Друг мой, враг мой

Я сижу в кафе в центре Москвы, здесь цена одной чашки капучино на миндальном молоке равна примерно 10% стоимости потребительской корзины – корзины, в которой миндального молока и подавно нет. Могу я говорить «мы», когда имею в виду всю страну? Конечно, нет. Но как все работает: вы приняли решение купить журнал Правила жизни, редакция которого приняла решение заказать мне колонку про нас, и теперь – хотите или нет – я здесь голос. Неприятно, я знаю, зато кофе отличный. У меня. Это такой маленький дисклеймер. Я здесь буду говорить про «мы», но мое «мы» от вашего отличается датой рождения, опытом, теми обстоятельствами, с которыми сталкивался только я. Да и вы от меня отличаетесь. Может, вы меня в шахте сейчас читаете, смахивая угольную пыль с глянца, или в горы куда-то забрались, а может, утонули в стеганой коже Maybach, где так уютно, что даже сирены и проблесковые маячки машин сопровождения вас не отвлекают, – я не знаю.

Это все к тому, что я пишу статью о России, хотя сам представляю лишь ее микроскопическую часть – дерганого еврея, периодически попадающего в микрокосмос Москвы. Мой опыт от макрокосмоса всей страны отличается, и не факт, что в лучшую сторону. В лучшую сторону отличается только мой кофе – и это единственное, в чем мне можно верить. Все остальное – лишь предположение.

Сейчас 2018 год, и если вы не провели последние четыре года на дне Марианской впадины, вы заметили, что о России стали чаще писать, снимать репортажи, кино и документальные фильмы, которым дают премию «Оскар». Вы заметили, что мы для «них», в общем, звезды. Все – от шахтеров до обитателей «майбахов» – одна большая страна, полная хакеров, ядерщиков и лицензированных специалистов по подмене мочи.

Я замечаю, что нам это нравится. Серьезно, если к моменту выхода номера в печать появится новость, что группа Fancy Bear, которую ассоциируют с ГРУ, взломала программное обеспечение красной Tesla Илона Маска и вместо Боуи в бесконечности теперь поет Лещенко, а вместо надписи Don’t Panic горит Vote for Trump – это все равно будет воспринято большинством россиян как маленькая победа... Нет – как огромная победа. Покажем им всем наконец, причем не Гошу Рубчинского, не советский модернизм, не Чайковского с Глинкой, а именно то, как хорошо мы умеем испортить праздник – космоса, демократии, любви, это не важно.

Мы, в конце концов, на войне: есть Россия, братушки, скрепы и дух, а есть не-Россия, где враждебные геи-космонавты летают в красных кабриолетах и бомбят дружественные нам режимы, которые бомбят свой (провинившийся) народ. Узнаете картинку с российских телеканалов? А ведь об этом сейчас говорят не только они. Как ни странно, жертвой нашей собственной топорной и бессмысленной пропаганды стали наши «враги». Отчасти это логично: у России времен СССР был четко сформированный имидж. Россия времен 1990-х и 2000-х этот имидж окончательно растеряла. Мы уже сами не понимали, кто мы. Россия 2010-х вернулась к образу врага – гораздо более медийному, чем раньше, и куда менее правдоподобному, но оказалось, что именно это и было нужно «там». Наши цели как будто слились воедино: им требовался умный и коварный враг – желательно белый и с ядерной ракетой на ядерном топливе. Оно и понятно, две декады западных крестовых походов с тепловизорами не принесли должной гордости, а лишь привели к пониманию, что колониальные походы – это, скорее, позор. Уж тем более когда беспилотник ошибается и принимает чью-то свадьбу за совет директоров запрещенной в РФ террористической организации. А здесь свои – рисковые, огромные, талантливые, с хакерами, с подводными беспилотными реактивными ядерными ракетами, нацеленными на Нью-Йорк. Настоящие злодеи бондианы, а не какая-то ближневосточная нищета. Западу нужен был враг, и официальная Россия, которая себя видит исключительно страной, которая не может сходить с первых полос изданий (не важно, по какому поводу там оказавшись), с радостью предоставила миру свои услуги врага. Для политики, экономики и, возможно, для выживания всего человечества это плохо. Для нас, как ни странно, – вполне хорошо.

Мы сильно зависим от того, как нас видят другие, – в этом плане наша страна с тысячелетней историей похожа на школьника, который на Первое сентября одевается в обновки, лишь бы его заметили одноклассники и приняли за своего. После того как в иностранных медиа мы превратились из страны медведей-алкоголиков, которые под балалайку читают Достоевского, в общество живых, «трехмерных» людей, у многих из нас как будто «отлегло». Заметили наконец. До этого же в упор не видели, гады.

Потом случилось странное: на фоне серой эпохи неозастоя, когда страна то горит, то перегорает в патриотическом угаре, когда государство – один большой ядерный комплекс неполноценности, люди стали лучше относиться к самим себе.

Это не только по Москве стало видно, где русская кухня пришла на смену ресторанам с карбонарой и роллами. Многие как будто приняли себя, и это свидетельствует о том, что мы наконец осознаем: мы всегда были частью мирового сообщества, а «изгоями» оставались лишь у себя в голове.

Первыми с этим комплексом «изгоев» начали бороться так называемые global russians. Они существовали в эпоху нулевых, когда были микроскопической частью российского общества и могли себе позволить путешествовать по миру. Они посвящали этому целые журналы, телепередачи и песни. Сейчас они выглядят крайне смешно, как телефон Vertu, например.

