже больше сорока лет живут в Нью-Йорке, их работы находятся в собраниях МоМА, Музея Гуггенхайма, Метрополитен-музея и Лувра.

С 1992 года в Париже живет Эрик Булатов. Как и Кабаков, в Союзе он зарабатывал иллюстрированием детских книг, а в своих работах сочетает предметную живопись с текстом. Булатов стал первым российским художником, выставка которого прошла в Центре Помпиду. Работа "Слава КПСС" была продана за 2 миллиона долларов. Правда, купил ее не западный коллекционер, а Роман Абрамович.

"Великих русских художников всегда отличала энергия, сила веры, идея чего-то большего, чем сама жизнь. Конструктивисты Татлин, Род-ченко, Степанова, Попова, Клуцис и Лисицкий приняли радикальное решение отказаться от традиционного изобразительного искусства – живописи и скульптуры, чтобы изобрести новые формы жизни через искусство. Художники-конструктивисты были не так хорошо известны во Франции в 1920-е и 1930-е годы, хотя представляли свои работы на Международной выставке в Париже в 1925 году. Многие в Париже пришли в советский павильон, чтобы посмотреть, как же выглядят "большевики": современная Россия тогда глубоко восхищала западный авангард".

Николя
Люччи-Гутников

Центр Жоржа Помпиду, Париж, Франция

ТАУС МАХАЧЕВА

Талант, характер и образование, полученное за границей, позволили Таус Махачевой стать своей в западной художественной тусовке. Таус показывали на биеннале в Шардже, в Ливерпуле, в Венеции. В Центре Помпиду прошла хоть и короткая (всего неделя), но персональная выставка.

RECYCLE GROUP

Recycle Group – краснодарские художники Андрей Блохин и Георгий Кузнецов. Их тема – взаимодействие человека и технологий – может, и не новая, но вряд ли в ближайшее время потеряет актуальность. В портфолио арт-группы несколько выставок за рубежом и две Венецианские биеннале. Во время одной из них они превратили пространство церкви в святилище XXI века.

АРСЕНИЙ ЖИЛЯЕВ

В портфолио Жиляева, который развивает идеи русского космизма, более десятка зарубежных выставок. Что такое русский космизм? Его канон когда-то был представлен философом Николаем Федоровым и предполагал прежде всего отказ от физических границ.

Кино

В коллаже сверху вниз слева направо: Эскиз С. Эйзен­штейна; плакат к кинофильму "Человек с киноаппаратом"; Сергей Эйзенштейн в Мексике; кадр из фильма "Человек с киноаппаратом"; плакат "Броненосец Потемкин"

Советские авторы всегда вносили весомый вклад в развитие кинематографа – дополняли теорию, способствовали развитию этого вида искусства в середине и второй половине XX века, а сейчас формируют повестку настоящего и будущего. Несмотря на то что в России отсутствует традиция экспорта фильмов на Запад, а заслуженных режиссеров принято не любить, наш кинематограф, даже с учетом почти вековой геополитической изоляции, можно считать общемировым достоянием.

Сергей Эйзенштейн
и Дзига Вертов

Теоретики и практики кинематографа, постановщики, которые стояли на разных полюсах. Это ярчайшая смысловая и творческая конфронтация начала XX века. В ней выражен один из ключевых теоретических вопросов того времени, борьба правды художественной против правды действительной.

У наших режиссеров, тогда еще очень идейных, стояла задача показать пролетариат в кинематографе. Эйзенштейн для продвижения народной идеологии использовал все возможности тогдашнего игрового кино: костюмы, декорации, театральность, экшен. Фактически любой крупнобюджетный фильм сегодня похож на "Броненосца "Потемкина" (1925), а любой исторический – на "Ивана Грозного" (1944). В свою очередь Дзига Вертов был изобретателем кинодокументалистики, верил в непоставленное кино, именно в нем видел подлинную правду. Его opus magnum – "Человек с киноаппаратом" (1929), состоящий исключительно из сложно смонтированных видов городов, – многократно признавали величайшим из всех документальных фильмов.

Тогда еще не существовало ни фестивального движения, ни общей скоординированной киноиндустрии. Режиссеры продвигали себя сами: Эйзенштейн за свои деньги ездил в Мексику
(об этом в 2015 году вышла картина Питера Гринуэя "Эйзенштейн в Гуанахуато")
и в США, где писал сценарий для экранизации "Американской трагедии" Теодора Драйзера, но эта работа ушла в стол. После первого показа в Америке "Броненосца "Потемкина" автор журнала Photoplay Кэл Йорк писал: "Вряд ли после просмотра кто-то стал большевиком, но многим фильм открыл революционные идеи в области кинематографа".

В итоге игровое кино надолго, если не навсегда, победило документальное, захватило зрительское внимание. Опыт Вертова вообще оставался не востребован до 1950-х, оказав влияние лишь на Жан-Люка Годара, назвавшего в его честь творческую группу – Groupe Dziga Vertov, в то время как Эйзенштейн пусть и ссорился с советской властью, но продолжал много работать.

