Разъединенные штаты Америки: как США оказались на пороге идеологической войны

На практике это преодоление всегда выливалось в стремление «угнетенных» присвоить себе блага, доступные «угнетателям», и перенять в меру собственного понимания их модель поведения. Символы социального статуса апроприируются и превращаются в символы освобождения. Логику этого нисходящего движения в силу его тотальности можно продемонстрировать даже на относительно безобидном примере трансформации норм внешнего вида. Яркие шелка, камзолы, кюлоты и парики торжествующего европейского нобилитета сменились в свое время на сдержанные фраки, ставшие de rigueur формального вечернего туалета. В то же время слуги облачились в ливреи — симуляцию одежды своих хозяев из прошлого. Когда господа во второй половине XX века сменили фраки на более сдержанные смокинги — официанты, музыканты и другие работники сферы услуг «возвратили вытесненное», выбрав white tie в качестве своей униформы. Английский повсе­дневный костюм-тройка, стирающий внешние классовые различия, стал когда-то символом демократизации общества и вошел в историю как «великий мужской отказ». Однако скоро и он, судя по всему, останется в прошлом — слишком уж реакционен.

Пример этот неслучаен, так как глобальная культурная катастрофа, разворачивающаяся сегодня при полной поддержке правительств стран первого мира, состоит прежде всего в разрушении традиционных форм повседневной жизни — последних бастионов свободы. Пролетарская революция — логически необходимый шаг после событий XVIII века — по взаимному молчаливому согласию между трудом и капиталом приобрела не политэкономические, а социально-культурные формы. Постиндустриальный капитализм стал альтернативной марксизму революционной идеологией низших слоев общества, позволяющей, однако, сохранить в целости элиты.

Традиционная иерархическая социальная модель отводит каждому свое строго определенное место, которому сопутствуют надлежащие формы поведения, внешнего вида и структура потребления. Привлекательность капитализма для масс в XX веке состояла именно в том, что его средствами внешние проявления иерархии могли быть легко разрушены. Доступный потребительский кредит позволил рабочему купить такой же автомобиль, каким владеет его начальник, и отдохнуть на том же курорте. Каждому была дана возможность почувствовать себя хозяином жизни — в Британии этот социальный факт породил известную формулировку «мы все сегодня средний класс».

Почему в странах победившего капитализма и демократии мы наблюдаем сегодня навязчивое стремление истеблишмента нормализовать гомосексуальность, андрогинность, гендерную флюидность? Так пролетариату опять позволяют немного «пограбить Зимний». После присвоения внешних атрибутов бывших господ «угнетенные» потребовали себе право и на узаконенные перверсии. Нужно помнить, что традиционное общество никогда не было лишено различных форм трансгрессии. Но сфера «противоестественного» была отнесена культурой (а зачастую и религией) к области, закрытой для подавляющего большинства населения. В выхолощенных формах, заметных обывателю, такие нормы поведения долго сохранялись в англосаксонском мире — прежде всего в частных школах для элиты, известных своими тесными товарищескими связями.
Презрение пролетариата к тем, кого в английской литературе было принято шутливо называть фруктами, вовсе не было основано на собственно сексуальной стороне вопроса — речь шла о классовом противостоянии. Безусловно, однополые физические контакты имели место и среди рабочих. Тем не менее именно в случае, например, с оксфордскими эстетами (которых филолог-классик Морис Боура шутливо именовал «69-м интернационалом») ориентация приобретала социально-политический характер. Они могли себе позволить то, что было недоступно массам. Недоступным для масс на протяжении всей истории оставалось и само понятие любви — многообразие ее форм, насыщавшее античную и христианскую цивилизацию, в массовом сознании легко сводилось к трению слизистыми. По Аристотелю воспитательная задача полиса состоит в том, чтобы способствовать господству высшей, разумной части души в человеке над ее растительной и животной составляющими — это и есть основа порядка и цивилизации. Неудивительно, что волнения второй половины 1960-х годов в США более всего известны именно в части «сексуальной революции» — освобождения животного начала от оков культуры.

