Челябинский авторитет. Часть 2
До дурной славы ЧМЗ, куда без оружия в девяностые лучше было не соваться, Ленинскому району далеко, но на криминальной карте Челябинска его всегда выделяли красным цветом. В далеком 1994 году Андрей Кристелли открыл здесь пивной клуб для своих. Случайному посетителю вход в него закрыт, бар работает только для своих. Как шутит владелец, в городе богатых сталелитейных и водочных традиций варить крафтовое пиво было рискованно, пацаны могли не понять. Пусть не сразу, но со временем пацаны все-таки поняли, превратив «Крист» в культовое место, где собирается вся челябинская элита. По тому, как менялся интерьер заведения, можно проследить историю целого поколения. Колоритные детали уступали место сдержанности, свет в зале становился все более приглушенным, а к середине нулевых все опознавательные таблички на входе решили снять, чтобы не привлекать лишнего внимания. Все девяностые завсегдатаями были молодые братки, сейчас — в общем-то, те же люди, только немного постаревшие и в ином статусе. Есть в этом что-то романтическое — потомок итальянца из Тренто организует в Челябинске закрытый клуб, где городские «вершители судеб» в юности назначают друг другу стрелки, а повзрослев — деловые встречи. — Они все через меня прошли — от замгубернаторов до начальников полиции. Поэтому о деле Морозова я знаю из первых уст. Его терпели, пока он здесь хозяйничал, а как сунулся в Москву, пошел в большую политику, его прихлопнули, как Ходорковского. Он раскрутил этот винт, а потом сам же на него намотался. Он почувствовал себя частью силы — чечены, Кобзон, думские выборы, — и его понесло. Короче, не прошел искушения властью. Дело о захвате администрации Златоуста вскоре было прекращено, а сам Морозов, проиграв выборы мэра, избрался депутатом челябинского заксобрания. Обретя депутатскую неприкосновенность, новоиспеченный слуга народа стал курировать вопросы борьбы с коррупцией и оргпреступностью. Вячеслав Скворцов, соперник Морозова на выборах, проигравший ему всего полтора процента, вспоминает: — Имелась информация о том, что поддержку Морозову оказывал лидер одной скандально известной партии. В приватных беседах Морозов признавался, что в его политической раскрутке заинтересованы весьма влиятельные фигуры московского околополитического бомонда.
Сам Морозов вспоминает, как Скворцов, тогда еще директор металлургического завода, пришел к нему жаловаться на нехватку денег: зарплату платить нечем, социальное напряжение растет. Морозов посоветовал ему взять бессрочный отпуск и уступить место проверенному управляющему. Скворцов воспринял это как прямую угрозу. Он не хотел повторить судьбу Георгия Подшивалова, забитого до смерти арматурой, поэтому принялся энергично действовать. На встрече с премьер-министром Черномырдиным Скворцов рассказал о «водочной мафии», опутавшей всю Челябинскую область, Черномырдин доложил тогдашнему министру внутренних дел Анатолию Куликову, и дело Морозова взяли на особый контроль.
В мае 1997 года Морозов мчался по трассе на своем джипе «гранд-чероки» с проблесковыми маячками. По радио обсуждали договор о мире, подписанный Ельциным и Масхадовым 12 мая в Москве. Взмах жезла Морозов заметил не сразу — проскочил мимо. Посмотрел в зеркало заднего вида и увидел гаишника. Любопытство взяло верх, джип сдал назад: Морозову захотелось взглянуть на смельчака, который посмел его остановить. Инспектор попросил показать документы, на что Морозов посмеялся и припечатал к стеклу депутатское удостоверение. Патрульный кивнул, но не успел он отойти, чтобы пропустить машину, как джип рванул с места, задев дверной ручкой карман его куртки и протащив за собой несколько метров. Начальник челябинской полиции Игорь Лесняк объявил по всем рациям план «Перехват» и приказал задержать депутата. Морозова обвинили в покушении на жизнь сотрудника ГАИ, вдобавок у него в машине нашли оружие. Суд приговорил Морозова к трем годам заключения.
