Посадить по науке: как, зачем и почему возбуждают дела о государственной измене

Последний раз перечень изменяли в мае 2015 года. Секретными стали «сведения, раскрывающие потери личного состава в военное время, в мирное время в период проведения специальных операций»; «сведения о горных выработках, естественных полостях, метрополитенах или других сооружениях, которые могут быть использованы в интересах обороны страны»; «сведения, раскрывающие схемы водоснабжения городов с населением более 200 тысяч человек или железнодорожных узлов»; «сведения о степени обеспечения безопасности населения»; «сведения о лицах, изучаемых в целях их привлечения к содействию на конфиденциальной основе» и «сведения, раскрывающие организацию, силы, средства или методы обеспечения безопасности специальных объектов, а также данные о финансировании этой деятельности».

Разглашение гостайны ложится в основу обвинения в шпионаже или госизмене. Если сведения передает, собирает или похищает для передачи иностранцу человек без гражданства РФ — это статья УК 276 «Шпионаж» (от 10 до 20 лет). Если шпионит или оказывает иностранцам иную помощь, направленную «против безопасности России», гражданин страны — статья 275 «Государственная измена» (от 12 до 20 лет). Оба преступления относятся к категории особо тяжких, срок давности по ним — 15 лет.

В последние два года дел о госизмене стало заметно больше. Одно из самых загадочных расследуется сейчас в Москве. 75-летний преподаватель МГТУ им. Баумана, сотрудник Центрального НИИ машиностроения Владимир Лапыгин сидит под домашним арестом с мая 2015 года. Кандидата физико-математических наук, академика-секретаря отделения 6.4 «Проблемы наземной и летной отработки аэротермодинамики ракет и космических аппаратов» Российской академии космонавтики имени Циолковского, заслуженного машиностроителя РФ, много лет проработавшего в ЦНИИмаше — головном институте Роскосмоса, обвиняют в передаче секретных сведений китайцам. Больше — никаких деталей, на документах стоит гриф «Секретно». Одновременно с Лапыгиным суд арестовал ученого Максима Людомирского, которого также обвинили в госизмене: сообщалось, что бывший совладелец и главный инженер московского научно-производственного комплекса «Электрооптика» смог передать иностранцам одну из важных разработок. По этому делу проходят еще два фигуранта — Виктор Шура и Евгений Чистов, о которых не известно вообще ничего. Все они сидят в СИЗО.

Делами о шпионаже и госизмене занимается 1-й отдел Следственного управления ФСБ. Его «наместники» есть в каждом регионе страны и подчиняются напрямую Москве, что значительно ускоряет их продвижение по службе. «Следственное управление ФСБ, честно говоря, мало чем занято», — объясняет Андрей Солдатов. Самые громкие дела из-под носа забирают МВД или Следственный комитет, да и профессиональный уровень с конца 1990-х резко упал, а карьеру делать нужно.

Особенно хорошо работала эта система в начале 2000-х годов, в первую волну многочисленных обвинений ученых в госизмене. Тогда возбуждались громкие дела в отношении Игоря Сутягина, Валентина Данилова, Валентина Моисеева, Владимира Щурова (1). Они имели допуск к гостайне и много общались по работе с зарубежными коллегами, не обращая внимания на ФСБ. «После громких приговоров в начале двухтысячных, когда по шпиону сидело в каждом регионе страны, ученые начали бояться контактировать с иностранцами — задача была выполнена», — говорит адвокат Анна Ставицкая.

Сотрудники спецслужб из регионов были мотивированы заводить такие дела и раскрывать их, они получали звания и переезжали работать в столицу, а главк пополнялся свежими кадрами. Эта система, утверждает Солдатов, существует до сих пор: «Поэтому, когда кто-то говорит о том, что очередное дело по шпионажу — исключительно местная инициатива районного фээсбэшника, это сказки. На местном уровне это может делаться физически, но координация с Москвой обязательно происходит».

