Сто мы наделали
За сто номеров можно многое узнать. Например, кто придумал самый популярный в России забор и почему не работает самое популярное российское лекарство, где слово «пирожок» считается непарламентским и что такое конструктивная прокрастинация, зачем нужны галлюцинации и какие политики скрываются за кличками Луноход и Игорь Настоящий. Можно, наконец, уговорить ветерана «Альфы» рассказать, как вести себя во время зомби-апокалипсиса, и выяснить, сколько зарабатывает в месяц среднестатистическая курица или змея. Но существует один вопрос, на который редакция так и не смогла найти ответ.
В московском метро, в вагонах нового образца «Русич», есть наклейка: «Внимание! При прерывистой индикации сигнала красного цвета над дверным проемом посадка в вагон закончена». Это, конечно, катастрофа. Мы решили посвятить ей аналитический материал. Лингвист объяснил бы, как от идеального «Не влезай, убьет!» мы докатились до индикации над проемами. Копирайтер придумал бы достойную альтернативу. Институциональный экономист проанализировал бы цепочку управленческих решений, которые привели к этой трагедии. Писатель дал бы художественную трактовку. Но сначала нужно было найти человека, который придумал эту фразу, — чтобы понять, какого цвета индикация мигает в его голове, насколько она прерывистая, через какие дверные проемы он ходит и куда.
Ровно год назад, 21 мая, мы связались с пресс-службой Московского метрополитена. Поначалу все шло неплохо. Уже через неделю корреспондент Полина Еременко получила ответ: наклейки делают на заводе «Метровагонмаш». Но там нас сразу разочаровали, сказав, что не имеют к ним никакого отношения. Месяц мы ждали, пока пресс-служба ответит на два повторных запроса. Наконец, 11 июля Марина, которая курировала наше дело (фамилии сотрудников здесь не называют), заявила, что надпись сочинили в ростовском НПП «Сармат», которое занимается техническим оснащением новых вагонов. Но на предприятии, которое разрабатывает некие ДЧВ2М, ИСГ2.М1 и БКВС-01, нам сообщили (в «Сармате» сотрудники отказываются представляться вовсе), что только нарисовали картинку.
Через месяц после того, как мы написали четвертое письмо в метро, Марина позвонила нам сама, и мы узнали имя — Владимир Георгиевич Амигаров. Бывший замначальника отдела ремонта службы подвижного состава, два года на пенсии. Нам пришлось ждать еще месяц — сын Амигарова отказывался соединять нас с отцом, пока тот был на даче. Но когда в середине сентября он вернулся, мы услышали: «Я бы с радостью с вами пообщался, но не хочется присваивать себе чужую славу». Автором фразы был не он. После этого два месяца Марина просила писать все новые и новые письма, а в конце ноября исчезла. Она скрывалась от нас на обедах и на съемках, в отпусках и в депо, а иногда просто выходила на 15 минут (к счастью, за все это время она ни разу не болела). В итоге в апреле я дозвонился до главного пресс-секретаря метрополитена — Владимира Владимировича. Узнав, о чем речь, он, конечно, принял меня за сумасшедшего, но, удивленно хмыкнув, пообещал разобраться и попросил прислать еще один запрос. На него Владимир Владимирович не ответил и больше к телефону не подходил.
За год мы отправили в метро шесть факсов, написали десять писем, у нас состоялось двадцать содержательных разговоров по телефону и около сотни бессодержательных, а писатель Адольфыч успел за это время литературно отреагировать на наклейку. Но мы, конечно, не оставим попыток добраться до истины — пусть это займет еще сто номеров. Потому что каждый раз, когда я своевременно прекращаю движение перед закрывающимися дверями вагона московского метро типа «Русич», я радуюсь, что заучил роковое предупреждение наизусть: «Внимание! При прерывистой индикации сигнала красного цвета над дверным проемом посадка в вагон закончена». Ведь увидеть его я не могу — оно наклеено внутри вагона.