Отель как лучше: в каких гостиницах любили жить писатели, и что из этого вышло?

В пристрастии писателей к отелям есть определенная логика. Хороший писатель ненавидит рутину и мелочи быта, отрывающие его от работы. В отелях же нет соседей, затеявших шумный ремонт, домочадцев, которые ругаются на творческий беспорядок, и даже почтового ящика, куда могут сунуть назойливую рекламу или прозаический счет за электроэнергию. За окном чаще всего незнакомый и интригующий город, полный потенциальных приключений и драматургических конфликтов, которые могут уже завтра оказаться на страницах. Но сначала надо обжиться. Спустившись в лобби, писатель съедает изысканный обед, пьет виски в гостиничном баре, флиртует с роковой женщиной, которая наверняка станет музой. Как минимум — на вечер.

Когда у Владимира Набокова спрашивали, почему он живет в отеле, писатель неизменно отвечал: «Так я утверждаюсь в своей главной привычке — любви к свободе». Набоков прожил в Le Montreux Palace, расположенном на берегу Женевского озера в Швейцарии, целых семнадцать лет. В 1960 году он разочаровался в суматошной американской жизни: в США он нередко сочинял, сидя в машине, — «единственном месте в Америке, где тихо и не сквозит». Набоков решил вернуться в Европу, где ему сразу пришлась по духу упоительная атмосфера кантона Во: залитые солнцем горы и зеркальное Женевское озеро. В этой местности летали целые колонии бабочек, до которых Набоков был большим охотником.

Гонорар за «Лолиту» позволил писателю занять сразу восемь комнат в отеле (включая, само собой, номер для жены и секретарскую) и ни в чем себе не отказывать. Его сын Дмитрий потом рассказывал, что на деньги, которые писатель потратил на Le Montreux Palace за все время своей гостиничной жизни, можно было купить настоящий замок. Последние годы Набокова контрастируют с эмигрантской юностью в Берлине, когда ему приходилось запираться в уборной небольшой съемной квартиры, чтобы иметь возможность поработать в уединении.

В Швейцарии будильником писателю служила альпийская клушица (большая черная птица с желтым клювом). По его словам, в семь утра она «навещала балкон и очень мелодично кудахтала». Проснувшись, Набоков некоторое время лежал в постели, припоминал все важное и планировал дела. После завтрака и бритья писатель садился за письменный стол и работал до самого вечера. Труд прерывался дважды: ради недолгой прогулки с женой Верой Евсеевной и покупки английских газет в киоске.

Владимир Владимирович и ранее не был замечен в длительных творческих простоях, однако количество произведений, созданных им в Монтре, впечатляет. Это сделанный им перевод «Лолиты» на русский язык, а также несколько новых сочинений, включая постмодернистский «Бледный огонь» и фантастическую антиутопию «Ада». Но самой известной работой этого периода стали мемуары русско-американского писателя Вадима Вадимовича Н. (то есть самого Набокова) под названием «Смотри на Арлекинов!». Можно сказать, что для Набокова, который всегда подчеркивал свой атеизм, Le Montreux Palace стал пятизвездочным раем.

Живя в Монтре, Владимир Владимирович некоторое время переписывался с Иосифом Бродским. В 1969 году чета Набоковых передала Бродскому в Ленинград (через издателей Профферов) дефицитные американские джинсы, но вскоре, когда Владимир Владимирович негативно высказался о поэме Бродского «Горбунов и Горчаков», отношения между двумя гениями прекратились. Позже Бродский язвительно отзывался о Набокове как о «несостоявшемся поэте» и, сравнивая его с другим крупным русскоязычным писателем, отмечал: «Набоков против Платонова — все равно что канатоходец против альпиниста».

Несмотря на стилистические разногласия, Бродского с Набоковым роднила любовь к гостиничному шику. Когда Иосиф Александрович эмигрировал из Советского Союза, ряд ведущих американских вузов предложили ему преподавательскую работу, что позволило Бродскому сразу улучшить свое материальное положение: приобретать автомобили и путешествовать по миру. В 1987 году Бродскому присудили Нобелевскую премию, и ему настолько понравилось в Стокгольме, что следующие семь лет он проводил в Швеции каждое лето, либо снимая небольшую дачу, либо занимая угловой номер отеля First Hotel Reisen.

Отель Hotel Reisen был построен еще в XVIII веке, но поначалу его помещения использовались как портовые склады. Для Бродского, прожившего все детство и юность с родителями в «полутора комнатах», размер гостиничных номеров, в которых он останавливался, имел большое значение. В First Hotel Reisen номер был невелик, но отсутствие лишних метров компенсировалось видом на воду. «Как только выходишь из отеля, с тобой, выпрыгнув из воды, здоровается семга», – написал Бродский о своем пребывании в отеле. Как и Набокову, в зрелом возрасте ему удалось с лихвой отыграться за бедную юность.

