Продукт распада

О радиации — вот о чем мы с приятелем Коном, гуляя, вели беседу. «Жуть какая-то, — заметил я, — все прониклись таким параноидальным страхом перед радиацией, что нигде уже не купишь часов, у которых стрелки как следует светились бы в темноте». Кон согласился и рассказал, что вскоре после Чернобыля обедал со своим старым дядюшкой в венском ресторане. Официант заявил, что спаржу подать не может: на австрийские огороды выпали радиоактивные осадки. Кон долго не мог втолковать старцу, что радиация теперь считается вредным фактором. В какойто момент дядюшка воскликнул: «Когда я перед войной был на Урале, мы для укрепления здоровья принимали радиоактивные ванны!»

Вот-вот. А в моем детстве, когда нам покупали обувь, ступни просвечивали рентгеном — и что-то я не помню, чтобы служащие магазинов надевали защитные фартуки. Ничто лучше не демонстрирует наши исковерканные отношения с пространством и временем, чем наше шизофреническое восприятие радиоактивности. С одной стороны, теперь нельзя в темноте узнать время, а с другой — мы готовы выкинуть двадцать миллиардов фунтов на могучий арсенал межконтинентальных баллистических ракет.

Бедные Пьер и Мария Кюри колдовали с урановой рудой в ванной, пока эта домашняя стряпня не привела к выделению радия. Позднее Марию напугало использование изготовителями косметики радиоактивных материалов безо всяких мер предосторожности. Вместе с тем она сама носила пробирки с ними прямо в карманах. Она умерла в 1934 году близ Салланша от лейкемии, почти наверняка вызванной действием радиации. Ее жизнь, посвященная медицинскому применению этих замечательных делящихся веществ, содержит в себе весь сумасшедший парадокс физики XX века.

Правда, в качестве компенсации Марию Кюри дважды наградили Нобелевской премией. Колоссальная честь — но и тут есть нечто странное. Если огромное состояние, накопленное изобретателем динамита Нобелем, использовалось для поощрения тех, кто вольно или невольно содействовал созданию куда более разрушительных технологий, — что дальше? Разумеется, сегодня следовало бы учредить Теллеровскую, Боровскую и Оппенгеймеровскую премии и вручать их разработчикам боеголовок, способных превращать целые галактики в звездное бланманже.

Но я отвлекся. Вот вам еще один радиоактивный парадокс. С одной стороны, «сдерживающие» трайденты и все прочие межконтинентальные ракеты в шахтах сверхдержав уничтожают расстояние эффективнее любых других технологий. Нет разницы, где ты, в Хиросиме или Харрогите, если через несколько минут после того, как какой-нибудь выпускник средней школы нажмет кнопку, ты можешь превратиться в пятно пепла на дымящейся стене. И в то же время ничто так не отдаляет одно место на земле от другого, как громадные рвы паранойи и насыпи страха, порождаемые появлением этих «сдерживающих средств» у «безответственных» режимов.

Пока Северная Корея не испытала свою «грязную бомбу», она была всего лишь изолированной страной; теперь она все равно что на Марсе. То же самое можно сказать об Иране, который совсем недавно еще находился на Ближнем Востоке. Но сейчас его атомные аятоллы стали чужды нам настолько, что я бы не удивился, если бы какойнибудь въедливый астроном увидел Тегеран в телескоп «Хаббл» на орбите вокруг звезды Бетельгейзе.

Рискуя нагнать на вас скуку (что гораздо хуже радиоактивного заражения), хочу повторить главную мысль этой колонки: изменения масштаба всегда приносят все конкретное в жертву абстракциям. А можно ли привести пример более радикального изменения масштаба, чем развитие ядерной технологии? Последние 60 лет вся наша планета — заложница нескольких кило плутония. Что можно отсюда вывести? Либо что нашим устремлениям как вида присуще поразительное честолюбие и величие, либо, напротив, что для самих себя все мы значим не больше спаржи. Вряд ли вас удивит, что я склоняюсь ко второму варианту.

Говоря это, я никоим образом не хочу убедить кого-либо безвольно пасть ниц перед лицом атомного чудовища. Один из моих главных советов участникам всех доморощенных протестов — чтобы они побольше налегали на ходьбу и даже — как в случае многолетней гринемкоммонской кампании («женский лагерь мира» у авиабазы ГринемКоммон в 1980е годы в знак протеста против ядерного оружия. — Правила жизни) — на жизнь под открытым небом. Вы же меня знаете: за хорошую прогулку ничего не жалко. Моя покойная мать часто приезжала в гринемкоммонский лагерь, хоть и не могла заставить себя провести ночь в палатке. Скажу в ее оправдание, что в начале 1980х ее здоровье уже оставляло желать лучшего и в 1988 году, несмотря на щедрые дозы лучевой терапии, она умерла от рака. Она наверняка поняла бы мою иронию. Так или иначе, мы все сейчас сидим в темноте, прислушиваясь к равномерному тиканью, но который час — узнать не можем.

Впервые материал «Продукт распада» был опубликован в журнале Правила жизни в 2007 году.