Челябинский авторитет. Часть 1

Высокий, подтянутый, в хорошей спортивной форме — для своих 46 лет Морозов отлично выглядит. На зависть многим ровесникам. Черты лица заострились за годы заключения, взгляд похож на выстрел в упор: резкий, прямой, всегда неожиданный. Выходец из простой рабочей семьи, спортсмен, ставший сначала бандитом, а после депутатом, — люди с такими причудливыми биографиями, как у него, без тендеров брали подряды на строительство нового российского государства. Ирония в том, что многих из них сама система потом и отторгла.

— Они ведь на моих ошибках учились. Тот же Жилин (мэр Златоуста. — Правила жизни), Юрьевич (бывший губернатор Челябинской области. — Правила жизни). Я смотрю на Путина и понимаю: я бы то же самое делал. У нас с ним одинаковые убеждения, прямо один в один! Мы с ним оба по Ильину (Иван Ильин — русский философ начала XX века, идеолог неомонархизма. — Правила жизни) живем. Это же Ильин писал, что Россия вступит в эпоху орденских и рыцарских организаций. И смотрите, Путин создал некое подобие ордена из своих пацанов: Шойгу, Бастрыкина, Золотова, Патрушева — просто он публично об этом не говорит. Окружив себя ими, он постепенно прибрал всю Россию. По сути, я занимался тем же, но меня в какой-то момент сняли с дистанции.

Если верить Морозову, ОПГ — это и есть наш, российский вариант рыцарского ордена со своим уставом, внутренней экономикой и представлениями о чести и достоинстве.

Он проводит мне экскурсию по родному «вокзальскому» району. Кирпичные пятиэтажки в ряд, сваренные буквой «т» трубы, на которых сушится белье. Гаражи, а за ними — трубы теплотрасс, кое-где обнаженные, кое-где еще обмотанные истрепавшейся стекловатой. Школьники на переменах бегают сюда курить. Кажется, с девяностых здесь ничего не изменилось. Морозов хочет заглянуть в спортивный клуб «Локомотив», куда он в юности ходил в секцию бокса. Не пускают. Уговаривать бесполезно. «Это теперь собственность ОАО РЖД», — говорит женщина на вахте.

Боксом Морозов занимался вместе с Андреем Шкаликовым, сейчас он спортивный комментатор на «Матч ТВ»:

— У Сани были все задатки, чтобы стать великим боксером. Он мог бы оказаться на месте Сереги Ковалева, уехать в Америку, где бокс — индустрия. А здесь ему ловить было нечего. Что помешало? Саня был безбашенным. В тюрьму он мог попасть гораздо раньше. Помню, как на сборах в Миассе они втроем какую-то девчонку испортили.

В 1991 году наличности в стране не осталось. Рассчитывая изъять у населения гигантские суммы, не обеспеченные товарами, премьер-министр Павлов провел шоковую денежную реформу. 22 января в программе «Время» объявили, что со следующего дня прекращают хождение пятидесяти- и сторублевые купюры. Но поскольку сообщение прозвучало после девяти вечера, когда сберкассы и магазины уже были закрыты, население попросту осталось без сбережений.

Тогда же, в 1991-м, Морозов вернулся из армии и случайно наткнулся на объявление в газете: спиртзавод «Казак Уральский» принимает зерно в обмен на водку. Спрос на алкоголь стремительно рос, и предприимчивый молодой человек этим воспользовался. Он собрал вокруг себя подельников, в основном бывших спортсменов, и они решили сдавать зерно на Петропавловский спиртзавод, один из филиалов ФГУП «Казак Уральский». Бизнес-модель была незатейлива: «морозовские» разворачивали на трассе М-5 фуры из Казахстана, приказывали водителю ехать в Петропавловку, отгружали там зерно и получали в обмен готовую водку. При отпускной цене 10 рублей за бутылку водка продавалась в ларьках за 30, в день реализовывали до 15 тысяч ящиков. Морозов подсчитывает на калькуляторе: его дневная выручка доходила до 40 тысяч долларов.

— Я буквально завалил их зерном. Директор мне говорит: нам больше не надо, у нас и так гниет, езжайте к Подшивалову в Челябинск.

Директор челябинского «Казака Уральского» Георгий Подшивалов ерзал на стуле и испуганно смотрел на непрошенного гостя. Крепкий, под два метра, мужчина бушевал и ревел, точно раненый. Ситуация не предвещала ничего хорошего, но директора спас случай. В кабинет вошел юноша, на вид лет двадцати. Подшивалов хотел поинтересоваться, почему без стука, но не успел он открыть рот, как юноша, ни говоря ни слова, взял за ухо двухметрового возмутителя спокойствия (им был один из заводских поставщиков зерна) и, как школьника, вывел его в коридор. Вернулся в кабинет, подвинул ногой стул и молча сел напротив Подшивалова. Они быстро поладили: юноша был убедителен, а Подшивалов сговорчив. Реализацию всей водки брала на себя морозовская фирма «Ифрит», Подшивалов получал взамен долю 25%.