Михаил Калатозов

Единственный отечественный фильм, которому удалось выиграть "Золотую пальмовую ветвь", – "Летят журавли" Михаила Калатозова. Фильм порекомендовал для Канн сам Клод Лелуш ("Мужчина и женщина"), которому тогда было
19 лет. Он случайно оказался на "Мосфильме", где снималась картина, а затем рассказал о ней генеральному директору фестиваля Роберу Фавру Ле Бре. Удивительно, но власти отнеслись к появлению "Летят журавли" в Каннах более чем благосклонно. Пусть Хрущев и назвал героиню Татьяны Самойловой, которая "не дождалась" парня из армии, "шлюхой", зато картина с грандиозным успехом прошла и в СССР,
и на Западе.

Фильму признавались в любви Стивен Спилберг и Ксавье Долан. Кроме того, в 1943 году Калатозов был командирован как полпред советского кинематографа в США, где встречался и с Чарли Чаплином, и с Орсоном Уэллсом, режиссером "Гражданина Кейна", и с продюсером Луи Майером (студия Metro-Goldwyn-Mayer). В книге "Лицо Голливуда" (1949) он описывал, как пытался договориться о сотрудничестве с голливудскими студиями и о взаимном прокате, но его усилия успехом не увенчались.

После "Летят журавли" Калатозов снимал за границей интернациональное кино – то, что сегодня называют словом "копродукции". Его предпоследний фильм – "Я – Куба" (1964) – о революции Фиделя Кастро. Закончил он "Красной палаткой" (1969), итало-советской драмой об арктической экспедиции Умберто Нобиле, где одну из главных ролей сыграл Шон Коннери.

Кадр из фильма "Красная палатка"

Андрей Тарковский

Великий Ингмар Бергман писал о фильмах Тарковского как об озарении: "Внезапно я оказался перед дверью, и у меня был от нее ключ, который я так долго искал. Я всегда хотел попасть в это место – туда, где бы мог двигаться свободно и легко".

Работы Тарковского оказали такое влияние на кинематограф, что теперь невозможно отделить нарочную отсылку к его картинам от ненарочной: на него очень похожи "Выживший" Алехандро Гонсалеса Иньярриту и "Антихрист" Ларса фон Триера (фильм посвящен Тарковскому).

Главным противником Тарковского было Госкино, орган, с которым он безуспешно боролся за творческое видение вплоть до своей эмиграции из СССР. Известна реакция председателя Госкино на "Зеркало": "У нас, конечно, свобода творчества. Но не до такой же степени!"

Андрей Звягинцев

Кадр из фильма "Левиафан"

Главный современный режиссер на экспорт. Первый его фильм "Возвращение" (2003) взяли на конкурс Венецианского фестиваля и наградили высшим призом. Потом со Звягинцевым начинает работать продюсер Александр Роднянский, с этого момента фильмы Звягинцева сначала везут на на Каннский фестиваль и там неизменно награждают: "Елена" (2011) – спецприз программы "Особый взгляд", "Левиафан" (2014) – номинация за лучший сценарий, "Нелюбовь" (2017) – приз основного жюри. Звягинцев – наследник и продолжатель дела Тарковского.

Пока Звягинцев оказывает влияние на восприятие российского искусства за рубежом в целом, но не на конкретных авторов. Впрочем, его команду уже начали заимствовать. Михаил Кричман, постоянный оператор Звягинцева, снимает за рубежом фильмы Лив Ульман ("Фрекен Юлия", 2014) и Джима Шеридана ("Скрижали судьбы", 2016). Тем временем сам Звягинцев уже работает на Западе: анонсирован его сериал для Paramount.

Илья Хржановский

Разговор об авторе всего двух фильмов, один из которых вышел в 2004 году, а другой в России еще не показали, – это разговор о будущем, которого может и не быть. Все слышали о "Дау" (2018), гигантском бессценарном проекте, который три года снимали в Харькове, где непрофессиональные артисты жили в декорациях выдуманного советского института, строили свободные отношения, занимались сексом перед камерой, играли в придуманных тоталитарных обстоятельствах. При этом Хржановский безусловно развивает идеи своих предшественников: он раздвигает границы игрового и документального, как Эйзенштейн с Вертовым, безукоризнен в техническом исполнении, как Калатозов, лиричен и философичен, как Тарковский. "Дау" – сложнейший мультимедийный кинопроект-инсталляция, это путь в будущее, экзерсис Хржановского, возможно, повлияет на всех нас так же, как режиссеры прошлого – на режиссеров настоящего.

"Во Франции по телевизору часто показывали фильмы Эйзенштейна и Пудовкина – так я открыл для себя русский кинематограф. Сейчас российское кино никак не влияет на зарубежную культуру. Российские фильмы практически не выходят в международный прокат, несмотря на старания Роскино, которое, к сожалению, ничем не помогает зарубежным дистрибьюторам, покупающим российские картины. А без коммерческого проката нет резонанса ни у одной кинематографии. В прокате бывают только фестивальные картины. Блокбастеры типа "Движения вверх" (2017) чаще всего показывают по платному ТВ. И именно из-за того что резонанс маленький, эти фильмы не влияют на мировую культуру".

