Каково это — жить в цыганском таборе

Рассказывают жители табора Сапоронни, Тверская область, деревня Савватьево:

НАТАЛЬЯ: Мы люди-чукчи, вы нас простите — по-русски ой плохо говорим. Мы же Сапоронни, из Бессарабии. Сели в поезд, потом сели в рефрижераторы — к вам в Тверь приехали.

МУРША: При Брежневе приезжаешь в любой город на вокзал, женщины наши пройдутся по площади, и уже можно начинать жить. Теперь только мы, мужчины, работаем, и от этого у цыган одни инсульты пошли. Он отправился искать работу, ничего не нашел. Вернулся домой, водки выпил — и раз, инсульт его. У цыган больше нет стариков: цыгане теперь до шестидесяти лет живут.

СОФЬЯ: При Брежневе хорошо было: встану в шесть утра, приготовлю, все перестираю до девяти. Потом пойду в город, погадаю, продуктов мне дадут две сумки — и к пяти-шести уже ты дома. Сегодня работы никакой: на базар придешь погадать — тащит милиция. А зачем ты меня тащишь? У меня паспорт есть.

АРТУР: У меня мать — героиня, у нее десять детей. Ей сам Андропов руку жал, когда вручал значок.

СОФЬЯ: Да-да, я — мать-героиня, десять детей родила. У меня значок есть. Мне его при Андропове дали. Нет, кажется, при Шеварнадзе. То есть при Брежневе. Точно — при Брежневе.

МУРША: Старшего внука думал в спорт отдать — пусть теннисистом будет — они зарабатывают много. Но потом подумал, что теннисисты много на самолетах летают, а вы сами знаете, как сейчас самолеты-то падают. Решил не отдавать его.

РИСТА: Мне 9 лет. Когда вырасту, стану бароном — мой дедушка барон, мой прадедушка барон. Барон — это человек, который говорит другим: «Хрумить не надо». Что такое «хрумить»? Вспомнил: хамить. Хамить не надо. Мы играем в футбол на поле — мне говорят: вон барон мяч взял, вон барон бежит. Как потом живут бароны — я не знаю.

МУРША: Да, я барон цыганского табора Сапоронни по фамилии Петрович, сын Ристы и Лены. Или можно просто: Олег Николаевич.

ЭЛЬЗА: Мужчина — бог — что хочет, то и делает. А ты, женщина, помудрей будь: он увлекся на стороне, вернулся к тебе — ты его прости. Чувства проходят, семья твоя — остается.

МУРША: Мы не венчаемся. Потому что на венчании священник тебя спросит, будешь ли верен ей до гроба. А что цыгану ответить? Зачем врать? Цыган не хочет врать. Вы, русские, венчаетесь, клянетесь, а потом разводитесь. Цыгане не клянутся и не разводятся.

МАРИЯ: Гадаю по руке и по глазам. Есть книги, где все написано. Есть «Черная книга», но я ее не должна никому показывать, даже своим детям. Я ее спрятала. Я женщинам гадаю. Мужчинам не люблю гадать: им заглянешь в глаза — видишь, только плохое у них впереди.

ЭЛЬЗА: Девчата у нас до пятого-шестого класса учатся, а потом — замуж. В институты цыганок не отдают. Нам так дедушки с бабушками сказали еще давно: не надо. А почему не знаем. Так сказали.

МУРША: Говорят, что для цыгана главное — кочевать. Ничего люди не понимают. Для цыгана главное, чтобы дети, семья жили спокойно. Зачем сейчас кочевать? Взял вот такую пачку денег, чемодан и — поехал путешествовать. Был такой фильм, где один человек сидит и показывает на маятник. Он говорит: «Я не хочу быть ни вверху маятника, потому что слишком буду зажат здесь, и ни внизу — чтобы не разбалтываться. А хочу быть посередине». Так и цыгане хотят: мы не кочуем, но и свобода нам нужна. Кажется, это был фильм с Жженовым.

