Право на смерть, часть 2: как закончить старость
«Мама умерла в день моего рождения. Я выбрал этот день, но все остальное мама решала сама. Она родилась в 1922 году в Антверпене, где и прожила всю жизнь, вырастив двоих детей. Наш отец умер в 1984-м: у него обнаружили рак, очень агрессивный и стремительный. Ему было всего 65 лет. Мама думала, что ненадолго переживет отца, но ей пришлось пережить и собственную дочь. Моя сестра заболела в 2003 году, это снова был рак, и снова быстрый, сжигающий. Как и во время болезни отца, врачи просто сказали, что сделать ничего нельзя, — словно они сами приняли решение, а она покорно умирала. Но об эвтаназии тогда никто не заговаривал. Мама очень сильно переживала ее смерть и даже чувствовала себя виноватой в том, что сама живет так долго. Но в целом у нее была счастливая старость: она любила ходить в театр и встречаться с друзьями, часто виделась с внуками и правнуками.
Когда маме исполнилось 90, она почти перестала выходить из квартиры. Каждую среду ее навещала подруга, я приезжал два раза в неделю. Как-то в начале июля, когда мы сидели в ресторане, мама потеряла сознание. Мы с женой отвезли ее в больницу, и, очнувшись, мама сказала: "Дайте мне умереть, я прожила достаточно". В тот год она чуть ли не силой выбила из нас обещание, что, когда она потеряет независимость, мы поможем ей уйти из жизни. Конечно, мы предлагали ей жить вместе, но она и слышать не хотела о переезде.
Лечащий терапевт посоветовала маме переехать в гериатрический центр и, как ни странно, она согласилась. Я навещал ее три-четыре раза в неделю: мы ходили на прогулки, сидели в кафе, много смеялись. И все же она вскоре снова попросила меня помочь ей уйти из жизни — я сдался и пообещал записать ее к нужным врачам. Чтобы получить разрешение на эвтаназию, нужно пройти определенную процедуру: сначала найти доктора, который даст направление, затем встретиться с психиатром и еще несколькими врачами и подтвердить им свое решение. Много раз в то время мама задавала мне вопрос: "А ты сам этого хочешь? Ты согласен с моим решением?" Я не подталкивал ее ни к чему и не спорил, а только говорил, что это решение должно быть ее.
В ноябре 2015-го я попросил психиатра из Гента встретиться с моей матерью. Он приехал в Антверпен поездом в воскресенье, я встретил его на платформе, и мы поехали в дом престарелых. Я присутствовал при их разговоре, но не произнес ни слова: мама объяснила доктору, что для нее жизнь закончена и она хотела бы ее оставить. Психиатр записал это в отчет — он должен был засвидетельствовать, что это ее собственная воля.
У мамы не было неизлечимой болезни или невыносимых болей. Хотя ее общее состояние постепенно ухудшалось: она потеряла кратковременную память, ее беспокоил желудок, но от всех обследований она отказывалась. Доктора говорили: "Да вы до ста лет доживете!" — и это приводило маму в ужас. "Я не хочу жить до ста лет, отпустите меня", — отвечала она. На встрече с главврачом дома престарелых я вновь был молчаливым свидетелем. Вначале доктор сказал, что ей слишком рано умирать и они сделают все, чтобы ей помочь. Маму это обидело, она почувствовала, что ее не воспринимают всерьез: "Вы мне не верите, доктор". Тогда он заговорил в патерналистском тоне, но она опять его перебила: "Не надо мне лгать. Вы обещали помочь, а теперь отказываетесь". Доктор попросил прощения. После этого объяснения им стало проще общаться, и в итоге доктор сказал: "Что ж, если такова ваша воля и вы уже встретились с психиатром, нам остается найти врачей для подтверждения".
Вскоре все бумаги были готовы и осталось только назначить день. Это было непросто, ведь к тому моменту мама потеряла представление о времени и помнила только важные даты: например, 28 ноября, свой день рождения. Мы отметили его в последний раз в семейном кругу, она хорошо провела время, но под Рождество вновь сказала: "Мне пора". И тогда я предложил: "Давай назначим дату твоей эвтаназии на 1 марта, мой день рождения. Таким образом, мама, твоя жизнь сделает круг: в этот день ты дала мне жизнь, за что я бесконечно тебе благодарен, и в этот же день ты уйдешь". Она согласилась. У нас оставалось полтора месяца. К ней приходили друзья и родственники — попрощаться. Они утирали слезы, а мама удивлялась: "Зачем вы плачете, ведь я наконец-то счастлива!"