Важно отметить, что все эти тенденции неразрывно связаны с городской средой. Уже Маркс прекрасно понимал, что окончательное разрушение старого мира может произойти только в результате действий урбанизированных масс, «не имеющих отечества». Отсутствие корней, устойчивых социальных связей, полная зависимость от капризов внешнего мира порождают потребность в окончательных решениях, проводником которых может быть, в конце концов, только наделенное монополией на насилие государство. Обитатели ферм в Аппалачах и сегодня все еще слишком тесно связаны со своей личной, семейной историей и культурой, чтобы чувствовать потребность в «освобождении» или присвоении себе чужой идентичности. Потому начиная с 1960-х Голливуд старательно культивирует образ отсталого, тупого реднека, не понимающего передовых идей.
Процессы, происходящие сегодня в США, стали возможны во многом именно благодаря сознательному и последовательному разрушению аграрной культуры тех самых реднеков, сохранявшейся на Юге, и соответствующих ей форм локальной политической организации. Ликвидация всякой серьезной альтернативы федеральной власти в результате Гражданской войны привела к чудовищному разрастанию бюрократического полицейского государства при Франклине Рузвельте. Необходимость легитимации нового Левиафана породила потребность в широкой прослойке интеллектуалов, обитающих в государственных структурах, университетах, СМИ и материально зависящих от государства. Эти «публичные интеллектуалы» настаивали на том, что современный мир требует нового мышления, окончательно избавленного от традиционных ценностей личной ответственности и автономии.

Все это оказалось очень близко не только идейным социалистам — пролетариат с удовольствием принимал от государства пособия и не возражал против введения новых налогов, платить которые приходилось отнюдь не ему. Политики прекрасно понимали выгоды социального по­пулизма — обещание благосостояния для всех было прекрасной предвыборной программой. Голоса «угнетенных» стоили того, чтобы постепенно разрушать американское общество. Движение за гражданские права 1960-х годов не привело и не могло привести к революции, зато дало политикам новые козыри. Но, как известно, есть у революции начало — нет у революции конца. Однажды открыв «огонь по штабам», останавливаться было уже нельзя. Культурная повестка либералов-освободителей могла становиться только агрессивнее — она требовала либо расширения круга угнетенных, либо усиления требований к угнетателям. За последние годы мы имели возможность наблюдать и то, и другое, так как запас прочности цивилизации все еще позволяет издеваться над ней и одновременно сохранять все полученные от нее блага.

Текущая культурно-политическая ситуация в США — прямое следствие непрерывного разрастания любого государства, неизбежно разрушающего на своем пути все традиционные социальные предохранители. Если политик сможет обеспечить себе еще четыре сытых года на должности, переодевшись в женщину, он обязательно это сделает. Министров-трансгендеров все еще нет в России не потому, что политический класс невероятно консервативен, а потому, что мы пока находимся в ситуации, где раздачи пособий достаточно, чтобы обеспечивать защиту status quo. Это вовсе не мешает «консервативному» народу наслаждаться цирком уродов на телевидении, в тиктоке и инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Так что пролетарская нормализация трансгрессии идет полным ходом под бодрые патриотические лозунги.

У настоящей, традиционной, коренной Америки есть шанс. И он состоит, конечно, не в дискуссиях в конгрессе или твиттере. Сегодня многие американцы голосуют ногами, переселяясь из наиболее либеральных штатов туда, где никакого BLM не было и быть не может — например, в Техас. Туда, где право на владение оружием воспринимается как право на сопротивление тирании и защиту традиционных ценностей. Так психически здоровые люди тянутся друг к другу в мире санкционированного безумия. Американская республика возникла в результате войны за независимость — независимость от назойливого, развращенного правительства, заинтересованного в тотальном контроле над собственным народом. Представляется, что другого пути для здоровых общественных сил сегодня снова нет. Углу нравственного падения одних будет равен угол политического сопротивления других. Вопрос состоит только в том, потребует ли новая независимость новой войны.