Раскрытое дело о шпионаже — пик карьеры любого сотрудника ФСБ. «Это очень почетно, они все к этому стремятся», — говорит Ставицкая. Бывший глава ФСБ Николай Патрушев рассказывал в интервью, что преподаватели учили его: «Если кто-то из вас за всю свою службу будет участвовать в реализации дела по шпионажу, измене Родине, считайте, что вам повезло и вы действительно учились не зря». Достичь этой планки проще, обвинив ученого, считает океанолог, ответственный секретарь общественного комитета «Защита ученых» Эрнст Черный: «Ученые не могут работать, не общаясь с внешним миром, потому что нельзя открыть закон Ньютона и сказать, что это секретно. А вот эти ребята пытаются убедить нас в том, что так может быть, что это как раз нормально». «Ученые — это объект, имеющий доступ к гостайне либо секретным сведениям. Знали бы гостайну актеры, ФСБ следило бы за актерами», — подтверждает адвокат Юрий Гервис. Андрей Солдатов считает активность первых отделов в отношении ученых следствием чрезмерно разветвленной структуры ФСБ: «Почему у нас вообще существует система региональных управлений? Она была придумана Сталиным в эпоху массовых репрессий, когда надо было фильтровать через органы большое количество людей. Но вот репрессии закончились. Что делать с этими управлениями? Никто не знает. В чем ужас: у этих отделов везде должна быть одинаковая структура. Грубо говоря, и в Татарстане должен быть отдел по борьбе со шпионами, и в Новосибирской области, и в Якутии — с одинаковым количеством сотрудников. Ты никуда их не можешь деть, потому что 80 лет назад так было придумано. Региональные управления надо разгонять. Ни в одной стране мира этого нет. Есть только центральный аппарат, который своих людей посылает на спецрасследования в регионы. Этого достаточно».

Но на службу в первые отделы идут с удовольствием: это завидная работа, большая для регионов зарплата, хорошие гарантии, возможность трудоустройства родственников. «Я знаю кучу людей, которые говорят: ну а куда еще идти работать? Тут сидишь в кабинете, ничего не делаешь, все тебя боятся, ты даже можешь решать какие-то вопросы, если не трусливый парень. И никто не может спросить: чем ты занят на работе? Это ж секретно. Они даже такие специальные лица делают, — смеется Солдатов. — Надо честно сказать, что следователи ФСБ находились в некоторой спячке до, наверное, лета прошлого года, когда им всем надавали по мозгам из-за Украины и сказали: где же наши шпионы? И они начали снова демонстрировать результаты».

Весной 2015 года на полтора месяца попал в СИЗО бывший научный сотрудник Саровского федерального ядерного центра Владимир Голубев, давно конфликтовавший с работодателем. Его дело о разглашении гостайны во время доклада на конференции в Чехии в 2013 году явно сулило кому-то звезду на погоны, но в итоге попало под амнистию и в июне было закрыто.

В апреле стало известно, что в Санкт-Петербурге по обвинению в госизмене судят другого ученого, капитана 1-го ранга Владислава Никольского. Он обвиняется в том, что переслал по интернету на Украину информацию, содержащую гостайну. ФСБ считает, что подсудимый нанес России ущерб на сумму 200 тысяч долларов. По версии следствия, Никольский передал представителям украинского производственного объединения «Море» документацию на крупнейший в мире десантный корабль на воздушной подушке «Зубр». По данным издания «Фонтанка», Никольский занимался проектированием и испытанием надводных кораблей, а также придерживался радикальных политических взглядов и входил в ультранационалистический клуб «Русская мысль».

Ученые — люди публичные, им необходимы признание и оценка их труда при жизни. Этим пользуются третьи лица, считает адвокат Юрий Гервис: «Наше государство к ученым невнимательно, зарплаты у них до сих пор низкие. По опыту собственного сына знаю: чтобы в МГУ аспиранты могли проводить исследования, химические препараты они покупают за свои деньги. Так что бывают осознанные поступки. Приезжает ученый за границу, а тут гранты, квартиры, лаборатории сверкают, и туалет вымыт. Ему предлагают сотрудничество — кто-то выдерживает, кто-то нет. Кроме того, работает честолюбие. Я встречал ситуации, когда человек понимает, что нарушает закон, но для него сильнее аргумент "это же я придумал, это мое изобретение, моя интеллектуальная собственность, что хочу, то и делаю".