Жоэль Шапрон

ведущий специалист UNIFRANCE,
корреспондент Каннского кинофестиваля

музыка

В коллаже сверху вниз слева направо: Эскиз С. Эйзен­штейна; плакат к кинофильму "Человек с киноаппаратом"; Сергей Эйзенштейн в Мексике; кадр из фильма "Человек с киноаппаратом"; плакат "Броненосец Потемкин"

Русская, российская, советская академическая музыка в ХХ веке сыграла ключевую роль в формировании этого вида искусства. Самое значительное произведение прошедшего столетия – "Весну священную" – написал наш соотечественник Игорь Стравинский; многие советские музыканты и вокалисты были мировыми звездами; в конце концов, в Советском Союзе зародилась мощнейшая дирижерская школа.

Игорь Стравинский

С "Весны священной", премьерным показом которой в Париже в 1913 году зрители остались недовольны, принято вести отсчет эпохи современной академической музыки. Стравинский, показав виртуозное управление оркестром и сместив акцент музыки с мелодий и тонов на ритмы, открыл другим композиторам новые измерения. Помимо этого Стравинский – главный популяризатор нео­классицизма (модной в 1930–1940-е формы музыкального модернизма), человек, доживший до 1970-х и следивший за развитием новой музыки: "Я знаю, что такое шум, но знаю и как звучит электронная музыка".

Сергей Рахманинов

Сергей Рахманинов был уникальным музыкантом и композитором – и в этом есть и свои плюсы, и минусы. Минусы в том, что он ни как пианист, ни как музыкант не оставил после себя заметных в мировом масштабе наследников. Плюсы – в том, что многие его сочинения (Второй фортепианный концерт, Рапсодия на тему Паганини) остаются одними из самых популярных произведений ХХ века. Второй фортепианный до сих пор собирает полные залы, кто бы его ни исполнял. Впрочем, несмотря на любовь зрителей (как тогда, так и сегодня) Рахманинов был не очень любим композиторами-современниками. Иногда нелюбовь была взаимной: так, после прослушивания Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича по радио Сергей Васильевич смог выдать только убийственное: "После такой музыки хорошо бы чаю попить". Но чаще критика обрушивалась все-таки на самого композитора: Сергей Прокофьев в переписке с Николаем Мясковским называл Рахманинова "бесплодным". А вот Стравинский, хотя и не любил музыку коллеги, относился к нему с большим почтением.

Дмитрий Шостакович

Дмитрий Дмитриевич Шостакович для западного мира – олицетворение советской музыки и главный в ХХ веке нео­романтик, продолжатель дела Густава Малера. Придя в музыку как авангардный композитор, он под влиянием политического климата сочинял музыку куда более массовую. Его Пятая, Седьмая ("Ленинградская") и Одиннадцатая симфонии – одни из самых исполняемых главными оркестрами мира. В западных учебниках истории музыки про Шостаковича пишут, что он "закрыл" жанр симфонии; после Шостаковича если и сочинять такие произведения – то только с оглядкой на прошлое. В последние годы жизни Дмитрий Дмитриевич почувствовал относительную свободу и вернулся к авангардным экспериментам, но это не спасло его от критики коллег. А сочинения Шостаковича, о которых Прокофьев в своих дневниках и письмах отзывается положительно, можно пересчитать по пальцам.

Сергей Прокофьев

У Сергея Сергеевича Прокофь­ева непростая судьба, помотавшая его по свету. Обретя известность еще до революции, после нее Прокофьев покинул Россию, но в середине 1930-х вернулся. Ждановский доклад 1948 года ограничил композиторскую деятельность Прокофьева, равно как и Шостаковича, но главный вклад в мировую музыку композитор уже сделал. Помимо прочего Прокофьев – основатель серьезной школы киномузыки. Его партнерство с Эйзенштейном ("Александр Невский", "Иван Грозный") – альфа и омега современного подхода к саундтрекам. Недаром Уолт Дисней, задумав свою "Фантазию", видел именно Прокофьева автором оригинальной музыки к ней – но не сложилось. В советские годы Сергей Сергеевич не смог уберечься от написания нескольких агитпроповских произведений: чего стоит только его "Здравица" – кантата, посвященная Сталину.

Сергей Кусевицкий

Сергей Кусевицкий снискал известность в России, США и Европе как солист-контрабасист. Его последнее сольное выступление в Карнеги-холле в 1929-м именно как контрабасиста принесло более 10 тысяч долларов сбора с билетов. Музыкант записал на фирме RCA первый в истории сольный альбом на контрабасе. Но и как дирижер он снискал славу. В первой половине ХХ века влиятельнее и виднее его были разве что Артуро Тосканини и Вильгельм Фуртвенглер. Покинув Россию после революции, Кусевицкий обосновался в Бостоне, где симфонический оркестр под его управлением стал бастионом новейшей музыки. Кусевицкий давал премьеры Игоря Стравинского, Белы Бартока, Оливье Мессиана, Арнольда Шенберга. Он был одним из инициаторов создания Тэнглвудского музыкального фестиваля – крупнейшей платформы новой музыки в США, где впервые была исполнена "Турангалила" Мессиана. Дирижировал премьерой Леонард Бернстайн, которого Кусевицкий вывел на большую сцену. Ученик неустанно благодарил учителя, как и Аарон Копленд – другой американский композитор и дирижер, который всегда признавал, что именно Сергей Кусевицкий научил его искусству руководить оркестром.