АРТУР: Говорят, что цыгане детей воруют. Так это вот что: мы когда видим, что ребенка где кто оставил, на дороге, у магазина одного — мы этого не можем терпеть: наши дети всегда при нас. Подходим к ним, а все думают, что мы хотим украсть. Я одного ребенка, девочку, из приюта взял — ее на порог подбросили. А мне все равно — шестеро у меня или семеро. Брат мой тоже взял из приюта — а то, мы слышали, ее хотели в Германию на органы продать. Вырастут — ничего не скажем им про приют. Какая им разница?

НАТАЛЬЯ: Мы так пьем, чтобы не пастись потом под столом на четвереньках. Ты выпил, захмелел — пойди лицо умой. И опять можешь пить.

МУРША: Цыганки всегда нарядные, а у вас, у русских, до свадьбы парень принарядится — придет, девушка принарядится — придет. А потом он в семейных трусах выходит, а она с ершом на голове.

ЭЛЬЗА: Вашу одежду городскую никогда цыганка не наденет. Сами поглядите-посудите, как это некрасиво. Мы нашим девочкам лучше платьев понашьем.

АРСЕН: Были две ржавые задвижки у завода — мы их купили, сделали одну хорошую — потом им же и продали. Узнаем, что есть что-то ржавое, ненужное, хоть и в Хабаровске, — садимся в машину, едем.

МУРША: У нас был цыган Моркой — не умел ни читать, ни писать. Ему, например, объясняют, как пройти куда: сначала иди, говорят, к железнодорожному вокзалу, потом повернешь к заводу. Он себе в книжечку рисовал: сначала паровоз, потом заводскую трубу.

АРТУР: Боимся мы милицию и за грибами ходить — в лесу гадюки.

НАТАЛЬЯ: Мы сами православные, а обычаи у нас басурманские: женщине нельзя дорогу мужчине переходить, увидела его, крикни: отвернись.

ЭЛЬЗА: В августе 2005 года табор Сапоронни видел, как Отец наш небесный приходил на Землю. По цыганской почте пришло нам, что такого-то числа все цыгане России всю ночь должны стоять на коленях, топоры надо положить кверху лезвиями, потому что в эту ночь бог должен был прийти. Мы встали на колени, положили, у кого что было: вилы, топоры — это от дьявола. Были тучи. Мы долго ждали. Мои бабушки не помнят, мои прабабушки такого не помнят, а то бы точно нам всем рассказали. Когда тучи разошлись, на Луне мы видели лицо бога. Я говорю своим: быстро все в дом. В дом всех загнала, потому что это было чудо, и мы все чуть с ума от него не сошли. Кто-то буквы видел на небе, но что там — не разобрали — мы плохо умеем читать. В шесть утра из розового облака пошел золотой дождь. Кто был в пиджаке, кто в куртке — мы смотрим, а одежда вся — знаете, вот ты как лаком на Новый год волосы напшикаешь — такие же на ней остались блестки. Все цыгане России стали по мобильным друг другу звонить: а ты видел, а ты видел? Перезвон стоял — у нас чуть мобильники не сели.

МУРША: Цыганская почта — это когда ты что-то сказал, и в этот же день все цыгане России друг другу позвонили и рассказали.

ЭЛЬЗА: Бог цыганам разрешает клятву нарушать. Когда Господа нашего распинали, кузнецу было заказано пять гвоздей, а кузнец был цыганом. Четыре гвоздя — для рук и ног, пятый — для сердца. Приходят на гору, где гвоздь? А цыган спрятал пятый гвоздь под язык. Он говорит: вы мне четыре заказывали. Ему говорят: клянись. Он поклялся. Из-за него Христосу сердце не проткнули — он в ответ позволил цыганам божиться собственным именем, даже если клятва заведомо ложная. Все цыганские дети об этом знают.