Это группа людей, которые получали сливки с нефтяных надоев страны, считали, что их определяет потребление: я в Портофино, и следовательно, я существую – я в мире, я его часть. Эти глобальные русские были не более глобальными, чем репка в огороде у бабки – и никакими деньгами это было не исправить, потому что деньгами свои комплексы не скроешь – лишь подчеркнешь. Когда напрочь отсутствует хоть какая-то осознанность, а есть только страсть к потреблению, о какой глобальности может идти речь? Чем московская элита нулевых отличалась от людей, которые в 1980-х стремились попить кока-колы, а в 1990-х – сделать евроремонт? Только ценой побрякушек, которые они на себя нацепляли в надежде казаться такими, как те, кому они страшно завидовали.

У моего друга, бывшего главреда GQ Михаила Идова, вышла книга о его жизни в Москве – Dressed Up for a Riot. Я книгу еще не успел прочитать, зато примерно раз двадцать видел страницу с указателем имен – сканы и фото этой страницы мне присылали друзья: «Смотри, у тебя семь упоминаний», «Про меня всего три раза написали», «Ничего себе, он про этого больше чем про Путина пишет». Все они как будто открыли книгу, чтобы найти себя – мол, что там в Америке про нас написали, как мы предстаем в их глазах теперь? Лишь один мой друг прочитал книгу от первой страницы до последней и говорил о сюжете безотносительно того, «как нас видят». И этот мой друг – действительно прогрессивный человек, хотя он тоже получил достаточно упоминаний.

В какой-то момент Москва представляла собой, возможно, самое большое сообщество людей с комплексом неполноценности. Как будто ими двигало не столько желание стать лучше, сколько желание доказать, что они такие же, как все. Желание прочитать про себя в американской книжке. Сейчас все меняется, хоть и медленно.

Безусловно, государство делает все, чтобы насадить нам российские духовные ценности, но при этом общество становится все более вменяемым. Россияне, несмотря ни на какие рейтинги, митинги и радиоактивный пепел с телеэкранов, к власти относятся недоверчиво. Из-за этого мы подсознательно идем в противоположном от пропаганды направлении – в том, что нам говорят, мы всегда чувствуем подвох, уж слишком много нам врали. Либерализация 1990-х привела к новому консерватизму, а нынешнее обилие скреп – к тому, что мы обсуждаем геев и Диану Шурыгину.

Конечно, в этой общественной дискуссии доминирует женоненавистничество, гомофобия и жуткий страх перед будущим, но сам факт того, что страна обсуждает изнасилование или людей другой ориентации – о чем раньше вообще не принято было говорить, – свидетельствует о медленном, но верном прогрессе. О заветном приближении к Портофино, даже если лететь туда теперь дороже, а сыр оттуда стал запрещенным продуктом. Будущее не отображалось в маленьком экране Vertu, оно всегда было связано с принятием своего отражения в зеркале. Кажется, это наконец происходит.

Защитники морали и духовности уже выглядят так, словно скоро отойдут на покой. Понимая это, они кричат еще громче. Быть анахронизмом не очень приятно. Я бы сам, наверное, от такого кричал.

Хороший пример: недавно я сел в такси, на заднее сиденье, и пристегнулся. Почти всю дорогу водитель говорил о том, что ремни безопасности – это какой-то заговор и что он, не пристегиваясь, лучше преспокойно вылетит в лобовое и останется невредимым, чем будет удушен, как я.

Я не сторонник споров с таксистами – тем более с теми, кто на пути к получению Премии Дарвина (выдается за самую глупую смерть). Меня удивило само существование такого водителя. В 2018 году противник ремней безопасности казался реликтом, толкающим дедовские легенды о заговорах.

Потерянный и прокуренный, всю дорогу пытающийся мне доказать, что 2 + 2 = 9, он получил свою заслуженную одну звезду из пяти и комментарий в службу поддержки с просьбой лишить его работы. Тем, кто считает, что я поступил неправильно, скажу: если ты водитель такси – ты не должен советовать людям не пристегиваться, а какая слезливая история жизни у тебя за спиной – это мало кого волнует. Если ты не заботишься о безопасности пассажиров – ты не работаешь. Вскоре от компании пришел ответ, что водитель уволен. С остальными противниками ремней безопасности случится то же самое, с какой бы пеной у рта они ни доказывали обратное. С противниками движения вперед – тоже.

Быть частью глобального сообщества – это не ценить итальянскую кухню, голландских архитекторов и британских диджеев. Это все вопросы вкуса, которые на личность никак не влияют. Быть частью общества – это иметь социальную ответственность, и она наконец появляется. Это долгий и неприятный путь, связанный с работой над ошибками, принятием себя и борьбой с комплексами, которую не замаскировать деньгами, ресторанами, успехом или хорошим английским. Сейчас, в эпоху противостояния России и Запада, наше общество куда ближе к Западу, чем было во времена самой теплой дружбы и отсутствия продуктовых контрсанкций.

Истинные границы в наше время не проходят по линии государственных – это все устаревшее понятие, которое уничтожила культура глобализации. Истинные границы – это те, что между городом и деревней. Москва, Нью-Йорк, Париж и либерализм по одну сторону; сёла, деревни и консерваторы – по другую. Нет понятия России как единого целого, но появилось принятие России, принятие себя и какое-то осознанное движение вперед – стратегия, если угодно. У кого-то она связана с ненавистью и бесконечной войной, у кого-то – с благотворительностью и открытостью миру. Эти точки зрения еще долго будут сражаться друг с другом, вне зависимости от того, какой политический режим у руля. Что точно: говоря слово «мы», мы теперь будем иметь в виду не только себя, но и того, кто рядом. Рассмотрев себя, мы сможем увидеть кого-то еще, а увидев, принять – не завидовать, не бить кулаками, а именно принять. Тогда мы уже точно станем глобальными русскими, а там авось и сыр опять разрешат.