Почему мы все заняты бесполезной работой
Американский экономист Джон Мейнард Кейнс в 1930-е годы предсказывал, что к концу века технический прогресс сделает нормой 15-часовую рабочую неделю — по крайней мере, в самых развитых странах. В 1960-е многие экономисты верили, что переход к 4-5-часовому рабочему дню неизбежен. Но большинство из нас по-прежнему работает по сорок часов в неделю. Впрочем, это не значит, что Кейнс ошибался — просто в его время работа означала в первую очередь тяжелый физический труд — для мужчин — на фабриках, заводах и в полях, а для женщин — по хозяйству дома. В этих сферах рабочие места действительно сократились в западных экономиках на две трети. Но вместо них возникло бесчисленное количество новых профессий: менеджеры, администраторы, координаторы, стратеги, юридические и финансовые консультанты. Чтобы удовлетворить их потребности, расширилась и сфера услуг — от выгула собак до ночной доставки еды. Теперь в этом заняты три четверти работающего населения на Западе.
Результат эволюции морали труда
Все это вместе я называю bullshit jobs — бессмысленная работа, в необходимость и полезность которой не верят в первую очередь те, кто ею занимаются; мартышкин труд. Люди проводят в офисе лучшую часть своей жизни, и причина этого отнюдь не экономическая: на мой взгляд, к такому положению дел привела эволюция морали труда. В XIX веке социалистические движения родились из общепринятой в ту эпоху трудовой этики. Недавно я читал речи Авраама Линкольна, и с удивлением обнаружил, что он использует совершенно марксистскую риторику. Всеми удобствами и предметами быта мы обязаны рабочим, которые их производят, — так было принято считать. Но затем, в первой четверти XX века, ряд богатейших капиталистов вроде Эндрю Карнеги стали тратить деньги на благотворительность — школы, больницы, библиотеки, — писать книги, выступать с программными статьями и вообще играть все более активную роль в обществе. Постепенно производительный труд и общественные блага начали ассоциироваться именно с такими харизматичными капиталистами, а рабочие оказались просто роботами, действующими по заданной схеме.
Как мы начинаем заниматься бессмысленной работой
Производительный труд потерял моральное преимущество, уступив место идее, что любой труд благороден сам по себе. Звучит красиво, однако у этого тезиса есть оборотная сторона. Отныне, если человек не отдает работе все свое время и силы, он не может считаться хорошим — и плевать, нравится ли ему эта работа и считает ли он ее хоть в чем-то полезной. Порой это утверждение принимает совсем абсурдные формы, например, такую: чем больше удовольствия тебе приносит работа, тем меньший подвиг ты совершаешь. А уж если ты стараешься уменьшить свою занятость, то вообще не рассчитывай на уважение окружающих. В результате миллионы людей всю жизнь заняты делом, которое сами втайне считают абсолютно бессмысленным.
В какой момент все пошло не так?
Мне кажется, социальные науки пришли к консенсусу, что самые важные перемены произошли в 1970-х. Ученые расходятся в том, что именно случилось, но все это чувствуют. Именно тогда в США и Западной Европе корпоративная и финансовая бюрократия срослись в единый правящий класс. Началось бесконечное перемещение менеджеров в финансовые структуры, а финансистов — в корпоративные. Люди из этих сфер подружились, переженились и породнились — и построили новый мир, подходящий для их нужд.
Многие всерьез полагают, что к системе, где правят финансы, привело развитие технологий. Но все ровно наоборот. В 1970-е годы компьютеры были огромными, неповоротливыми махинами, не нужными никому, кроме математиков и кибернетиков. А еще финансистов. Теперь же компьютеры, особенно те, что стоят в офисах финансовых корпораций, — единственное, что по-настоящему работает. В метро часто случаются перебои, на дорогах постоянно пробки, мобильная связь пропадает, а финансовые системы работают как часы. На протяжении 2000-х на выборах в США считалось обычным явлением, если машины, подсчитывающие голоса, допускали погрешность в 1%. Помню, кто-то тогда заметил: подождите, каждый день люди совершают миллиарды операций в банкоматах с нулевой погрешностью, а мы раз в четыре года голоса посчитать не можем?
Заглянем в историю
Правоконсерваторы, управлявшие в 1970-е Америкой и Британией, тоже участвовали в распространении того, что я называю мартышкиным трудом. Это легко проследить — сохранились публикации аналитических центров, которые консультировали правительства в те годы. После беспокойного десятилетия 1960-х, движения хиппи и майского восстания в Париже они пытались поставить диагноз тому, что считали опасной общественной болезнью. Перед ними стоял вопрос: «Как мы это допустили?». Правящие классы задумались о том, что технический прогресс освобождает все больше людей от рутинных занятий и бытовых трудностей. Они писали работы примерно такого рода: «Хиппи — опасные асоциалы, а представьте, что будет, когда механизация заменит рабочих машинами и весь рабочий класс превратится в хиппи».
Какие итоги можно сделать
Я не хочу сказать, что бессмысленные профессии были придуманы в секретных правительственных лабораториях, однако правящему классу действительно удалось отстранить от власти и финансов подавляющее большинство населения. Рабочие, которые производят что-то реальное, постоянно выдавливаются из общества, их места сокращаются. Самые сознательные из них объединяются в профсоюзы и выходят на улицы с требованиями рабочих мест и достойной оплаты. И общество предлагает им работу — менеджеров и администраторов. На этих должностях можно не делать ничего и получать за это деньги — правда, устроены они таким образом, что люди тут же начинают ассоциировать себя с правящим классом и испытывать едва сдерживаемое раздражение к тем, кто занят социально значимой работой. Даже в сфере IT, которая является самым динамичным корпоративным сектором, царит эта бюрократия — и если у сотрудника технологической корпорации появляется толковая идея, он уходит из компании и создает с единомышленниками свой стартап, который при наилучшем исходе обречен превратиться в такую же неповоротливую корпорацию.
Как стоит поступить
Многие спрашивают меня: разве работу профессора антропологии нельзя назвать мартышкиным трудом? Я предлагаю им самим ответить на этот вопрос. Это очень просто: без профессоров мир был бы лучше или хуже? Думаю, большинство ответят, что хуже. Правоконсерваторы пытаются поднять академический мир на смех и язвительно интересуются, какого черта мы изучаем гендерные аспекты всего на свете. Но я вспоминаю речь женщины-депутата в парламенте Афганистана, сказанную по случаю решения президента Обамы отправить в страну дополнительный военный корпус. Эта женщина спросила: «Зачем вы отправляете нам еще 20 тысяч солдат? У нас и так их уже море. Почему бы вам не отправить сюда 20 тысяч ученых?»
Это архивный материал, впервые опубликованный в 2008 году.