А вскоре его в одном из программных заявлений упомянул президент Борис Ельцин: «В городе Златоусте была ликвидирована преступная группировка во главе с депутатом областной думы. На ее счету — захваты заложников, вымогательство, грабежи. И даже, как полагает следствие, несколько заказных убийств. Этот депутат водил дружбу с чеченскими террористами. Они лечились в одном из домов отдыха области. Так сказать, поправляли здоровье и набирались сил — для новых боевых подвигов. Под депутатской крышей отдыхают террористы...Что называется — дожили!»
Президент имел в виду созданный Морозовым благотворительный фонд «Терек», официально помогавший ветеранам боевых действий в Чечне, а неофициально — лечивший боевиков из отряда Салмана Радуева. — В условиях слабого государства это обычное явление, — говорит Андрей Кристелли. — Через чеченцев Морозов получал доступ к оружию. Ну и всегда мог положиться на другую силу, помимо своей частной армии. Нет, он не предавал родину — у него был чисто меркантильный интерес. Морозов до сих пор отрицает, что на базе отдыха «Увильды» лечились террористы:
— Я сейчас хочу выйти на Рамзана Кадырова, пусть он покажет этих безногих и безруких «террористов», которым тогда было по 10-15 лет. У нас была договоренность: мы вывозим на реабилитацию детей, а чечены — в знак благодарности — возвращают нам наших пленных солдат. Сам он утверждает, что на чеченцев он вышел через Игоря Бобова, бывшего инструктора ГРУ по рукопашному бою, которого в апреле 1997 года убили у гостиницы «Аэростат» в Москве. Однако в Челябинске многие уверены: с чеченцами Морозова свел Кобзон. Александр Морозов познакомился с народным артистом в испанском Марбелье. Случайно увидел в ресторане, подошел пожать руку, а Кобзон неожиданно предложил выпить. С певца только что сняли все подозрения в связях с мафиозными кругами. Госдума направила депутатский запрос — министр МВД ответил: «В отношении Кобзона уголовных дел не расследуется».
— Я ему тогда сказал: «У меня — молодость и рвение. У вас — богатый жизненный опыт. Научите уму-разуму». Они потом еще не раз встречались в Пуэрто-Банус, где у обоих была недвижимость. Однажды Морозов перевозил мебель для новых апартаментов артиста. Кобзон этого не забыл и пригласил Морозова на празднование своего шестидесятилетия. Это было 11 сентября 1997 года, тогда Кобзон впервые пообещал покинуть сцену.
Когда в отношении Морозова возбудили уголовное дело, Кобзон специально прилетел к Челябинск, чтобы встретиться со следователем и похлопотать за друга. В СИЗО он передал книгу с надписью: «Саша, держись! Мы тебя выручим!». Судя по тому, как развивались события в дальнейшем, договориться не удалось, даже авторитет Кобзона не помог. Не помогло заступничество и таких людей, как Владимир Жириновский (политик написал в МВД официальное письмо с требованием освободить Морозова из-под стражи), Лев Рохлин и Тельман Гдлян. Через год после вступления в силу первого приговора на Морозова завели еще несколько дел. Создание ОПГ, заказные убийства, вымогательства, похищение людей — в общей сложности к тем трем годам, что он уже отбывал, прибавилось еще двадцать.
Суд над Морозовым и его подельниками длился несколько лет и завершился уже в новом веке. Прежде сплоченная группировка распалась, и бывшие друзья принялись топить друг друга. Встречаясь в одном автозаке, в котором их везли в суд, обсуждали философа Ильина. Морозов советовал им почитать о чувстве собственного достоинства, без которого невозможен ни один нравственный и духовный подвиг, а они смеялись в ответ и говорили, что достоинство без денег и власти невозможно. — Они меня все время подбивали: «Надо мстить, надо наказывать! Нас нагнули!» Они не понимали, что наступило другое время.