Евгений
Мравинский

Более 50 лет управлявший оркестром Ленинградской филармонии, Евгений Мравинский прославился на весь мир умением придать музыке великих композиторов хлесткий, но при этом лиричный звук. Не обходил стороной
он и музыку современную; в мире его в первую очередь узнали по исполнению Дмитрия Шостаковича – Мравинский дирижировал премьерой Пятой симфонии. Герберт фон Караян как-то заметил, что среди всех дирижеров только Мравинский может составить ему конкуренцию. Такой похвалы Караяна не удостаивался никто.

Геннадий Рождественский

Среди дирижеров советской эпохи Геннадий Рождественский всегда выделялся готовностью просвещать. Его концерты часто предваряли лекции о музыке, он исполнял многие неизвестные в мире сочинения, а если и брался за более популярный репертуар, например Антона Брукнера, то обязательно записывал все редакции симфоний и отдельные фрагменты черновиков. Репутация Рождественского как одного из главных просветителей мира академической музыки выходила далеко за пределы Союза: именно он стал первым руководителем зарубежных оркестров (Оркестра Стокгольмской филармонии и Симфонического оркестра BBC) еще во времена СССР. Впрочем, в России Рождественский не был номером один: Кирилл Кондрашин и Евгений Мравинский почитались больше, а Рождественскому ставили в укор чрезмерную свободу интерпретаций, которую он периодически себе позволял.

"Стравинский универсален, его стиль невозможно описать кратко. Новатор, особенно в плане ритма и гармонии, и культовый композитор до сих пор. Шостакович повлиял на содержательность музыки – он отрефлексировал в своем творчестве и революцию, и Великую Отечественную, и сталинский террор, и оттепель, и даже научно-технический прогресс. Третья симфония Гурецкого ("Симфония скорбных песнопений"), где использованы слова, выцарапанные 18-летней Зеленой Вандой Блажусяк на стене тюрьмы гестапо, или On the transmigration of souls Джона Адамса, посвященная трагедии 11 сентября, – это все продолжение традиций, заложенных в том числе Шостаковичем. Современная русская музыкальная культура существует наравне с другими, изредка открывая миру новых оперных или балетных звезд".

Илья Демуцкий

композитор

Советские исполнители

Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс, Мария Юдина, Мстислав Ростропович, Галина Вишневская, Леон Закс, Квартет им. Бородина – советская музыкальная исполнительская школа выпускала виртуозов практически на конвейере. Многие из них (Рихтер или Гилельс) так и остались в мировом масштабе "вещами в себе". Другие, как Ростропович, считаются основателями современной школы игры. Еще одна важная деталь, о которой невозможно не упомянуть, – частое соперничество между представителями советской школы. Наиболее заметными оппонентами были Святослав Рихтер и Эмиль Гилельс: первый считался куда более "романтичным" и своеобразным пианистом, второй – флагманом советской музыкальной мифологии.

Электронная музыка

В Советском Союзе (как, впрочем, и за границей) долгое время работал Лев Термен – изобретатель терменвокса, первой примитивной драм-машины. Человек, во многом определивший развитие технологии в электронной музыке. Саундтреки к фильмам Андрея Тарковского (в частности, к "Солярису" и "Сталкеру") написал Эдуард Артемьев, повлиявший на целое поколение музыкантов. Так, Дэниел Лопатин, более известный как Oneohtrix Point Never, признает влияние Артемьева на собственную музыку.

t.A.T.u.

Придуманный на рубеже веков Иваном Шаповаловым дуэт Лены Катиной и Юлии Волковой стал в начале 2000-х хитовым российским поп-проектом – да так и остается им до сих пор. Многие считают, что добиться признания в Великобритании и США группе помог разработанный Шаповаловым для солисток имидж лесбиянок-подростков, но все-таки главную роль в истории t.A.T.u сыграли их хиты. Достаточно вспомнить All the Things She Said (в русском варианте – "Я сошла с ума"). Альбом 200 km/h in the Wrong Lane – до сих пор единственный русский диск, попавший в двадцатку Billboard.

Теодор Курентзис

Греческий дирижер с российским гражданством, бывший худрук Новосибирского театра оперы и балета, а теперь – пермского ансамбля MusicAeterna. Живя в Сибири, Курентзис умудряется записывать известные всему миру радикальные, подчас ставящие критику в тупик интерпретации Петра Чайковского, Жан-Филиппа Рамо, Густава Малера, Вольфганга Амадея Моцарта. Выступления MusicAeterna по энергетике напоминают рок-концерты. В своей пассионарности он бесспорно следует Мравинскому, Светланову, Кондрашину – дирижерам, любившим исполнять музыку четко и громко.

Владимир Юровский

Еще один наследник советских дирижеров – главным образом Геннадия Рождественского. Как и Рождественский, Юровский способен исполнить музыку любой эпохи; и также он популяризатор музыки забытой и редко исполняемой. Для Юровского обычное дело – составить программу вечера Игоря Стравинского не из "Петрушки" и Скрипичного концерта, а из многочисленных миниатюр, которые композитор сочинял всю жизнь. Юровский и Курентзис – не единственные отечественные дирижеры, которые имеют вес на Западе: достаточно упомянуть будущего руководителя Берлинской филармонии Кирилла Петренко и его однофамильца, худрука Королевского ливерпульского филармонического оркестра Василия Петренко.

