Могильное приложение

Диффузия наших представлений о смерти накладывается на табу, которыми окружена эта тема. Сегодня средний человек, дожив до тридцати лет, в лучшем случае видел своими глазами одного покойника — бабушку. До революции, когда Россия оставалась по большей части православной, в отношении смерти, посмертного существования и похоронных обрядов существовал консенсус. Похоронить крещеного человека без священника было практически невозможно, погребения регистрировались в церковноприходских книгах. Отпевание, похоронная одежда, надписи на траурных венках, место на кладбище — все регламентировалось. Для детей того времени совершенно нормальным было видеть смерть, покойника оставляли в доме до самого погребения, подростки помогали в приготовлениях к похоронам.

Уже в ранние советские годы возникают новые идеи и ориентиры: мы в Бога не верим, в церковь не ходим, но при этом хотим остаться «бессмертными в памяти потомков» и совершаем какие-то действия, чтобы «дело наше жило в веках». Эта риторика встречалась и в надписях на венках, которые приносили к гробу Ленина в Колонный зал, и на могилах Неизвестного солдата по всей стране — «имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Советские дети подхватывали риторику взрослых: так, в 1920-е годы появился феномен «пионерских похорон», когда сверстника хоронили самостоятельно, «без попов и обрядов». Газета «Ленинские искры» описывала, как ребята «живо собрались хоронить пионера»: сделали венок из живых цветов, проводили гроб на кладбище со знаменами и барабанами, произнесли речь. В позднесоветский период уже считалось, что ребенку необязательно показывать покойника, во многом это связано с общей фрустрацией того времени. Представьте, приходит советский ребенок на похороны, видит мертвеца: что с дедушкой Лениным — понятно, а что с моим собственным — нет. (Может показаться, что сегодня дети сталкиваются со смертью раньше и ближе, но это не так. Вот умерла какая-то певица из «Инстаграма (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)», но ребенок не видел ее ни живой, ни мертвой, то есть ничего не произошло. Она настолько же мертва, насколько Бах.)

Как должен выглядеть советский похоронный обряд, так и не придумали. Если умер важный государственный деятель, все приходят на гражданскую панихиду и говорят: «Это академик такой-то, он много лет работал в нашем институте, благодаря ему мы смогли покорить космос, мы такого прекрасного человека не забудем». А если умерла доярка или уборщица? Она не была ни партийным функционером, ни старым большевиком, но, может быть, мыла туалеты с мыслями о светлом коммунистическом будущем — значит, и для нее нужны красивые обряды. Этот вопрос повисает в советской культуре. В 1920-е годы писатель Викентий Вересаев посвятил большой очерк «красным похоронам», а уже в 1960-е в разработке обрядов участвовали академические институты по всей стране. В методичках оговаривался даже цвет обивки гроба: для пожилых нужен красный с черной каймой, ребенку положен розовый, а молодому человеку — белый.

Однако навязываемые государством традиции приживались плохо. В сельской местности сохранялись религиозные каноны, а в городах из-за резкого скачка урбанизации в XX веке похоронные обряды смешались с обычаями разных деревень, из которых переселялись люди. В новой России на так и не сложившуюся советскую систему стал накладываться православный канон, но тоже в искаженном виде, добавились еще и рыночные механизмы, когда ритуальные агентства берут на себя все хлопоты от заказа гроба до поминок.

С таким противоречивым багажом мы подошли к новой технологической эпохе. Социальные сети сами по себе не изменили и не расширили идею посмертного существования: скорее они встроились в уже существующие в культуре концепции, как и во все остальные области реальной жизни. Сегодня после смерти человека в интернете остается своеобразный архив — сообщения, фотографии, публичные посты, записи под замком. Но такие же архивы оставались и прежде: в XIX веке большая часть образованных людей вела дневники, эпистолярный жанр в России был чрезвычайно развит, и даже ваши родители, бабушка и дедушка наверняка обменивались письмами. В большинстве случаев это были ничем не примечательные поздравления, фотокарточки друзей детства, которых потомки никогда не видели, заметки на память. То, о чем писали в дневниках, не сильно отличается от социальных сетей: кого-то больше интересовали сплетни и наряды, кто-то систематически отмечал не только семейные события, но и общественные и политические изменения. При ухудшении политической ситуации в стране люди начинали вычищать дневники, жечь опасные письма. В эпоху большого террора московскую школьницу Нину Луговскую арестовали в 17 лет по подозрению в заговоре против Сталина — обвинение основывалось на дневниковой записи. Теперь тюремные сроки дают за посты в «Живом Журнале» и во «ВКонтакте».

Вопрос наследования аккаунтов тоже не новый, ведь передать по наследству можно что угодно, хоть скомканную салфетку, хоть пароль от «Твиттера». Кто-то передает свои социальные сети в чужое ведение только затем, чтобы его виртуальную личность после смерти тоже «убили». Другие распоряжаются ими как литературным или художественным архивом, который может принести прибыль потомкам. Передавать семейное дело по наследству — довольно древняя традиция.

Оставить сообщение на странице умершего друга — все равно что помянуть усопшего в молитве в дореволюционной культуре; старый навык переживания горя замещают его новые формы. Сами памятные страницы в «Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)», когда родственники и друзья годами возвращаются к профайлу умершего человека и оставляют там картинки и комментарии, — это спонтанные мемориалы в виртуальном пространстве. Они напоминают памятные знаки на обочинах дорог, установленные на месте автомобильной аварии. Люди регулярно приезжают к этим знакам, приносят еду и сигареты. Почему покойнику нужна еда в этом месте, он ведь и похоронен не там? Пространство смерти расширяется, кладбища уже недостаточно, как и традиционных обрядов. Если в православном каноне срок активного поминовения исчерпывается одним годом для самых близких родственников и сорока днями для всех остальных, то дорожные знаки посещают десятилетиями.

Спонтанные мемориалы на месте трагических событий начали появляться по всему миру почти одновременно — в восьмидесятые годы прошлого века — и, вероятно, отражают некий виток развития мировой культуры. Кризис идентичности, связанный с окончательным отходом от традиционных ценностей и формированием новой культуры, разные страны переживают со своей спецификой. Но проблема посмертного существования в социальных сетях на Западе сегодня не менее актуальна, поэтому появляются все новые сайты и программы, которые позволяют пользователю при жизни управлять своей «загробной» персоной, фактически помогают отделять ее от себя.

Правда, как и во всем, что касается соцсетей, в новых похоронных обрядах срабатывает процесс упрощения социального механизма — в данном случае механизма скорби. Поминать усопшего сегодня можно сидя на диване и ставя сочувственные «лайки» на его странице. Неудивительно, что созданный в прошлом году шуточный сайт электронных исповедей «Е-батюшка» набрал бешеную популярность и люди на полном серьезе хотели каяться в грехах не вставая из-за компьютера.

Таким же социальным упрощением можно назвать и появившуюся пару лет назад моду на селфи с похорон. Для исследователей этот феномен не новость: фотографии мертвых родственников есть в архивах многих советских семей, а в Историко-художественном музее в подмосковном Егорьевске собрана отличная коллекция портретов, написанных с мертвецов в гробах.