Нельзя стать изменником, если продать информацию или изобретение, при этом не зная, что оно секретно. Но спецслужбы упорно пытаются доказывать обратное. Валерий Ковальчук из Челябинска придумал и запатентовал бесшумный патрон в 2000 году. Звук выстрела — это вырывающиеся из ствола газы, поэтому спецпатрон сделан так, что он сам играет роль короткого ствола, где эти газы закупориваются, а собственно ствол пистолета не дает гильзе разорваться и направляет пулю. Изобретатель отправил письма в Минобороны и на оружейные заводы, но там патроном не заинтересовались. Тогда он разослал письма в несколько зарубежных посольств: мол, есть технология производства уникальных бесшумных патронов, не интересует? Одно такое сообщение в Кувейт перехватили разведчики, и на Ковальчука завели уголовное дело по статье 189 — незаконные экспорт или передача материалов и технологий, которые могут быть использованы для создания вооружения. Правда, суд изобретателя оправдал. С тех пор список его патентов пополнился самозаряжающейся кобурой и беспилотным устройством для сбивания сосулек с крыш.

Но все-таки утверждать, что ни одно дело против ученого не имеет реальной основы, нельзя, уверен Гервис: «Просто в этих случаях редко бывают однозначные ситуации, когда человек продал и получил деньги. Всегда много полутонов и нюансов. Например, ученого привлекают за продажу экономических секретов — а он совсем и не собирался, подумал, что мы и так эти технологии продаем, просто я сделаю это чуть дешевле и заработаю. Это совсем другой мотив, разумеется, говорить об измене родине здесь нельзя».

Если раньше «шпионских» связей было больше с США и Европой, то теперь — с Кореей и Китаем. Продавать им сейчас выгоднее, считает Гервис: если в советские времена американцы охотились за чертежами и техническими сведениями, то сейчас Запад идет по легальному пути скупки мозгов, приглашения на работу — а корейцы и китайцы хотят покупать конкретные технологии и получать быстрый результат. «Китайцы к себе никого не приглашают, — подтверждает журналист Андрей Солдатов. — К сожалению, в случае дел о госизмене из-за сотрудничества с ними эти страны просто делают вид, что никакого дела вообще нет. Не дают никаких комментариев и уж точно никогда, в отличие от британцев или американцев, не выразят публичного негодования, не опровергнут обвинение и не поддержат попавшего под преследование российского ученого. Поэтому эти ученые прекрасно знают, что там их никто не ждет».

Предметом торговли чаще всего становится экспортная документация. «Например, существует несколько экспортных вариантов одной и той же техники. Есть позволенный экспорт, а есть непозволенный, — рассказывает Солдатов. — В одном из моих любимых дел речь шла о том, что на разведывательном спутнике стояло две камеры: первая делала секретные снимки, а вторая — несекретные. Хитрые ребята в самом начале 1990-х создали контору, которая продавала несекретные данные. Потом до них дошли израильтяне из Моссада и спросили: "А вы летаете через Ближний Восток?" — "Да, летаем". В общем, они стали продавать секретные данные со второй камеры. На этом их и поймали. Сейчас градаций экспортных ограничений очень много, обычно на этих нюансах и ловят».

Впрочем, попасть под уголовное преследование можно и пытаясь заработать легально. В июне в Москве начался суд над ведущим инженером-конструктором в сфере информационных технологий, бывшим сотрудником ГРУ Геннадием Кравцовым. Его арестовали в мае 2014 года по обвинению в госизмене. Кравцов имел допуск к секретной информации, но, по свидетельству семьи, подписка о неразглашении истекла в 2011 году. Через некоторое время после увольнения из ГРУ он в общем порядке получил загранпаспорт и совершил несколько поездок. Поводом для возбуждения дела послужило резюме, отправленное Кравцовым в 2010 году в Швецию по электронной почте. В должности, кстати, соискателю отказали, объяснив ответ тем, что компания не имеет полномочий принимать на работу граждан других государств.