Kate NV и Кедр Ливанский

Две московские девушки – Яна Кед­рина, она же Кедр Ливанский, сочиняет странные электропесни, в которых считывается влияние группы "Комбинация" или все тех же t.A.T.u., и модный аутсайдерский хаус. Екатерина Шилоносова, она же Kate NV, наоборот, тяготеет к музыке более академической и сложной, сохраняя при этом легкость. О них пишут ведущие зарубежные музыкальные и культурные издания, например, The New Yorker; и кажется, что обе – только начало экспансии на Запад русской современной музыки.

театр

Российский всплеск на западной сцене пришелся на первую четверть прошлого века, зато последствия его оказались масштабными. Под его влияние попали и утонченные модернисты, и левые активисты, и будущие создатели голливудской актерской школы. Потом пришло время смелых одиночек. Упавший железный занавес превратил советское искусство в грозный и монолитный соцреализм, от которого лучше было держаться подальше. Запад же покоряли те, кто рискнул сбежать. Они ассоциировались с Россией, но чаще встраивались в зарубежные системы, чем взрывали их. И сегодня мировое признание все активнее получают российские режиссеры, но пока среди них только намечаются те, кто способен на культурную революцию. А вот герои прошлого героями и остаются.

Антон
Чехов

Западные критики не знали или ругали Антона Чехова при жизни, а сейчас называют его предшественником Бернарда Шоу и Сэмюэла Беккета. Мировой известностью драматург обязан Константину Станиславскому и Владимиру Немировичу-Данченко, которые открыли МХТ, чтобы поставить "Чайку", прежде провальную. Чехов доверился им, и уже через 20 лет его пьесы массово переводили перед американскими гастролями.

Вскоре выяснилось, что прозрачный язык, внимательность к быту и общая лирическая интонация не только рисуют экзотический образ России, но, переписанные под наши дни в спектак­лях любого большого режиссера – от Кэти Митчелл до Сьюзен Кеннеди, – легко превращаются в размышления на общечеловеческие темы. Антон Павлович первым заменил бурное действие на почти бессюжетный психологический подтекст, спровоцировав рождение реалистичного театра. Спустя сто лет он по-прежнему остается автором, чаще которого ставят разве что Шекспира.

Константин Станиславский

Придумал систему, которая стала главным продуктом на экспорт во всем театральном и киномире. Из Станиславского и дискуссий вокруг его трудов выросли и рационалистский театр Бертольта Брехта в 1920-е, и голливудская актерская школа (из которой вышли, кажется, все – от Роберта Де Ниро до Тома Круза), и лабораторный мистицизм польского театрального теоретика Ежи Гротовского в 1960-е, а еще современный консервативный театр.

От теорий Станиславского часто отталкиваются, чтобы прийти к собственным. Два главных художественных соперника выросли из учеников, поначалу актеров, затем режиссеров с мировыми именами: Всеволод Мейерхольд открестился от психологизма в пользу театра тренированных тел, Михаил Чехов сменил эмоциональное вживание на театральный жест. Советская власть отнеслась благосклонно к теориям Константина Сергеевича, и система пришла не только на Запад, но и в дружественные Республики – от Китая до Кубы.

Всеволод Мейерхольд

"...меня поразили невероятные расходы на постановку. <... Она> безусловно была великолепным зрелищем", – писал философ Вальтер Беньямин о "Ревизоре" Мейерхольда в "Московском дневнике". Мейерхольд был главным идео­логом советского театрального авангарда, которым вдохновлялись левые во всем мире. Он агитировал за популяризацию театра среди рабочих, за эксперименты от спектаклей в форме дискуссий до постановок, срежиссированных в заводских цехах. Наряду с английским символистом Гордоном Крэгом и австрийским новатором Максом Рейнхардтом практиковал физический театр.

Конструкции Мейерхольда вскоре вписались в эпический театр для рабочих, которым взорвал Европу Бертольт Брехт. Для Японии Мейерхольд перепридумал театр кабуки, в котором обнаружил не только маски и грим, но еще необычное расположение сцены и подсадных зрителей, отлично вписавшихся в революционное искусство. По иронии, именно как агента японской разведки режиссера и расстреляли в 1940-м.

Александр Таиров

В России Камерный театр Таирова оппонировал въедливому натурализму Станиславского и нескромной политизированности Мейерхольда.
А за рубежом щедрую театральность его спектаклей приняли за образец нового советского искусства. В 1920-е молодой театр успел съездить на гастроли трижды: Германия, Австрия, Италия, США, Латинская Америка.

Правда, отыскать явные следы таировского влияния на мир непросто. Зрелищный "театр в театре", актерская пантомима, совмещение с балетом и новой музыкой до сих пор соединяются в каждом третьем современном спектакле, но в 1920-е такое практиковал один Таиров.

Эскиз декорации к постановке В. Мейерхольда "Великодушный рогоносец"

Сергей Дягилев

В начале 1910-х независимая компания Дягилева, "Русские сезоны", ежегодно показывала в Париже балеты, наполненные национальной экзотикой, скрестив нашу классику с модернизмом и авангардом в парижской антрепризе. Россия и балет стали модными. Дягилев растил молодых танцовщиков, которые перевернули представление о балете в Европе и США: Михаил Фокин, Леонид Мясин, Серж Лифарь, Вацлав Нижинский – солисты как минимум были звездами своего времени, как максимум – сформировали традицию. Ими восхищались и современники, например Игорь Стравинский – "полным угара энтузиазмом", и представители власти, благодарные, как Анатолий Луначарский, "гениальному антрепренеру" за дистрибуцию советского искусства на Запад.

