«Употреблено»: отры­вок из романа Дэвида Кроненберга

Наоми летела японскими авиалиниями из Шарля де Голля в токийский Нарита. На откидном столике перед ней стоял ноутбук, на экране был сделанный айфоном снимок изысканной туалетной комнаты в первом классе 777-го «Боинга». Особенно Наоми растрогала маленькая орхидея, пусть и искусственная, в матовой белой вазочке, приклеенной к зеркалу в уборной.

— Ты пролетела прямо надо мной, а я даже не знал. Ты меня убила, — жаловался Натан ей прямо в ухо.

Наоми тихо отвечала ему по спутниковому телефону, сдерживаясь, чтобы не повысить голос, тонувший в гуле самолета. Она терпеть не могла, когда невольно приходилось слушать чьи-то разговоры по телефону. К тому же ее сосед, гигант-голландец — нидерландский paspoort в бордовой обложке Наоми заметила, когда он случайно выскользнул у мужчины из сумки и упал ей на кресло, — сидел совсем близко, они ведь летели не в первом классе, а в так называемом премиум-экономе, оборудованном сдвоенными креслами Sky Shell.

— Из Парижа в Токио летят на восток, а не на запад.

— Значит, ты улетаешь от меня все дальше и дальше, — вздохнул Натан.

Он сидел за столом в номере «Холидей Инн» в Блур-Йорквиле, говорил в микрофон своего ноутбука, используя приложение для VoIP, и старался не унывать. Беседуя, Натан рассматривал фотографию обнаженной Наоми — одну из сделанных в припадке апотемнофилии. Она не успела удалить все.

— С чего ты такой сентиментальный? Что за дела у тебя там в Торонто? Мне начинать беспокоиться?

— Дела странные, и я по тебе соскучился, вот и все.

Голландец заказал мартини с водкой. Уже не в первый раз. Мужчина был высоченный и, может статься, вовсю подслушивал.

— Расскажи про странные дела.

— Синдром Ройфе. Новый, к той старой болезни никакого отношения не имеет. В последние годы Ройфе работал только над этим. Уж не знаю, открыл он его или просто описал. Ни о чем другом разговаривать не хочет, но и о своем синдроме ничего не рассказывает, пока не соглашусь на книгу.

Про затею с книгой, про сделку Натан написал Наоми по электронной почте, хотел узнать ее мнение. Наоми считала, что если представился шанс выйти за рамки привычной журналистской работы, то рискнуть, безусловно, стоит. Книга — это здорово, пусть даже она появится только в сети.

— Она правда его дочь? Они живут вместе, и Ройфе ее изучает? То есть она тема его работы?

— Чейз. Ее зовут Чейз, — сказал Натан и впервые подумал: — Чейз означает «погоня» — забавно, это имя подходит ей как нельзя лучше. — Да, похоже, дело обстоит именно так.

Подоспели мартини с водкой и плошка с закуской — какими-то мелкими ромбиками вроде орешков — для соседа Наоми. Воткнув затычки в уши, на мониторе, встроенном в спинку кресла, голландец смотрел экзотическое японское телешоу, и Наоми, впрочем без особого интереса, задавалась вопросом, а понимает ли он хоть слово. Так или иначе мужчина время от времени фыркал.

— Вкусное извращение, читатели слопают! — одобрила Наоми.

Теперь, глядя в свой монитор, она изучала информацию о Токийском университете. Наоми пробовала представить жизнь Аростеги в изгнании — не получалось. И дело даже не в том, что японцы — закрытый народ. Французский грек, интеллектуал, убийца, поселившийся в Японии, — такое казалось невозможным. И будоражила, конечно. Наоми наткнулась на историю Иссэйи Сагавы, японского студента, учившегося в Сорбонне, который убил и съел свою однокурсницу, голландку Рени Хартевельт. Он был признан невменяемым и перед судом не предстал, вернулся домой, свободно разгуливал по Японии и, сделавшись в своем роде знаменитостью, рисовал обнаженную натуру, занимался ресторанной критикой, циркулировал в круговороте ток-шоу. А что, если бы Сагава взял интервью у Аростеги? Эта мысль напугала Наоми, но и взволновала нестерпимо. Вкусное извращение.