— Я сажаю своих людей в кресла замов Подшивалова, один бумажки выписывает, другой машины с зерном принимает, и понеслась душа в рай! В двадцать четыре года я подмял под себя весь ликеро-водочный бизнес в области.

В какой-то момент денег стало так много, что Морозов перестал их считать. Коттедж в Подмосковье, вилла в Испании, чартер в Мадрид два раза в неделю. Пока в уральской глубинке выписывались бумажки, фуры везли зерно, а мужики пропивали у ларьков последние 30 рублей, Морозов отдыхал в Испании и инвестировал в свое политическое будущее.

Мы останавливаемся у ресторана «Уральские сказы», где произошло первое убийство. В начале девяностых здесь стоял ларек, который контролировали «морозовские».

— Едем ночью на «пятерке» с братом, видим: три бухих мужика лезут в наш ларек с отвертками. Ну мы остановились, оприходовали их. Правда, Леха маленько перестарался — повредил мужику то ли селезенку, то ли печень. Но это мы потом узнали, так-то он в сознании был, бухнуть даже просил. Отдали мы им ящик водки — короче, замазали и разошлись. А утром приезжают менты и начинают нас грузить. Говорят, мужик — Воробей у него кличка была — под утро умер, и мы знаем, что у вас была драка. Пришлось отдать ментам новую «пятерку».

Когда Тюбукский спиртзавод, входящий в холдинг «Казак Уральский», объявил о предстоящей приватизации, Подшивалов был вне себя от ярости. Он тут же позвонил Морозову: «Так мы растеряем все заводы! Надо проучить Дятлова, чтобы другим директорам неповадно было. Есть люди?» Люди у Морозова были всегда, но для начала он захотел узнать, кто такой этот Игорь Дятлов, прощупать его и сыграть в свою, а не навязанную Подшиваловым игру. В пятницу, под конец рабочего дня Морозов приехал в Тюбук и, как всегда, без стука вошел в директорский кабинет. Дятлов встретил посетителя с напускной смелостью: сказал, что бандитов не боится, приезжали тут недавно с «Уралмаша», он не прогнулся и сейчас не собирается. Морозов успокоил директора: он открыт для диалога, ему самому хотелось бы узнать, какие выгоды завод получит от приватизации. Сообразительный Дятлов решил сыграть на честолюбии авторитета. Время тогда работало на него: у молодого и перспективного руководителя были все шансы стать владельцем всего комбината, а не каким-то наемным менеджером, назначаемым Минсельхозом. В результате Морозов взял на себя функции посредника, чтобы уладить конфликт двух директоров. Подшивалов все не мог успокоиться, и тогда Морозов инсценировал убийство: дал Дятлову денег на билет в Сочи, чтобы тот на время, пока не улягутся страсти, пропал с радаров. Дела снова пошли в гору. Но тут вмешалась третья сила — на всем комбинате прошли массовые проверки, которые выявили огромную задолженность морозовских фирм-однодневок.

— Схема, — водит карандашом по клочку бумаги Морозов, — была простая. Пять-шесть фирм работало. Одна фирма берет заем миллион долларов, другая его гасит. Но Подшивалов сел на измену: «Надо все честно рассказать, что я работаю с вами, чистосердечное признание смягчит срок». Сразу после нашего разговора он позвонил ментам — мои ребята уже тогда поставили в его кабинете прослушку — и договорился с ними о встрече.

Потерять все и сразу из-за чужой мнительности Морозов был не готов. Он решил нанести упреждающий удар и вызвал к себе бойца по прозвищу Кабан. Бывшему десантнику Михаилу Кобелеву не надо было долго разжевывать и объяснять, что делать.

На дворе был февраль, Подшивалов, как обычно, в восемь утра выходил из подъезда. «Компромат на нас», — подумал Морозов, когда увидел в руке директора черный дипломат. Он опустил боковое стекло припаркованного у подъезда джипа и едва заметно кивнул дежурившему у подъезда Кабану. Кабан достал из-за пазухи метровую арматуру и пошел навстречу Подшивалову. Первым ударом он вышиб из руки дипломат, вторым — повалил в снег. Третий и четвертый удары пришлись по голове.

Спрашиваю у Морозова, зачем арматурой и откуда это странное желание — наблюдать за расправой лично?

— Я не садист. Я просто должен был сам контролировать, чтобы не допустить осечек. А арматура — потому что так больше похоже на бытовуху.