Л. Бакст, эскиз костюма к балету П. Чайковского "Спящая красавица"; Вацлав Нижинский, балет "Видение Розы"

Рудольф
Нуреев

"Французское правительство примет меня, сделает себе шумную рекламу на моем решении остаться, а потом сдаст меня в руки русских", – вспоминал в "Автобиографии" Нуреев о "вдолбленной в голову подозрительности". В 1961 году он стал первым балетным эмигрантом, за ним последовали Михаил Барышников, Александр Годунов, Наталья Осипова. Западные газеты восхищались "прыжком в свободу", советские современники обсуждали Нуреева в многословных доносах,
а в дипломатических беседах угрожали европейцам признать его выступления на крупных сценах "недружественным шагом".

Угрозы не сработали, Нуреев быстро стал звездой, реанимировав всеобщий интерес к мужскому танцу. Он доказал, что танцовщики могут быть интересны аудитории Vogue (для биб­лии моды его фотографировал Ричард Аведон) и массовому телевидению не меньше, чем узкому кругу ценителей.

"Для меня стало открытием, что очень многие британские режиссеры начала и середины ХХ века вдохновлялись советским театром. Больше всех на Англию повлиял Ста­ниславский. Еще Комиссаржевский со спектаклями по Чехову и Шек­спиру. Британский рабочий театр рубежа двадцатых и тридцатых ориентировался на советский агитпроп: картонные персонажи, условное место действия, декламация. В то же время Бернард Шоу говорил, что обязан появлением "Дома разбитых сердец" Чехову. А продюсер Бейзил Дин, один из героев моих исследований, особенно ценил Александра Таирова. Влиятельной Россия остается и сейчас. Реализм в духе Станиславского по-прежнему ключевой метод. Появляются все новые и новые адаптации Чехова. А моих студентов больше всего вдохновляет биомеханика Мейерхольда".

Клер Уорден

PhD, преподает английскую филологию и историю театра в Университете Лафборо

"Я увлеклась российским балетом в 2005 году, когда Большой театр гастролировал в Нью-Йорке, где давали "Светлый ручей" Алексея Ратманского. Он показал работу с замысловатым сюжетом, веселую – почти как французский фарс, только в советском колхозе. Хореография оказалась удивительно утонченной – ироничный, беззаботный микс из русского балета, датского petit allegro и пантомимы. В США балетный канон сформировал Джордж Баланчин. А стиль самого Баланчина, хоть и вырос из правил Мариуса Петипа, был отфильтрован в Ballets Russes Дягилева. Весь мир до сих пор опирается на идеи Вацлава Нижинского о трансгрессии и гендерфлюидности. Значимыми остаются Михаил Фокин, Леонид Мясин. А по другую сторону стоит Юрий Григорович, образец советского стиля, который любой хореограф неизбежно либо развивает, либо оспаривает".

Марина Харсс

постоянный автор The New Yorker и The New York Times, работает над книгой об Алексее Ратманском — постоянном хореографе Американского балетного театра

Тимофей Кулябин

Пару лет назад Тимофей Кулябин поставил четырехчасовых "Трех сестер", в которых актеры играли весь спектакль на языке жестов. Постановку ругали за беспечное отношение к инвалидам, но повезли на европейские гастроли. Теперь Кулябин все чаще ставит в Мюнхене, Цюрихе и Вуппертале и ближе остальных подходит к основному принципу Чехова: не судить реальность, а фотографировать ее в максимальном разрешении.

Дмитрий Черняков

На исходе 1910-х годов Станислав­ский взялся обучить своей системе оперных артистов Большого театра, но попытка провалилась. Применить систему Станиславского в опере получилось у нашего современника Дмитрия Чернякова. За новаторский для оперы психологизм и сверх-детальный перенос оперного канона в современные сеттинги он первым в мире получил ультрапрестижную International Opera Awards и до сих пор круглый год ставит в самых значимых локациях оперного мира.

Диана Вишнева

Сегодня российский танец вывозит за границу Диана Вишнева – ее фестиваль современной хореографии (не балета) Context в начале марта провел первый британский шоукейс. Что выйдет из этого проекта, пока сказать трудно, но серьезность, с которой бывшая прима Американского балета подходит к танцу, уже, по словам Марины Харсс, превратила ее в ролевую модель для целого поколения молодых танцовщиц.

Кирилл Серебренников

Поп-звезда большой сцены: до "Платформы" ходить в театр было немодно. Одна из последних постановок, которую Серебренников запустил на свободе, – балет-посвящение Нурееву. Заканчивать его пришлось уже через адвоката, как и серию премьер – в Гамбурге, Цюрихе, Штутгарте.

архитектура

В коллаже слева направо: Архитектурная фантазия Якова Чернихова; восточный фасад Дома Наркомфина; проект Института Ленина, архитектор И. Леонидов; рука Эль Лисицкого; иллюстрация к книге "СССР строит социализм"

Советская архитектура начала задавать мировые тренды с середины 1920-х, хотя период этот продлился недолго, всего пять-семь лет. Переломным моментом стал сокрушительный успех советского павильона на Всемирной выставке в Париже 1925 года. Влияние архитектора Мельникова и художника Родченко оказалось настолько долгосрочным, что следы мельниковской диагонали сегодня прочитываются в плане здания восточного крыла Национальной галереи искусств в Вашингтоне, его проектировал Йео Мин Пэй, автор пирамиды Лувра.

