Каково это — работать барменом в Антарктике
ФИЛИП БРОТОН, специалист по радиационной безопасности, 38 лет:
«Теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю, что мне был знак. Это случилось через несколько минут после посадки: с самолета первым делом выгрузили палету с пивом. И на исследовательской станции Амундсена—Скотта, где мне предстояло провести следующий год, ее встретили с большим энтузиазмом.
Я с детства хотел побывать в Антарктике. Но решился только после того, как меня окончательно достала работа в Кремниевой долине. Однажды, после особенного неудачного рабочего дня, я подумал: "Куда бы подальше удрать отсюда?" К моему удовлетворению, я быстро нашел в интернете вакансии. И мне удалось убедить нужных людей, что именно я должен следить за жидким азотом и гелием, которые охлаждают радиотелескопы на станции, расположенной прямо на Южном полюсе.
Там был бар — наверное, самый труднодоступный бар на Земле — под названием "90 градусов ю.ш.". Со всех сторон он был на восемьсот миль окружен льдом, а от знакомых мне баров его отделяло тысяч восемь миль, но я почувствовал себя как дома: шесть барных стульев, несколько столиков и диванов, бильярдный стол, телевизор и музыка.
Однажды в субботу, вскоре после моего приезда, я зашел в бар и сел на единственное свободное место за стойкой. Кто-то попросил: "Эй, можешь пива налить?" — "Я что, похож на бармена?" — "Ну ты же за баром. Умеешь чего-нибудь смешивать?" Мне было 26 лет, и на вечеринках я научился нескольким приемам. "Вообще-то да", — ответил я. И провел там остаток года.
По праздникам я совмещал новую роль со своей основной работой, подавая коктейли, которые называл "криогенными". Первый я сделал для своего начальника. Он попросил мартини. Я добавил немного азота, сдул туман и вычерпнул плававший лед, подняв градус коктейля где-то до 65. Выпив, начальник исчез, а затем вернулся с кучкой шведских ученых. "Сделай им то же, что мне", — попросил он.
Температура упала до −50° по Цельсию и остановилась на этом уровне на всю полугодовую ночь. Всю зимовку мы жили в темноте. Большая часть команды, раньше состоявшей из двухсот человек, уехала. У пятидесяти восьми оставшихся стало меньше обязанностей, и они стали чаще заходить в бар. Я работал каждый день, до глубокой ночи. На базе не было священника, и, думаю, я стал выполнять его функции.
Любой человек, нанимающийся на станцию, практически наверняка пытается от чего-нибудь убежать. На краю света я видел многих, кому бежать дальше было некуда. Уходить из клуба последним стало для меня делом чести. И часто я обнаруживал себя, подливающим виски, стакан за стаканом, кому-то из завсегдатаев. Я научился вычислять признаки того, что сейчас человек, скорее всего, отправится бродить в антарктическую ночь, и слышал кучу историй про людей, которые возвращались на базу с переохлаждением и обморожением. Мне представлялось, что прийти в себя от алкогольного отравления проще, чем отрастить утраченную конечность, и я чувствовал себя спокойно, только когда все были под моим наблюдением, даже если ради этого надо было позволить им вырубиться в баре на диване.
Впрочем, я не был отстраненным наблюдателем. Я пил с не меньшим энтузиазмом, чем большинство моих клиентов. После особенно тяжелых собраний приходилось выскакивать из бара, чтобы проблеваться. В Антарктике любая жидкость, вступив в контакт со льдом, мгновенно замерзает, и если сразу этим не заняться, может остаться в таком виде навсегда. Так что делом чести было за собой убрать — а это можно было сделать, только раздробив все ледорубом.
Прошло 10 лет. Я работаю в Калифорнии, в Университете Беркли, но до сих пор люблю смешивать коктейли. Жидкий азот — мой любимый ингредиент. И если будет возможность, я завтра же поеду назад. Еще разок посмотреть на полярное сияние со стаканом в руках — от такого не отказываются».