Именно в этом стокгольмском отеле в 1989 году Бродский написал автобиографическое эссе о Венеции «Набережная неисцелимых». В элегических строчках чувствуется близость воды: «Ночь была ветреной, и, прежде чем включилась сетчатка, меня охватило чувство абсолютного счастья: в ноздри ударил его всегдашний — для меня — синоним: запах мерзнущих водорослей».

В 350 километрах от Монтре, в швейцарском Давосе, Томас Манн писал «Волшебную гору» — одну из самых известных своих работ. Писатель приехал навестить жену в местном лесном санатории, но задержался на месяц и написал большой роман о течении времени, о его влиянии на человека и на историю. Главный герой «Волшебной горы» Касторп, окруженный яркими типажами того времени — кофейными магнатами, иезуитами, фрейдистами, — пытается в непрекращающейся суете ухватить мгновения счастья: «Тонкая секундная стрелка, деловито тикая, совершала пробег в своей особой маленькой сфере. Ганс Касторп не спускал с нее глаз, он хотел затормозить хоть несколько минут и растянуть их, чтобы удержать время за хвост».

Если для состоявшихся литераторов источником вдохновения служат изысканные отели, то писателям, которые еще не пришли к успеху, приходится снимать дешевые комнаты без удобств и спать на продавленных матрасах.

Писатель-эротоман Генри Миллер, переехав в 1930 году в Париж, вел в столице по-настоящему богемный образ жизни (как живут персонажи Пуччини, а не зазнавшиеся аристократы): спал на скамейках и у знакомых торговцев жемчугом, дружил с парижскими проститутками, пил перно и кальвадос в полуночных барах, заказывал еду в ресторанах, а затем убегал, не расплатившись, и находил время для полноценных романов — например, с танцовщицами варьете.

Но вот с парижскими отелями писателю категорически не везло. Чаще всего мы используем слово «клоповник» в переносном смысле, но для Миллера гостиничные клопы были досадной реальностью. Вот как писатель описывает в своем романе «Тропик Рака» свидание со своей второй женой Джун, ненадолго приехавшей в Париж из Нью-Йорка (в тексте она названа Моной): «Мона голодна. На ней тонкое платье. Ничего у нее нет, кроме вечерних накидок, флакончиков с духами, варварских сережек, браслетов и помад. Мы садимся в бильярдной на авеню Мэн и заказываем кофе. Уборная не работает.

Пока мы найдем другую гостиницу, пройдет какое-то время. Мы сидим и вытаскиваем клопов из волос друг у друга. Мона нервничает. У нее лопается терпение. Ей нужна ванна. Ей нужно то, нужно это. Нужно, нужно, нужно...

— Сколько у тебя денег? Деньги! Я совершенно забыл о них».

Нужда не мешала писателю демонстрировать альтруизм, ставший со временем его визитной карточкой. Альфред Перле утверждал, что от Миллера «исходила какая-то животворящая сила: он при любых обстоятельствах умудрялся что-то давать людям, а то, что он был беден, как церковная мышь, — было делом десятым».

Другой возмутитель спокойствия и будущий легендарный писатель Эдуард Лимонов в конце 1970-х жил в нью-йоркском отеле для бедных Winslow, брошенный Еленой Щаповой, с которой он прилетел из Союза. Из скромного пособия в 278 долларов, выдаваемого американским государством, минимум треть уходила на жилье.

«Несчастье и неудача незримо витают над нашим отелем», — рассказывает герой автобиографической книги «Это я — Эдичка» и приводит пример: недавно из окна Winslow выбросились сразу две пожилые женщины. Круг общения новоявленного писателя состоял из советских эмигрантов третьей волны — раздавленных жизнью людей, поверивших американской пропаганде, анархистов всех мастей, хиппи, драгдилеров и проституток. Бросаясь в новые связи, Лимонов тщетно пытается забыть о Елене. Его обычный досуг — варить щи с кислой капустой, писать стихи, разглядывать с балкона гостиницы спешащих на работу клерков, а под вечер выходить из дома и «искать приключения в темных кварталах» или фланировать в Центральном парке.

Прежде чем оказаться в Winslow, Эдичка ночевал на нью- йоркских улицах и «разбивал в кровь ноги». Потом его подобрал некий Алексей Шнеерзон, единственным достоинством которого считалось умение пользоваться американским пособием. Иметь крышу над головой для нашего героя — уже неплохо, но заносчивый Эдичка всегда найдет повод пожаловаться на жизнь.