Архитектура как особый вид искусства, требующий огромных ресурсов, вышла на первый план лишь с расцветом НЭПа. Первым опытом амбициозного строительства стала Шуховская радиобашня – на закупку качественного немецкого металла для этого пропагандистски важного проекта в голодном 1919 году тратилась валюта. Плоды этих грамотных инвестиций мы пожинаем сто лет спустя, узнавая сетчатые оболочки Шухова в лондонском "огурце" сэра Нормана Фостера.

В 1920–1930-х СССР стал площадкой для экспериментов в области общественных зданий и многоквартирного жилья. Так, самый крупный довоенный проект Ле Корбюзье – здание Центросоюза на Мясницкой – было заказано Советами.

Революция дала путевку в профессию главным героям архитектурного авангарда. Работы Гинзбурга, Мельникова, Леонидова, Лисицкого, Чернихова продолжают быть источниками вдохновения для современных архитекторов. Для многих героев все закончилось в 1932 году со сменой курса в культурной политике и разгромом конструктивистов, рационалистов и представителей других направлений.

Константин Мельников

Биография Константина Мельникова во многом отражает историю России XX века. Талантливый парень из социальных низов еще до 1917 года получил блестящее образование, а революция стала для него социальным лифтом. Однако после поворота в культурной политике отказ Мельникова поступиться творческими принципами привел к травле и изгнанию из профессии. Реабилитация и позднее признание пришли лишь в 1960-х. "Архитектор-одиночка в массовом обществе" – так написал о Мельникове его первый зарубежный исследователь Стивен Фредерик Старр.

Хотя основные работы Мельникова – это общественные здания, пожалуй, наиболее известна его жилая постройка – собственный дом-мастерская в Кривоарбатском переулке.

Мельников на десятилетия опередил время и его технические возможности. После мирового успеха в том же 1925-м он получил от Парижской мэрии заказ на эскизы гаражей для такси – мост через Сену, который держат атланты, и гигантский черный куб с несколькими окошками, в которых мелькают авто.

Для своих проектов Мельников выбирал неудобные и нелюбимые архитекторами формы – треугольник, конус, цилиндр. Его архитектура – трансформируемая, динамичная, а в нескольких проектах – даже кинетическая. И всегда – "говорящая", с яркими запоминающимися формами. Влияние архитектуры на психику человека – вот что занимало Мельникова и его коллег-рационалистов.

Привлекает сам подход Мельникова к архитектуре как искусству "на пределе", его попытки раздвинуть границы возможного, причем с помощью простых "немодных" технологий и материалов. Это воплощение извечной мечты архитекторов выйти из-под пяты инженеров и строителей.

Моисей Гинзбург

Творческий оппонент Мельникова строил много – он вовремя покаялся в ошибках конструктивистской молодости.

Но его главное творение – "жилые ячейки типа F" – относятся именно к конструктивизму. Впервые они были реализованы в программном произведении – Доме Наркомфина в Москве. В сегменте бюджетного жилья мировая архитектура не изобрела ничего более остроумного, чем эти "ячейки", построенные в шести вариантах в Москве, Свердловске и Саратове. Гинзбург выполнял социальный заказ своего времени на проектирование "домов-коммун переходного типа",
а в результате остался в истории архитектуры автором просторного, суперэкономичного, светлого и хорошо вентилируемого жилья XXI века, буквально выжав из 33 квадратных метров максимум кубатуры, воздуха и света.

Идеи рационализации отдыха, разумной организации быта – популярные сегодня коливинги и коворкинги – в то время занимали умы не только в СССР. Они отражены в проектах архитекторов Баухауса в Германии, Ганса Шаруна в Бреслау, в здании Isokon в Лондоне.

Эксперимент команды Гинзбурга был очень удачным и оказал влияние на кумира советских конструктивистов Ле Корбюзье, который уже после войны предложил свои "жилые единицы" – unite d’habitation – в Марселе, Берлине и других европейских городах.

Дом Наркомфина, М. Гинзбург

Иван Леонидов

Лестница И. Леонидова, санаторий имени С. Орджоникидзе

"Архитектора одной лестницы", лестницы в парке санатория имени Серго Орджоникидзе в Кисловодске, публично заклеймили буквально со студенческой скамьи, был даже такой термин – "леонидовщина". Но это не помешало ему во многом определить вектор развития современной архитектуры. Из очевидных примеров – творчество звезд Рема Колхаса и Захи Хадид, вдохновлявшихся Леонидовым. А построенное к Олимпиаде здание телевидения в Пекине CCTV – чистой воды leonidovism.

Дипломный проект Леонидова – Институт библио­тековедения имени Ленина – идеальная композиция из гигантского наполовину застекленного шара-аудитории, башни-параллелепипеда и горизонтального корпуса, монорельсом связанного с городом. Этим проектом Леонидов предвосхитил современные архитектурные ансамбли, спустя десятилетия ставшие популярными по обеим сторонам Атлантики.