Часто ученые не понимают границы, где заканчивается научная дискуссия и начинается разглашение секретных данных: «Чем различаются сведения и данные? Например, есть данные о том, что молочник белый и высотой 5 см. А есть сведения, что РФ умеет делать его без применения высоких температур. Эти сведения не описывают молочник, но само их знание составляет гостайну. Грань очень тонка», — говорит адвокат Гервис. Часто ученые получают секретные сведения от лиц, которые потом так и не привлекаются к уголовной ответственности за их раскрытие — как было в деле Сутягина (2).

«Человек читал лекции в закрытых военных учреждениях. В курилках и коридорах люди в погонах хвалились друг другу: у нас есть то, мы можем это. Сутягин это слышал и обобщил в своих публикациях. Поскольку рассказавших это людей никто к уголовной ответственности не привлекал — а надо было бы, — получился пшик. И общественность была права: как человек, не допущенный к гостайне, мог ее разгласить? Реальность в том, что данные он узнал и пересказал, но возникает вопрос: знал ли он, что они секретные? Но это вопрос доказательств», — поясняет адвокат.

Редкое дело о госизмене обходится без доносов, говорят участники процессов. «Донести может кто угодно: от конкурентов до недоброжелателей, — утверждает правозащитник Эрнст Черный. — В научной среде это очень распространено. Я океанолог и хорошо это знаю». По его словам, сейчас доносительство откровенно поощряется: например, внутренним распоряжением ректора СПбГУ Николая Кропачева о необходимости письменного отчета после встреч с иностранными делегациями — кто участвовал в разговоре, какие вопросы их интересовали и так далее.

Зачастую преследование ученых связано с чьими-то бизнес-интересами. По такой схеме появилось дело Оскара Кайбышева (3). Директор Института проблем сверхпластичности металлов делал на научных разработках успешный бизнес с Южной Кореей, пока, как говорит адвокат, его не захотели отнять. «Институт судился с одним из должников — пытался вернуть долг в шесть миллионов, обратился в ФСБ. А оказалось, что оппонент сам имел отношение к ФСБ, ну и он подключил свои связи, — рассказывает Черный. — Дошло до абсурда. Профессор Кайбышев открыто занимался разработками, у него на руках патент на продажу, в США вышла книжка, а его конкуренты в экспертном заключении написали, что переданные корейцам сведения секретны. Целью стал отъем прибыльного института. Но он финансировался на 60% за счет частных контрактов Кайбышева, весь коллектив на нем держался, так что получили они мало».

В каждом НИИ, имеющем хоть какое-то отношение к секретным данным, есть первый отдел — иногда его еще называют «библиотекой». К нему прикреплен как минимум один человек из местного управления ФСБ. Когда новый сотрудник проходит проверку при устройстве на работу, первый отдел собирает его анкетные данные и оформляет ему третью форму допуска, самую общую, потом она может стать второй и первой. Директор НИИ разъясняет сотруднику его права и ответственность. На него оформляется рабочая тетрадь, где каждый лист помечен грифом «секретно», пронумерован и прошит: каждый раз, когда сотрудник приходит в библиотеку, он берет эту тетрадь, работает с источниками, а вечером ее сдает. Нельзя ничего фотографировать из тетради или книг, нельзя пользоваться электронными носителями.

Если сотрудник готовится выступать на зарубежной конференции, первый отдел согласовывает тему доклада, визирует текст, отправляет руководству НИИ на проверку. Когда все стадии пройдены, ученый едет выступать — но именно на выезде обычно и возникают проблемы. Бывает, что в пылу научного спора с коллегами невозможно удержаться и не привести ряд аргументов. Такие вещи активно отслеживают «доброжелатели»-конкуренты, сами сотрудники первого отдела, экономическая разведка. Другой вариант — информация об утечке данных приходит с «вражеской» стороны, а подозреваемого нет, и тогда назначают виновного по подходящим характеристикам: кто в эту страну выезжал, кто такой темой занимался. Так вышло, например, с делом ученого-востоковеда, дипломата Валентина Моисеева (4).