Следующей жертвой морозовской банды стал Борис Мельниченко, бывший оперативник, который в начале девяностых уволился из органов и стал криминальным авторитетом. Конфликт начался с романтичного поступка приятеля Морозова, боксера по прозвищу Хасан. Тот решил на Восьмое марта подарить всем сотрудницам водочного завода цветы. Денег у него не было, зато были навыки, полученные в секции бокса. Хасан вступил в неравный бой с армией узбеков и разгромил несколько палаток на рынке, чтобы триумфально вернуться к проходной с охапкой цветов. Об инциденте тут же доложили крышевавшему рынок Мельниченко. Отвечать насилием на насилие он не стал, а предложил Хасану решить вопрос по-деловому: боксер отдает ему квартиру, тем самым возмещая причиненные убытки, и они вежливо расходятся. Квартира у Хасана была одна, записана на больную парализованную мать, и перспектива оказаться вместе с ней на улице его не обрадовала. Хасан пошел на поклон к Морозову. Тот согласился помочь и отдал узбекам долг за цветы. Конфликт был исчерпан, но Мельниченко не унимался. Он не любил, когда кто-то договаривался за его спиной, все переговоры — только в его присутствии. Вечером Морозов и Мельниченко встретились у бывшего опера дома.

— Он предложил мне выйти на улицу, подышать воздухом. Я спускаюсь по лестнице, он меня толкает в спину, и я падаю прямо на вольер с собакой. Он берет тесак для рубки мяса и пытается схватить меня за волосы, чтобы положить шеей на колоду. Но волосы у меня короткие, рука постоянно соскальзывает. Я ему спокойно: «Боря, ты чего? — и в глаза, как психиатр душевнобольному, заглядываю. — Я всего лишь хотел с тобой познакомиться». Он думал, я буду кричать, молить о пощаде, но не ожидал, что я буду говорить спокойным тоном. А я уже тогда решил, что убью его. Он достоинство мое уронил, нагнуть пытался.

Устранив всех врагов и расчистив себе путь, в конце 1996 года Морозов решил наконец конвертировать деньги в реальную власть. В губернаторских выборах принял участие его соратник Сергей Костромин. Тремя годами ранее Костромин, сидя в тюрьме по обвинению в разжигании межнациональной розни, уже баллотировался в губернаторы. Параллельно, тоже из тюрьмы, он провозгласил независимую Южно-Уральскую Республику, в которой сам себя назначил исполняющим обязанности президента, а Морозова (очевидно, благодаря недвижимости в Испании) — министром иностранных дел. Сегодня он работает советником главы Златоуста, издает оппозиционную интернет-газету «Накануне» и управляет фондом святителя Иоанна Златоуста, который сам и учредил.

В мэрских выборах участвовал сам Морозов. Билбордами с его изображением и надписью: «Смелый, решительный, достойный» был увешан весь Златоуст. На центральной площади города выступали Вахтанг Кикабидзе и певица Азиза, со сцены звучало: «Честь! Родина! Лебедь, Морозов, Костромин!». А в самый разгар предвыборной кампании в уличной драке убили сына Василия Мальцева, действующего мэра и главного оппонента Морозова.

За три дня до выборов Морозов собрал братву и попытался устроить досрочное голосование. А когда выяснилось, что бюллетени еще не завезли на участки, решил брать власть голыми руками. Весь процесс снимал на камеру журналист Би-би-си, приехавший по приглашению Морозова делать сюжет о том, как «душат демократию в маленьком уральском городе». Роль «демократа» исполнял сам Морозов, в массовке, которая должна была изобразить трудовой народ, участвовала вся морозовская братва.

Морозов важно расхаживал по кабинету и обещал сотрудницам администрации, что отныне все будет по-другому.

— Мы принесли деньги и хотели раздать пенсии и зарплаты всем. Но нам не дали. Как только проголосуете, так сразу начнем заботиться о жителях города.

Сотрудницы администрации, в шуршащих коричневых юбках, со стянутыми на затылках пучками волос, робко ему возражали, уважительно называя по имени-отчеству, апеллировали к закону. Морозов их перебивал и передразнивал. Там, где не хватало знаний, брал нахрапом. Наглый, развязный, непоколебимо уверенный в своей правоте. Продукт своей эпохи, весь из противоречий, он мог убить из-за денег, а мог и раздать эти деньги бедным. Что-то в нем было от Емельяна Пугачева, легендарного самозванца, научившегося ловко подменять свою волю народной.

После смерти Сталина Анна Ахматова понадеялась, что наконец две России встретятся — та, что сажала, и та, что сидела. В этой мизансцене в кабинете мэра Златоуста друг на друга смотрели две России. Прошлая — робкая и нерешительная, представленная советскими женщинами, — еще не понимала, что ее время прошло. Будущая — в лице Морозова — обо всем уже знала.

— Покажите мне такого прокурора, который наденет на меня наручники! — говорил Морозов на пресс-конференции после захвата мэрии.