Неудобное искусство: колонка Арсения Дежурова о движении культуры с Востока на Запад
Если смотреть на карту исторического движения культуры, нельзя не заметить необъяснимую тенденцию. Культура зародилась на Востоке и начала движение в сторону Запада. Самые древние языки — у народов Китая. В них еще не появились окончания, приставки, суффиксы, и один слог – это и корень слова, и собственно слово целиком (в современном мире, где стремительно множатся предметы и понятия, это большое неудобство). Потом культура сместилась в сторону Индии. Языки усложнились, мы до сих пор говорим на одном из правнуков древнего праиндоевропейского языка. Далее центр культуры сместился в сторону Передней Азии и классического Востока – полусказки, удивляющей нас поныне. Внимательные греческие глаза следили, как мощь эллинского мира переходит от городов Малой Азии к Афинам, от них — на запад к Фивам, потом — к Фокиде и Этолии. А на западе, через море, набирал силы некогда разбойничий Рим.
Через века усталые латиняне увидели, что их культура не погибла в руках варваров: те заговорили на ломаной латыни, ставшей итальянским, французским, испанским языком, оставили веру в одноруких и одноглазых богов и приняли римскую религию — христианство.
В XV веке любознательные и жадные европейцы пересекли океан и открыли западные континенты, на которых теперь располагается колосс мирового империализма, законодатель мировой цивилизации. Мировые активы сместились из состарившейся Европы в не знавшую корней Америку. Культура разлилась по континенту и уперлась в водную преграду Берингова пролива, за которой Дикий Запад сменяется Дальним Востоком.
Так повелось, что на Востоке — древность, на Западе – современность. На Востоке – сказки, на Западе – реальность. На Востоке – мудрость, за тысячелетия выношенная коллективным сознанием, на Западе – любовь к мудрости отдельных умников, называемая философией. Так что за поисками настоящей, всамделишней старины надо отправляться не в Грецию, а на африканский Восток: когда отцветала культура Египта, для греков она была уже кромешной древностью.
Самый короткий путь в Древний Египет — прохладные залы крупных музеев. Кому ближе Петербург, тем открыта шикарная сокровищница Эрмитажа. Скромный по мировым меркам Пушкинский музей в Москве гордится коллекцией Владимира Голенищева — великого египтолога, открывшего кафедру древнеегипетского языка в Каирском университете. И совершенно не важно, в какой именно музей вы войдете, чтобы не справиться с простым заданием. Если попросить вас найти хоть один предмет, не связанный с заупокойным культом, вы обескураженно обнаружите, что любая повседневная вещица указывает на путешествие души в царстве мертвых. Пусть это будет подушка в форме ладьи Ра, трогательная статуэтка обнявшихся (покойных) супругов, игрушка в виде мумии, дешевые украшения с позвонком или глазом бога. Все так или иначе составляет часть бытовой магии.
Иные вещицы, конечно, не имеют серьезной трактовки. Например, в ХХ веке до нашей эры ремесленники начали делать презабавных синих гиппопотамов из фаянса. А через четыреста лет стали массово изготавливать косметические коробочки в виде плывущей с раковиной девушки. Но кто знает – у этих предметов (которые украсили бы трюмо даже современной модницы) действительно не было иного смысла, кроме как быть удобными и симпатичными, или же мы утратили за три с лишним тысячелетия их мистический смысл.
Наука предполагает второе — взросление человека неотделимо от волшебства, мир вокруг был наполнен жизнью, как исполнены души все предметы в жизни дикаря и ребенка.
Самый древний спутник человеческого быта, несомненно, посуда. Керамике, скажем навскидку, 25 тысяч лет. Быть может, больше — какая разница? Это бесконечно давно по сравнению с письменной историей человечества.
Ее имя, конечно, куда моложе, чем явление — посуду из необожженной глины научились делать, когда люди обменивались вместо слов разными тонами рычания. Посуду еще не научились обжигать, но незатейливые плошечки из глины находят в пещерах палеолита. Человек создал себе спутника и сделал его на человеческий манер – у горшка есть ножка, тулово, ручки, горло — части сосуда не только в русском языке называются по морфологии человеческого тела. Не во всех наречиях эти названия совпадают, например, то, что по-русски называется «венчик» кувшина (словно у него есть голова), по-английски lips — «губы» (хотя и в отсутствие головы). Но так или иначе английский ли горшок или русский – они похожи на своего владельца, человека.