«Согласно новым правилам, которые абсолютно вернулись к старым временам, командированным нужно сдавать отчеты в первый отдел: с кем за границей встречался, что ты там делал, какие лекции давал, — объясняет журналист Андрей Солдатов. — Фээсбэшник сидит, слушает, смотрит, читает, и вдруг ему приходит в голову: а почему бы и нет? Чтобы возбудить так называемое оперативное дело, не нужно ни разрешения начальства, ни санкции суда. Открываешь и занимаешься, сроки, в отличие от полицейского расследования, очень гибкие: можно рассчитывать на год. Отправляешь бумаги, которые, как тебе кажется, могут быть разглашением гостайны, на экспертизу знакомым в прирученный институт. Там ребята говорят: да, это секретные сведения. И все, больше ничего не надо. А дальше он пишет, что это в интересах иностранной организации — от балды, какой именно, в основном китайская разведка фигурирует».

Мотив — обязательный минимум, который нужно установить следователю. «ФСБ признает только один мотив — деньги, — рассказывает Солдатов. — У меня была статья о том, как устроена система подземной Москвы: бункеры, спецобъекты и так далее. Все это было из открытых источников, я прикрылся ссылками, под каждый адрес у меня был документ. Они хотели придумать, что мне какой-то человек все это разгласил, но тогда бы не получилось обвинить меня. Они мне говорили: "Вы, Андрей, организатор преступной группы". Я спрашивал: "А где мотив?" — "Вы гонорар получаете? Значит, берете гонорар, делите его и отдаете часть секретному носителю. Так что у нас есть и преступная схема, и группа, и есть деньги". Все! Точно так же они ищут деньги у ученых. Человек получил гонорар за лекцию или он директор по финансам — все, есть денежный мотив. В регионах еще часто хватаются за мелкий бизнес, который ученые при институтах организовывают, как правило, очень криво». Сразу после возбуждения дела проходят неотложные следственные действия — выемки и обыски, чтобы зафиксировать предположения следователя о получении денег или передаче документов. Забирают компьютеры, все подписанные ученым бумаги, его секретную рабочую тетрадь. «Естественно, следователь не понимает, есть в этих документах разглашенные сведения или нет. Он отправляет бумаги в закрытый институт, который делает экспертизу. Это один из самых лукавых моментов в расследовании. Если экспертизу делают люди, которые хоть как-то заинтересованы в развитии уголовного дела — например, конкуренты ученого, а научный круг ведь очень узок, и все друг друга знают, — то часто в суд приходят неправомерные заключения», — соглашается с Солдатовым адвокат Гервис.

Экспертное заключение о секретности данных тоже секретно. Оно не может быть публично оглашено, к нему нельзя апеллировать, нельзя демонстрировать в СМИ — даже указывая на ошибки или откровенную глупость, иначе уже самого адвоката обвинят в разглашении секретных сведений. Говорить о нем можно только со следствием и судом, действия которых в рамках этих уголовных дел также секретны. Достаточно одной бумаги из первого отдела, чтобы все расследование и процесс закрыли от публики: с этого момента разглашение всего, что есть в этом деле, подпадает под статью, которая угрожает всем участникам процесса. Сверх этого, работает закон о неразглашении личных данных — имена свидетелей и экспертов обнародовать нельзя.

Получается, в экспертизе можно написать что угодно, и никто об этом не узнает. Например, в деле красноярского физика Валентина Данилова (5) экспертизу по сложным данным, связанным с физикой плазмы, проводил человек с физкультурным образованием, вспоминает правозащитник Эрнест Черный.

Нанесенный государству ущерб считают тоже эксперты — часто те самые заинтересованные в уголовном преследовании конкуренты. По мнению Юрия Гервиса, ущерб можно было посчитать от действий шпионов советского периода, передававших коды определения «свой-чужой», или данные о наших технических новинках. «А когда передаются данные об агентуре или людях, это оценить невозможно. Поэтому сейчас в заключениях пишут просто: "значительный ущерб". Такая оценка влияет на тяжесть приговора, в денежный штраф ее перевести невозможно. Если назначают возмещение, то общее правило — 20% от заработной платы. Но если человек уезжает на зону десять лет шить варежки, много государству он не возместит», — говорит юрист.