Врач был назначен на 11 утра. Движение между Антверпеном и Гентом, где я живу, в это время очень напряженное, поэтому мы с женой приехали накануне и переночевали в гостинице. Я пришел к маме около десяти, чуть позже зашли врачи и медсестры. В назначенный час главный врач четко и строго спросил: "Вы готовы? Вы знаете, что вы собираетесь сделать?" "Да, доктор. Я усну и больше не проснусь", — ответила мама. Медсестра принесла смертельную дозу, мама выпила яд стоя, храбро демонстрируя миру: "Смотрите, я ухожу, и я счастлива". Через минуту она уснула. Еще минут пять сохранялось ее дыхание — затем она умерла. Знаете, есть такой японский фильм — "Легенда о Нараяме", там старая женщина, когда больше не может заботиться о других, просит сына отнести ее на гору. По-моему, это очень осознанный способ сказать: я сделала все, что могла, а теперь дайте мне уйти».
«Мамина смерть легла в основу одного из эпизодов моей книги. Получилась такая сентиментальная интерпретация, но то, что я расскажу сейчас, — реальная история разозленной женщины. Прошло десять лет, но я все еще злюсь. Моя мать, Лили Бойкенс, была известной феминисткой своего времени. У нее было трое детей, я старшая, но дома мы ее практически не видели — всегда на баррикадах, в поездках, на международных конференциях.
Она не заболела, и у нее не началась депрессия. Единственное, что изменилось, — она стала многое забывать. В ее возрасте, а ей было уже за 70, это вполне естественно. Тем не менее мама решила, что с профессиональной деятельностью кончено: она организовала последний большой конгресс, после чего отдалилась от дел и даже раздала свою библиотеку. Я думала, что сейчас начнется ее новая жизнь. Наконец она будет проводить с шестью внуками то время, которого у нее никогда не хватало на собственных детей. Или просто наслаждаться жизнью — любой был бы счастлив, но только не она. Мама решила, что теперь она никто и ничто, и вместо того чтобы стареть, ей нужно умереть. Вуаля.
Она сделала полное обследование организма, и доктора сказали, что есть подозрение на раннюю стадию болезни Альцгеймера. Мама услышала только одно это слово — и ей было достаточно. Она принадлежала к тому кругу свободно мыслящих людей, которые боролись за права женщин, аборты, и в том числе эвтаназию, поэтому она прекрасно знала всех специалистов и обратилась к ним напрямую. Но ей отказали: приходите, мол, лет через десять. Если бы у нее действительно был Альцгеймер, она получила бы эвтаназию без всяких проблем. Мы даже все вместе подписали первичные документы — по бельгийским законам пациент с болезнью Альцгеймера должен быть в здравом уме, когда подписывает заявление на эвтаназию. Но все-таки для этого надо быть больным.
Отказом врачей мама не удовлетворилась. Она действительно хотела умереть и даже не боялась говорить об этом внукам: "Вы знаете, бабушка хочет умереть". Она не видела причин жить, мы — ее дети и внуки — были недостаточной причиной. В общем, старые связи ей помогли, и 31 октября 2005 года она сообщила мне по телефону: "Ты знаешь, я назначила день своей эвтаназии. Это будет через три недели, 22 ноября". Это было как гром среди ясного неба. Вскоре я выяснила, что доктору, который согласился сделать ей эвтаназию, мама пообещала завещать свой мозг для исследований. И хотя я пыталась помешать ей, за десять дней до назначенной даты все документы были у нее на руках. На мои возражения она отвечала одно: "Все соглашаются, одна ты против, потому что не любишь меня". А доктор твердил, что это решение пациентки, и бросал трубку. При этом мама попросила, чтобы я была с ней во время эвтаназии. Сначала я сказала, что не хочу присутствовать при убийстве, потом передумала, потом снова. Я была абсолютно потеряна, но накануне все же решила, что хочу там быть.
Мои дети ничего об этом не знали, поэтому я придумала план: я решила отвезти их в школу, как обычно, затем поехать в больницу к маме, а после объявить, что бабушка попала в больницу и там умерла. Загвоздка была лишь в том, что мама умирала в 9 часов утра, уроки в школе тоже начинались в 9, а до клиники в Антверпене полтора часа езды. Поэтому с самого утра я стала названивать доктору и просить его подождать меня, но он и слушать не хотел. Тогда я дозвонилась до мамы: "Подожди меня, не делай этого". А она ответила: "Да, но у доктора еще много приемов". "Но ты-то умираешь, это твой последний прием". Тут она сказала: "А, вот и доктор, мы больше не можем тебя ждать", — и повесила трубку. Я знаю, почему они так торопились: каждый из них боялся, что другой передумает.
Я не против эвтаназии, возможно, и мне она однажды понадобится. Но врач не должен делать смертельную инъекцию каждому, кто попросит, и желание отдельного человека умереть я не считаю священным и непоколебимым. Она же не одна на белом свете. У моей дочери, например, в то время были экзамены, и она не могла как следует заниматься из-за всего этого. Если ты хорошая бабушка, ты обязательно подумаешь о внуках».