А человек сделан из земли. Древних египтян изваял на гончарном круге бог Хнум. Саваоф вылепил пращура всех иудеев, мусульман и христиан. Греки вышли из-под руки Прометея – после его работы осталась целая гора глины, от которой пахло человеком. (К этой мемориальной куче приезжали подивиться древние туристы, и каждый брал себе щепотку для воспоминаний, так что до наших дней ничего не дошло.) На глазах человека жизнь появлялась из земли и уходила в землю, так что не удивительно, что и себя задумавшийся троглодит помыслил землерожденным. Ну а потом, вслед за божеством, сам начал творить из земли и сделал нечто человекообразное.
Греки назвали изделия из обожженной глины «керамика». Вернее, греческое мастерство изготовления кирпича, «керамоса», называемое «керамевтика», дало имя знаменитому району в предместье Афин – Керамику. А уж гончарная слобода в Керамике стала прозвищем всех глиняных поделок будущей цивилизации.
Первое, с чего интересно начать, это орнаменты. Волны, зигзаги, бесконечно бредущие антилопы – все эти рисунки имеют древний, всем понятный, хотя и трудно переводимый в слова смысл.
Как появился первый орнамент, наука догадалась легко. Когда мы уже обнаружили довольно смекалки, но еще не научились обжигу, мы поступали так: сплетаешь корзиночку, облепляешь каркас со всех сторон глиной и пользуешься плошкой, время от времени подновляя раскисшие стенки.
С веками обожженная посуда стала почти вечной (во всяком случае, вечны ее черепки), но воспоминание о том, что плетеный узор, проступающий сквозь поверхность, свидетельствует о прочности, надолго засело в культурной памяти человечества. Такой орнамент из волнистых линий называется «турецкая плетенка», а в упрощенном варианте «блюдечка с голубой каемочкой» – «милетская полоса» (от малоазийского города Милет).
А вот другой рисунок, тоже очень древний. Это чередование черно-белых треугольников (тогда это Солнце) или полоса зигзагом (тогда вода). Такой орнамент называется «реверсо». Он часто покрывает ножку амфоры, а сам сосуд словно бы вырастает из чашелистика, как плод или цветок.
Еще один орнамент – «овы». Слово «овы» значит «яйца», и орнамент ни с чем не перепутаешь – стилизованные яйца, символ плодородия.
Любимый на все века орнамент носит название «меандр». Меандр – это река в Малой Азии. У нее было много излучин (сейчас от них осталось только знаменитое болотце), и точно так же петляет линия, уходя и вновь возвращаясь, окаймляя амфору по кругу, как омывала мир река Океан. Океан неподвластен времени, и одно из значений орнамента – наглядный образ вечно текущего переменчивого и в то же время постоянного бытия.
Кольцо из орнаментов придает сосуду сходство с Ойкуменой – миром из трех обитаемых земель, поднимающимся над водяным шаром. Изгиб волны напоминает, что греки, как лягушки, живут только около моря (они так сами о себе говорили). Пальмовые листочки «пальметты» – символ Афродиты, богини мира и любви. Пальма в Греции не росла, это растение с жаркого Востока. Примечательно, что Афродита родилась и сделала первый шаг на берег Кипра. Кипр – это Азия (граница между Европой и Азией идет по островам очень прихотливо), а значит, Афродита – единственная из олимпийских богов – азиатка. Кстати, ей это припоминали в сатирических перебранках олимпийцев – такие диалоги появились в избытке на закате античного мира, когда в богов уже не особенно верили и посмеивались над их расизмом.
Чтобы увидеть овы, меандр, реверсо, пальметту, не надо ходить в музей, достаточно просто внимательно смотреть на ограды зданий, украшения подъездов, станции метро. Древность продолжает жить в нашей повседневности, утратив первоначальный смысл, превратившись из многозначительных символов в бытовые узоры. И посуда стала просто удобной: мы не слишком грустим, если она бьется, и привычно говорим «к счастью», словно верим в приметы, чтобы купить более модную.
А ведь раньше амфора была символом и мира, и человека. Греки даже знали пол этого глиняного «человека». Эротоманам грекам любая емкость казалась женщиной (как и фрейдистам), а в амфоре они видели подобие матки. В античных домах Северного Причерноморья часто делают невеселые находки — глиняная амфора со сбитой стенкой, где в эмбриональной позе похоронен младенец. Детей до года не хоронили на некрополе, видимо, их еще не считали вполне родившимися. Вот отчего их укладывали в керамическую «матку» (она же становилась их гробом) и закапывали в подвале. В Анталье (а там есть прекрасный музей) показывают пифосы (глиняные бочки) с останками взрослых людей. Амфора была символом и начала (матка), и конца (гроб).