— Вообще-то об этой точке зрения я не думал.

— Брось, ты ведь тоже пишешь о чувственной стороне жизни, как и я. Просто у тебя это слегка замаскировано. Только не вздумай ничего подписывать, — добавила Наоми.

— Этот старый чудак себе на уме. Не могу его раскусить.

— Скажи, что тебе нужно получить хоть какое-то представление, понять, тянет ли этот материал на книгу. В крайнем случае статью ты все равно напишешь.

— Если соглашусь, придется торчать тут, в гостинице, несколько недель. А то и больше. Чуть ли не жить с Ройфе придется. Вообще-то он уже показал мне апартаменты своей домработницы. В подвальном этаже.

— Закончу с Аростеги и приеду к тебе в гости.

— И все-таки это ненормально, тебе не кажется? Ты бы как поступила? Переехала бы жить к своему герою? Ходила бы с ним в один душ?

— Будешь внедренным журналистом. Это теперь модно.

— Ты уже договорилась с Аростеги о встрече? Он правда в Токио? Он согласился?

— Я достала электронный адрес посредника. Да, он хочет рассказать, как было дело. Ребята из «Дурной славы» просто счастливы. Давай, говорят, действуй. Он согласен встретиться.

— Слушай, этот Аростеги, вполне возможно, убийца. Где ты собралась с ним встречаться?

— Где он скажет. Есть предположение, что у него в Токио дом.

— Опасно это.

— Ну, знаешь, он сам опасен. Но в том-то и весь интерес, так?

Неловкая пауза. В голове Натана пронеслось видение: Наоми и французский грек, убийца жены, в японском частном домике, от которого мурашки по коже (а в Токио есть частные дома?), кувыркаются в постели, потом она признается Аростеги, что заразила его Ройфе, а сама заразилась от Натана, Аростеги в ярости убивает ее и съедает.

— Что ты говоришь? — переспросил Натан.

— У меня какие-то выделения. — Наоми, как обычно, косвенным образом читала его мысли. — Не нравятся они мне.

Голландец слегка повернул голову. Услышал, наверное. Ну и пусть.

— Опять твоя молочница?

— Нет. Пахнет по-другому. — Наоми чуть повысила голос — нарочно, чтобы ее сосед услышал. Любопытно, знает он о Сагаве и убитой голландке? Может, в Голландии эта история тоже стала культовой? Интересное направление для исследования.

— Придется анализы сдавать. Тоска.

Повисла многозначительная пауза, потом Натан вздохнул. Наоми насторожилась, вся обратилась в слух, на монитор она больше не смотрела.

— В последний раз, когда мы с тобой спали... В «Хилтоне». В Схипхоле.

— Что? Ну?

— У меня уже была Ройфе, болезнь Ройфе. Ты, наверное, заразилась. Прости меня, я не знал. Вот засада! Сходи проверься.

— Что?! Да ты просто урод! Ушам не верю. Предлагаешь мне пойти к гинекологу в Токио? Да от них неизвестно чего ждать! Охренеть!

Сосед даже наушник вытащил из обращенного к Наоми правого уха — ясное дело, чтобы лучше слышать. Она вперила в голландца свой фирменный убийственный взгляд, мужчина улыбнулся смущенно, отвернулся. Но наушник обратно не вставил.

— Знаю, я...

— Ну ты и засранец! И где же, блин, ты ее подцепил? Хоть знаешь?

— Знаю. У той словенки с раком груди, с которой я работал в Будапеште. Дуни Хочевар.

— Да уж, работал ты с ней плотно! Внедренный журналист, мать твою!

— Я с ней из жалости спал, — оправдывался Натан. — Так увлекся этой историей, меня легко было соблазнить... Не знаю, что и сказать... Она ведь принимала иммунодепрессанты и все такое, понимаешь...

— Слушай, у меня прекрасная идея. Может, тебе Ройфе из жалости трахнуть?!

Наоми швырнула трубку в гнездо на подлокотнике, чуть не опрокинув стакан соседа. Голландец подхватил его в последний момент и улыбнулся ей сальной улыбочкой.

— Все-таки телефон в самолете ни к чему, вот что я думаю, — сказал он, но Наоми уже уставилась в свой монитор и общаться намеревалась только с фотографиями Аростеги.