5ОБВИНЯЕМЫЙ _______ Валентин Данилов, 1948 г.р., глава Теплофизического центра при Красноярском государственном техническом университете

Дело возбуждено _______ 2000 год

Обвинение _______ использование секретных сведений при изготовлении испытательного стенда для моделирования воздействия космического пространства на искусственные спутники Земли по заказу китайской компании

Результат _______ оправдан присяжными,затем дело было пересмотрено, Данилов приговорен к 14 годам лишения свободы в колонии строгого режима, позже срок снижен до 13 лет. В 2012 году вышел по УДО.

Общественность узнает далеко не обо всех делах, возбужденных по статьям о госизмене или разглашении гостайны. Особенно склонны молчать научные сотрудники в погонах. «Первое, что делают такие люди из Минобороны, ФСБ, ФСИН и ФСКН, когда их хватают, — идут на полное сотрудничество со следствием. Это значит, наговаривают на себя все, что от них просят. И берут предложенных следствием адвокатов, которые говорят: ни в коем случае не светите информацию, что вы здесь сидите, мы договоримся на минимальный срок. В итоге об очень многих обвиненных в госизмене военных мы узнаем в день приговора, когда их сажают на 18 лет. Человек не понимает, что вообще произошло. Семья напугана, жены боятся всего на свете, и информация не просачивается. Это очень частая история», — говорит журналист Солдатов. Есть и другой аспект: поняв, что статьи о гостайне и шпионаже привлекают слишком много внимания прессы, следователи все чаще переквалифицируют обвинения на незаконный экспорт технологий и экономическое мошенничество.

У адвокатов есть поговорка: «Все просчеты следствия исправляются мягкостью наказания». Помимо серьезных сроков, на которые осуждают ученых, им может грозить запрет на выезд из страны даже после освобождения. Но и без всяких судов загранпаспорт ученого хранится в отделе кадров, а если у него вторая или первая форма допуска, — выездным можно стать только через пять лет после увольнения. Кроме того, суд может наложить запрет на научную и преподавательскую деятельность.

«Если человека осуждают по такой статье, это автоматически ведет к смене профессии и невозможности заниматься своим делом — так же, как у осужденных адвокатов. Судимость не позволит физику получить допуск к тем данным, которые ему нужны для продолжения карьеры. Максимум, что он может — просто читать лекции по приглашению», — поясняет Андрей Солдатов. Так случилось с профессором МГТУ им. Баумана Анатолием Бабкиным (6), которого осудили в 2003 году — он контактировал с сотрудником Пенсильванского университета Эдмондом Поупом, ранее приговоренным в России к 20 годам за шпионаж. «Я с ним хорошо знаком, честнейший профессор, — вспоминает правозащитник Эрнст Черный. — Следователь, который вел дело, говорил ему: "Анатолий Иванович, ты нам не нужен, нам Поуп нужен. Давай на него показания". В приговоре Бабкину запретили заниматься научной деятельностью. А это единственное, что он умеет делать, он 50 лет отработал в Бауманке. Его никто не брал, только периодически приглашали на разовые выступления, понимали же все, что никакой не шпион. Это была трагедия».

«Такое уголовное дело — это всегда сломанная судьба. Человек, часто в возрасте, одержимый своей работой и достигший определенного уровня, не может заниматься главным делом своей жизни, — говорит адвокат Юрий Гервис. — Для Кайбышева, например, самым тяжелым был не уголовный процесс, а сам факт, что ему предъявили такие обвинения и в таком контексте звучит его известная фамилия. Крах репутации — самая болезненная для ученых вещь. Кого-то, как Сутягина, обменивают, и в Лондоне он занимается той же работой, что в России — аналитической. А если говорить об ученых-изобретателях и ученых-экспериментаторах, им сложно найти себя на новом месте. Такие люди обречены на доживание».