Каково это — провести экстренную операцию по пересадке лица

Несчастный случай произошел в апреле 2013 года на заводе. 33-летний Гжегож работал у каменно-дробильного станка, когда большой осколок отскочил и попал ему в голову. Травмы были настолько обширными, что в долгосрочной перспективе не было никаких шансов на выживание пациента. Но медики все же взялись ему помочь. Через пару часов после происшествия Гжегож лежал на операционном столе в клинической больнице Вроцлава. Хирургам удалось спасти глаза и нижнюю часть лица, но в средней пересадить обратно собственные ткани не получилось. Тогда они и обратились в наш центр. Мы приехали, осмотрели повреждения и поняли, что единственной возможностью спасения жизни пациента и восстановления каких-либо функций и внешнего вида является пересадка лица.

Я работаю в отделении реконструктивной хирургии Института онкологии имени Марии Кюри уже 18 лет, но подобные операции прежде не проводил. Случай Гжегожа стал исключительным, пожалуй, для всей мировой практики. Конечно, трансплантация лица сегодня мало кого удивляет. Однако такая операция требует длительных приготовлений — от пары месяцев до нескольких лет. У нас этого времени не было, но и другого выхода не было тоже. Мы должны были действовать срочно, потому что без хирургического вмешательства у Гжегожа просто не было шанса выжить. Он не мог самостоятельно дышать, отсутствовали ткани, соседствующие с мозгом, и любая занесенная инфекция могла оказаться смертельной. Ему и так повезло: большинство больных с настолько тяжелыми травмами лица, к сожалению, не выживают. Гжегож и его семья выразили готовность рискнуть: он подтвердил все жестами и подписал документ — видеть и говорить он не мог.

Донора нашли за двенадцать дней — это очень быстро. Мы постоянно проверяли государственный реестр по трансплантологии, и как только появился подходящий вариант — совпали возраст, пол, группа крови и другие параметры — наши хирурги и координаторы реестра сразу связались с его семьей. Мы рассказали, что появился шанс спасти лицо их погибшего родственника, а также подарить жизнь другому человеку. Последний аргумент стал решающим, и мы получили согласие.

Мыслей о том, что нам предстоит сделать нечто уникальное, что мы проводим первую в истории внеплановую пересадку лица, у меня не было. Перед операцией мы старались все логично проработать и предусмотреть, обдумывали возможные опции и варианты. Времени на собственные чувства и эмоции просто не осталось, да и было это вторично. Технически мы были готовы к ампутации лица, потому что проходили практику на трупах. А психологически для хирурга лицо мертвого — это просто лицо мертвого. Со временем перестаешь видеть в этом что-то сакральное. Мне показывали старую фотографию Гжегожа, но это никак не повлияло на мою работу, его утраченное лицо к тому моменту стало чем-то несуществующим.

Операция длилась 27 часов. Впрочем, когда я оперирую, я не чувствую времени. Вернее, оно идет совсем по-другому. Не чувствую также и усталости. Скорее всего, это выброс адреналина. И, конечно, в любой операции много рутины: я повторяю отрепетированные тысячи раз действия, все получается механически. Иногда я могу сесть и делать что-нибудь сидя или даже выйти и передохнуть, ведь я не единственный хирург в операционной. С Гжегожем работали несколько десятков специалистов: девять хирургов, четыре анестезиолога, медицинский персонал. Финансирование операции взяло на себя польское министерство здравоохранения. В конце июля Гжегожа выписали из больницы, и в послеоперационный период его новому лицу удалось вернуть полную подвижность и чувствительность — обычно это происходит в течение первых девяти месяцев и наш случай не стал исключением.

Хотя Гжегожу трансплантировали чужое лицо, нельзя сказать, что в результате он стал похож на умершего донора. Пациент получил новое лицо, которое является чем-то средним между лицом донора и его собственным. С семьей донора Гжегож никогда не встречался — таковы рекомендации психологов. Личное знакомство может плохо повлиять на всех. Как изменилась жизнь Гжегожа, лучше спросить у него самого. Можно лишь констатировать, что она вновь стала полноценной. Свое лицо он не воспринимает как маску, как нечто отдельное и чужеродное. Я стараюсь следить за судьбой своих пациентов, поддерживаю с ними связь. К тому же раз в три недели Гжегож приезжает на контроль. Он принимает иммуносупрессивные препараты и будет вынужден делать это до конца жизни. Это стандартная практика при любой пересадке — сердца, печени или чего-либо еще. Риск отторжения, пусть и минимальный, существует всегда.

Вы можете решить, что я слишком холодный и черствый человек, но поверьте, за годы работы в трансплантологии я никогда не задумывался о дилемме доктора Франкенштейна, никогда не чувствовал себя тем, кто из различных элементов собирает нового человека. Для меня это что-то из области научной фантастики. Да и в личности пациента после такой операции мало что меняется: просто лицо, которое он навсегда утратил, заменяется другим. Сам человек остается таким, каким был. Как ни странно, люди легче принимают чужое лицо, чем собственный, но искалеченный облик. Почему так происходит, я не могу сказать: ответы следует искать в области психологии, а это уже вне моей компетенции.