Предместье Керамик было не только местом живых. Здесь же, за городской чертой, располагался некрополь, город мертвых, источник интереснейших археологических находок. Среди них надгробные амфоры и кратеры – архаические сосуды, расписанные сценами горестно вопящих треугольных человечков, ломанными орнаментами и волнами. Это напоминание о том, что емкость горшка для архаического сознания – это портал в иной мир.
Любой специалист по истории языка с удовольствием расскажет вам, что этимологически слова «начало» и «конец» – однокоренные, но мы с вами не будем говорить об этом, а вспомним только наречие «искони» — оно напоминает о корне «конец», а означает начало.
Только что было сказано, что амфора — это мистическая женщина. Но это не совсем правда, потому что снаружи некоторые амфоры были все-таки мужчинами. Обычная амфора (не драгоценная ваза из будущих собраний великих музеев, а обычная тара для вина, масла или зерна) обладает третьей «ручкой» – острым дном, которое целомудренному взгляду кажется похожим на горлышко бутылки, а распутным грекам напоминало о мужском естестве. На современный взгляд вытянутое дно амфоры неудобно и странно — такой сосуд не поставишь на пол. Но острое дно лучше всего подходило для перевозок – амфоры укладывались в венец и не катались по трюму. Использованные амфоры нещадно били и пускали на вымостку улиц, разнообразные донья напоминали о дальних странах...
И о том, что снаружи амфора — мужчина. Эти напоминания сохранились в юмористических рисунках на чашах для вина – эти рисунки слишком откровенны, чтобы выставлять их в экспозиции серьезных музеев, и представляют интерес в основном для эротоманов и кабинетных ученых, занятых историей вопроса.
Керамика — амбивалентный символ. В сосудах сочетаются знаки начала и конца, мира и человека, мужское и женское начало. Древнегреческие сосуды оберегают своего владельца: на них можно увидеть «апотропей» (по-нашему оберег) – глаз, охраняющий от дурного взгляда, или голову горгоны с мерзко высунутым языком (отрубленная голова Медузы имела целительные свойства). Кроме того, предмет обладал незначительными, но все же навыками письменной речи: на нем была «эпиграмма».
Сейчас слово «эпиграмма» означает короткое насмешливое высказывание в адрес известной персоны, а раньше это была фраза, обращенная от лица предмета к своему владельцу. Содержание надписи было довольно безыскусным (все-таки это были слова обычной вещи) и напоминало о том, зачем предмет нужен. Однажды на раскопках города Ольвии нашей группе повезло: был найден килик, плоская чашечка для вина, на которой грубыми буквами владелец процарапал поверх драгоценного черного лака: «Я килик. Из меня пьют вино». Согласитесь, без этой бессмысленной (видимо, пьяной) писанины и так можно было догадаться, зачем нужен килик. Но болтливым грекам нравилась болтливая посуда. Столб на краю рынка говорил: «Я граница площади». Посвященная Аполлону статуэтка поясняла более развернуто: «Я подарок Мансикла светозарному Фебу. Пусть бог будет милостив».
Предметы вокруг древнего человека были перенаполнены смыслом. Они обладали душой, участвовали в магии повседневности. Чтобы понять древний анимизм, нам достаточно вспомнить, как мы сидели в детстве под столом и фантазировали: а как сложатся отношения между цветными кисточками скатерти? Мы заключали браки, устанавливали содружества, а взрослые потом ругались, бессильные понять, почему бахрома заплетена в неряшливые узлы. Мы знали, по каким узорам ковра стоит ходить без опаски, а на каких можно «провалиться». Конечно, на деле провалиться было невозможно, но в детской фантазии, оживляющей все вокруг, эти узоры были подозрительны. Это явление называется «детский анимизм» – родственник первобытного анимизма.
По мере взросления сказка уходила из нашей жизни, а мы беспечно стремились навстречу взрослению, ошибочно полагая, что быть взрослым интереснее. Примерно то же самое произошло и с культурой. На заре человечества люди жили в одухотворенном мире, а искусство невозможно было отделить от магии. Постепенно мир вокруг потускнел, и в предметах начали цениться не их связь с потусторонней реальностью, а красота и комфорт. Даже великие достижения высокой культуры прошлого рассыпаются на наших глазах на множество удобных и полезных вещиц — календариков, маек, настенных блюд, комических пародий на общеизвестные шедевры, короче говоря, превращаясь в «искусство для кухни» — китч. Утрата связи искусства с магической реальностью, появление «удобного» — это один из признаков заката культуры.
Но об этом уместнее поговорить в следующий раз.