Отбывать наказание бывшего депутата отправили в Верхнеуральскую тюрьму №1, в народе — «Ураган». За время, пока он сидел, ему ни разу не дали встретиться с тремя его детьми. — Включали на полную громкость «Рамштайн», выключали свет и били. Через несколько месяцев у тебя срабатывает условный рефлекс. Как только слышишь «Рамштайн», тебя начинает трясти, и пальцы от нервов покрываются волдырями. В одиночной камере занятий у Морозова было немного. Можно было сесть, встать, пройти два метра туда и обратно. «Филиппинская пытка скукой», — пояснил Морозову один из надзирателей, методично постукивая ключами о металлическую дверь: семь из десяти заключенных кончают жизнь самоубийством. Путая день с ночью, он закрывал лицо руками, чтобы не видеть болезненно тусклый свет, исходящий от лампы, и вслушивался в тишину, иногда прерываемую возгласами «Аллаху акбар!». Соседями Морозова были чеченские террористы из банды Хаттаба.
Он просил у надзирателей бумагу и ручку, чтобы написать жалобу в прокуратуру, но ему не давали. Тогда он разбивал 500-вольтную лампу и осколками резал себе руку. Все попытки суицида, а всего их у Морозова было семь, фиксируются следователем, и заключенный вправе дать письменные показания. Получая доступ к бумаге и ручке, Морозов на несколько десятков страниц расписывал все нарушения, которые были в отношении него допущены. Спасение, если давали читать. Библия, философия Ильина, средневековые схоластики — и все это вперемежку с периодикой и женскими детективами. Морозов читал бессистемно, все подряд. Новые знания смешивались в голове в самых причудливых комбинациях:
— Все мои мысли были вокруг религии. Я думал: вот апостол Павел — преступник, он христиан убивал, Моисей — тоже по 300 человек за раз клал, а про Магомеда я вообще молчу. У всех руки в крови! Чем я хуже? Если арабы и иудеи смогли создать свое религиозное течение, то почему мы, русские, не можем? Они свои учения распространяли на верблюдах, а у нас есть преимущество — интернет. Чтобы не зависеть от прихотей начальника колонии, который сегодня мог дать книгу, а завтра, встав не с той ноги и пользуясь своей абсолютной властью, ее же отнять, Морозов заучивал наизусть целые главы. Так он выучил все сто песен «Божественной комедии». Произведение Данте впечатлило его еще во время суда:
— Я, когда прочел первую главу — это там, где про сумрачный лес и трех зверей, ставших олицетворением главных человеческих страстей, — сразу понял: это про меня.
Перечитав всю литературу, что была в тюремной библиотеке, Морозов попросил выдать ему российскую конституцию. Через несколько дней пришло озарение: вот она, единственно правильная религия русских людей — соблюдение законов и собственной конституции. Не надо ничего выдумывать, там уже обо всем написано: и о правах, и о свободах, и о человеческой жизни как высшей ценности. Кровавые девяностые, рассуждал Морозов, это время одичания русского человека, возврат к древней практике религиозных жертвоприношений, которые суть не что иное, как восстановление статус-кво, попытка задобрить Бога, чтобы вернуть утраченную гармонию. Но по мере укрепления институтов права отпадает необходимость откупаться от высших сил гематомами, правовые отношения и необратимость закона заменяют реальную жертву символической.
— Те, кто сели в девяностые, сейчас выходят на свободу и ищут себя, — говорит Андрей Кристелли. — Если Саша не будет ... (Выпендриваться — Прим. Правила жизни), отматывать время назад, пересматривать итоги, останется жив. А так — его мочканут. Как обычно — «купался не там», «машина сбила», «удавился случайно». Плавали — знаем. Мой прогноз: через полгода Морозов воткнется в тупик. Пока он в своем «монастыре» просветлялся, мы во мрак ушли, мы уже в другом измерении и времени. У него ведь друзей не осталось, он для них — живое и неприятное напоминание о том времени. По поводу девяностых здесь, на Урале, пришли к историческому консенсусу. Кто был без греха, тех давно закидали камнями: жалко, конечно, но обратно их не вернешь. Выжили, конечно, грешники, но им простительно: они прошли чистилище девяностых, и одно это заслуживает если не индульгенции, то хотя бы снисхождения.