«Наш отелишко населен бедными стариками и старушками и одинокими евреями из России, и едва ли в половине номеров есть душ и туалет». К людям из России в Winslow относятся как к чернокожим до отмены рабства, ковры совсем не чистят, в соседнем номере живет агент ФБР, который, видимо, следит за писателем, а персонал отеля, кроме одного китайца и одного индийца, поголовно презирает Лимонова за праздный образ жизни и нездоровую любовь к белым костюмам.

Тем не менее Winslow стал для советского эмигранта и поэта второго ряда Эдуарда Савенко точкой сборки, важной остановкой на пути к легендарному статусу, о котором он всегда мечтал. Здесь он восстал, как феникс из пепла, написав прославившего его «Эдичку». О книге заговорили даже в Советском Союзе — роман пришелся по духу Евгению Евтушенко, который появился в лимоновской «Истории его слуги» в образе Ефименкова. Успев стать к тому времени итальянской графиней, Елена Щапова тем не менее будет настойчиво искать встречи с Лимоновым. Спустя годы он будет вспоминать Winslow с любовью. Памятуя о роли гостиниц в своей судьбе, в начале двухтысячных он ласково назовет свою тюремную камеру «гостиницей Лефортово».

Но не для всех писателей отели были трамплином к славе — для некоторых они стали своего рода смертельным капканом.

Так случилось с Оскаром Уайльдом, который в 1897 году перебрался в Париж, после того как провел два года на английской каторге по обвинению в мужеложстве. В тот момент все самое лучшее было для него позади: тиражи, любовь публики, дендизм, эстетизм и эталонное бонмо: «Мне нечего декларировать, кроме своей гениальности» (произнесено, разумеется, на нью-йоркской таможне).

Теперь, оказавшись в дешевой гостинице L’Hotel в парижском квартале Сен-Жермен-де-Пре, в письмах своему издателю Уайльд жалуется на окружающую его «душераздирающую бедность». Записки гостиничных служащих с требованием немедленно внести плату Уайльд прикрепляет к стенам и за несколько недель до кончины пишет: «У меня дуэль с обоями в моей комнате. Исчезну либо я, либо они». Писатель скончался в гостиничном номере 30 ноября 1900 года от острого менингита. На стене его комнаты до сих пор висит неоплаченный счет на 2643 золотых франка.

Еще мрачнее выглядят обстоятельства смерти американского драматурга Теннесси Уильямса, автора знаменитого «Трамвая "Желание", принесшего ему Пулицеровскую премию. 25 февраля 1983 года писатель был найден мертвым в нью-йоркском отеле Elysee, в котором он прожил пятнадцать лет. Правда, не совсем безмятежно — в плену наркотической зависимости, в глубокой депрессии, вызванной смертью его близкого друга Фрэнка Мерло.

В Elysee писатель создал не одно произведение. Как-то постоялец отеля пожаловался на стук пишущей машинки, доносившийся из занимаемой Уильямсом комнаты номер 151. Драматурга беспокоить не стали, а недовольного соседа переселили на другой этаж. Но хотя Уильямс и продолжал писать каждый день, былой успех ему повторить не удалось.

В день смерти Уильямса в его номере были найдены разные медикаменты, включая те, которыми он мог злоупотреблять. Но в отчете судмедэкспертов передозировка не значилась: по записям, Уильямс задохнулся из-за попавшего в дыхательные пути колпачка от пузырька с глазными каплями, которыми он периодически пользовался. Что на самом деле случилось с Уильямсом в Elysee, остается загадкой не меньшей, чем трагическая гибель Сергея Есенина в ленинградском «Англетере».

«Мне часто снится отель "Дельфин". Во сне я принадлежу ему. По какому-то странному стечению обстоятельств я — его часть. И свою зависимость от него там, во сне, я ощущаю совершенно отчетливо. Отель заключает меня в себе», — признается лирический герой романа Харуки Мураками о гостинице в японском Саппоро. Эта привязанность к отелям, желание с ними сблизиться были свойственны и самому Мураками, который проводит месяцы в уютных гостиницах по всему миру.

Слияние с отелем, каким бы он ни был, становится для писателя и поэта сильным эмоциональным переживанием. Отель, в свою очередь, дарит ему ощущение застывшего времени. Время вселяется в окружающие предметы и детали, в блокнот и ручку на столе, в воздушный омлет, принесенный молодым улыбчивым официантом, который знает пару фраз на родном языке писателя. Такие моменты образуют вечность, а значит, игра стоит свеч и можно садиться за печатную машинку.