Его утопия "Город Солнца" находится на грани архитектуры и живописи. Это идеальный город будущего, science fiction оттепели, который так и не был закончен. Он остается памятником человеку, изменившему мир архитектуры и в последние годы жизни зарабатывавшему на хлеб макетчиком в МАрхИ.

Эль Лисицкий

Лисицкий, как и его учитель Малевич, может считаться героем авангарда – его картины-проуны ("проекты утверждения нового") были "пересадочной станцией на архитектуру". Лисицкий практически ничего не построил, но концептуально чрезвычайно важен. Способ архитектурного мышления не категориями зданий, а пространственными объектами позволил ему воспарить над землей с идей "горизонтальных небоскребов" на Бульварном кольце Москвы. Восемь "небесных утюгов" на перекрестках радиальных улиц и бульваров разгружали улицы от трафика.

Через Лисицкого в 1920-х годах шло общение между советскими авангардистами и европейскими интеллектуалами. С писателем Ильей Эренбургом он был редактором своего журнала "Вещь", издававшегося я Берлине на трех языках. Его эксперименты с пространственным дизайном воплотились в советских выставочных стендах на торговых ярмарках Европы 1920-х. Свой век он закончил блестящим пропагандистом, создавая в прессе визуальный образ cталинского СССР.

Яков Чернихов

Водонапорная башня Чернихова

Нет героя авангарда, более не похожего на Мельникова, чем его ровесник ленинградец Чернихов. Хотя известность обоих за пределами России – сравнимая. И дело не в их принадлежности к двум соперничающим столицам. Впечатляющей, но не всегда хорошо просчитанной игре непредсказуемых форм Мельникова противостоит механическое формообразование перфекциониста Чернихова. Кривоватый шрифт надписей первого явно проигрывает эффектным буквицам в графоаналитических построениях Чернихова.

Чернихов, как и Мельников, был одиночкой, не примыкавшим формально ни к каким группам и направлениям. Машина была для него источником вдохновения. Синтезируя теоретические принципы супрематизма и механической инженерии, Чернихов создал детальную программу "Основ современной архитектуры" – от простейших упражнений с линейными конструкциями до полностью "построенных" воображаемых зданий или даже комплексов, известных как "архитектурные фантазии".

"Советский Пиранези" днем работал над вполне земными индустриальными постройками, а по ночам создавал мир беспредметной графики и придуманной архитектуры, вызывавший приступы ярости критиков и завистников.

Руина водонапорной башни завода "Красный гвоздильщик" на Васильевском острове до сих пор остается местом паломничества поклонников авангарда.

"Советская эпоха была сложным периодом, это время великих трагедий и героических достижений. Несмотря на все трудности российские архитекторы оставались приверженцами идеи работы на благо общества. Советский авангард в искусстве и архитектуре сформировал общую повестку для всего международного модернизма, поскольку благодаря Музею современного искусства в Нью-Йорке и архиву Баухауса в Германии работы русских архитекторов были хорошо известны в Европе и США. Сегодня же влияние национальной культуры стирается из-за глобализации. Матвей Казаков, Василий Баженов, Карло Росси, Федор Шехтель, Константин Мельников, Моисей Гинзбург, братья Веснины – это архитекторы, которые создали русскую архитектуру и прославили ее на весь мир. Я писал о многих из них. Перед первой поездкой в СССР я купил фотокамеру. Это было в 1970 году. Погружение в русскую культуру и увлечение фотографией подтолкнули меня к изучению русской архитектуры. Я убежден, что русскую культуру нельзя дробить на отдельные, замкнутые профессиональные дисциплины".

УИЛЬЯМ
БРУМФИЛД

историк русской архитектуры, фотограф

Архитектурное бюро "Мастерская FAS(t)" (Александр Рябский, Ксения Харитонова)

В конкурсе на проект реконструкции палаццо Ca’Tron в Венеции принимали участие более 600 проектов из 28 стран, а победило российское бюро FAS(t). Два года назад проект частного дома с небольшой выставочной галереей в Антверпене, который создали в бюро Рябского и Харитоновой, прошел согласование муниципалитета и был построен. Главная особенность Fas(t) – постоянные эксперименты с форматами. В бюро мечтают сделать проекты для все более востребованных на рынке типов строений – от парковых павильонов (они делали их для Нескучного сада) до станций метро.

Архитектурная мастерская "Горожане/Citizenstudio" (Михаил Бейлин и Даниил Никишин)

"Горожанам" десять лет. В портфолио у Бейлина и Никишина три проекта в Татарстане, один из них – социального жилья. Созданию единой гармоничной системы различных типов жилой застройки был посвящен проект Homelands — "Территории Дома", с которым Бейлин и Никишин победили в Первой Российской молодежной архитектурной биеннале. Впрочем, их интересы не ограничиваются только жильем. Они участвовали в конкурсе на разработку концепции Музея Мельникова, а в прошлом году сделали проект "Дихотомия свободного пространства" для павильона России на XVI архитектурной биеннале в Венеции.

В материале использованы фотографии Getty Images, East News, РИА Новости, ТАСС, Fotodom, Международный архитектурный благотворительный фонд имени Якова Чернихова (ICIF), Ginzburg Architects, Bengt Jangfeldt