Континент противостояния: какое будущее ждет Европу?
«А по какому номеру можно позвонить в Европу?» Этот вопрос приписывают Генри Киссинджеру в бытность его госсекретарем США, то есть в первой половине семидесятых. Тогда говорили, что интеграция формирует субъектность европейского сообщества, и самостоятельная роль Европы в мировой политике будет расти. Киссинджер в это не верил и саркастически спрашивал, у кого можно узнать общую позицию Европы по военно-политическим вопросам, не обзванивая, как всегда, полдюжины столиц, у каждой из которых свое видение происходящего.
Прошло сорок пять лет. Формально общий номер у Европы появился. По нему с конца девяностых отвечали милейшие люди – испанец Хавьер Солана, британка Кэтрин Эштон, итальянка Федерика Могерини, другой испанец, Жозеп Боррель. Все – политики левых взглядов, в юности – весьма радикальных, потом солидно-умеренных. Дали ответ старине Генри? Да, только пока его готовили, возникла другая проблема. Номер-то есть, а вот зачем по нему звонить? Какая разница, что скажут на противоположном конце провода?
Проект европейской интеграции – один из самых блистательных и успешных в истории Старого Света. Увы, отцы-основатели единой Европы – и прежде всего изобретатель самой схемы, гениальный уроженец французского города Коньяк Жан Монне, доживший до 90 лет, – не были удостоены Нобелевской премии мира. Евросоюз ее таки получил, но только в 2012 году, когда кризис европейской конструкции был уже неоспорим. А принял награду глава Еврокомиссии португалец Жозе Мануэл Баррозу, живое олицетворение среднестатистического европейского чиновника, лишенного какой бы то ни было харизмы.
Интеграция стала ответом на кровавый хаос первой половины ХХ века, когда Европа, развязав две мировые войны, фактически уничтожила себя как ведущего мирового игрока. После 1945 года властителями на международной арене стали две сверхдержавы – СССР и США. Обе были культурно и исторически связаны со своей европейской колыбелью, но политически ей противопоставлены. Европа была разделена, колониальные владения, составлявшие основу мощи наиболее важных европейских стран, провозглашали независимость. Попытки удержать колонии вызывали неприятие новых мировых авторитетов – не только Советского Союза, но и Соединенных Штатов, в этом вопросе соперники были единодушны.
Создание ЕЭС, где политическим флагманом стала Франция, экономическим – Германия, а якорем-стабилизатором – НАТО, создало для потерявшейся Европы комфортабельную нишу. Европа превратилась в младшего, но любимого партнера Вашингтона, обладающего некоторой свободой действий в условиях острой идейно-стратегической конфронтации с СССР. Что еще надо? К тому же холодная война, в которой Европе была уготована роль поля сражения, в какой-то момент внезапно закончилась, и победителем оказалась западная сторона. США – политическим триумфатором, а Европа, «единая и свободная», – основным выгодополучателем. Более того, в атмосфере наступившего «конца истории» именно европейская интеграция – единое экономическое пространство с постепенно стирающимися границами и укрепляющимися наднациональными институтами – напоминала прототип «либерального мирового порядка». Возведение этого здания под руководством вашингтонских архитекторов стало главной мировой стройкой после холодной войны.
Будущее представлялось светлым. А сам Евросоюз достиг к началу XXI века пика своего развития. Во-первых, начался переход объединительных процессов на качественно другой уровень – к федерализации Европы. Во-вторых, союз пополнился дюжиной новых участников из числа обделенных во времена холодной войны. Но случилось непредвиденное.
Причины кризиса европейского проекта (а сейчас даже самые пламенные его адепты признали, что у Европы серьезные проблемы) объясняют по-разному. Кто-то клеймит социализм – слишком щедрые социальные системы превратили Западную Европу в кормушку. Кто-то валит все на расширение – напринимали балласта. Либералы обличают националистов – помешали федерализации, прервав тем самым естественное поступательное движение. Консерваторы обвиняют космополитов: оторвали Европу от национальных корней – вот и получите. Все правы. Но главное в другом.
Европа – континент противостояния. Все ее развитие сопровождалось конфликтами разной степени интенсивности – от междоусобных стычек и подавления локальных бунтов на национальной или социальной основе до мировых войн. Последние стали фатальными – они подорвали способность Европы самостоятельно восстановиться. Но в некотором смысле предопределили впечатляющий имиджевый успех конца ХХ – начала XXI века.
Дело не в американском плане Маршалла, а в том, что после 1945 года внешние силы – СССР и США – предпочли взять Европу под контроль как источник катастрофических событий общемирового масштаба. Теряя самостоятельность, Европа обретала другое – способность заняться собой в комфортных обстоятельствах.
Упоминание о комфорте может показаться насмешкой – Европа жила сорок лет, опасаясь превратиться в театр военных действий, возможно, с применением ядерного оружия. Но парадокс как раз в том, что эта угроза – с какого-то момента номинальная – позволяла переложить бремя на СССР и США. Европейское сообщество делегировало Вашингтону миссию стратегического противостояния и не сомневалось в способности Соединенных Штатов эту миссию выполнять. Европа, особенно ФРГ, стала витриной благополучия. И ее роль в противостоянии – не выставить в нужный момент необходимое количество дивизий, а всем своим видом показывать, насколько хорош Запад. И смущать в «странах народной демократии» умы тех граждан, которые по идее должны были наслаждаться альтернативным общественным строем. Именно это, а не военно-технические достижения, стало решающим фактором победы в холодной войне. Советский блок и СССР дрогнули из-за неспособности обеспечить уровень жизни «как там».
Европе все это повысило самооценку и заставило европейцев считать, что они нашли единственно верный путь развития. Не учли одного – победа в холодной войне означала кардинальное изменение внешних условий существования Евросоюза. Конфронтация, окончание которой так бурно праздновали, на деле была необходимым условием прошлого успеха.
В XXI веке преимущества европейской интеграции, которые привели к взлету, превратились в ее, как говорят дипломаты, уязвимости.
Пацифизм, разоружение и переход к невоенным способам межгосударственной конкуренции. Работает, пока ответственность за безопасность на ком-то другом, а необходимости применять силу нет. Сейчас роль силы в мировой политике растет по мере кризиса всех институтов. И как на беду интерес США к Старому Свету и готовность выполнять военные обязательства – не на подъеме.
Привлекательность социально-экономической модели. Миллионы выходцев с Ближнего и Среднего Востока, из Африки и Юго-Восточной Европы стремятся переехать в Европу, чтобы приобщиться к достижениям европейской цивилизации. Только сама эта цивилизация уже не рада и не вполне понимает, как теперь сохранить гармонию внутри себя самой.
Способность мягко, но неуклонно осуществлять нормативную экспансию, менять мир вокруг в свою пользу. Это великое качество, до тех пор, пока оно не встречает сопротивления. Но когда происходит конфликт, да еще и, как в случае с Россией, в асимметричной форме (военный ответ на кризис, начавшийся с невинного, казалось бы, соглашения Украины об ассоциации с ЕС), европейская система впадает в ступор.
Наконец, репутация самого благополучного региона мира, где в основном решены все геополитические и социально-экономические проблемы. Это вполне материальный актив, преумножающий потенциал Евросоюза. Но он размывается по мере углубления внутренних проблем, а также появления все более весомых сомнений в том, что европейская модель действительно эталон в наступающую эпоху. Без подобного самоощущения европейская интеграция теряет этическую основу. Весь ее сюжет заключался в преодолении своей природы. Из поля боя двух мировых войн Европа к началу XXI столетия превратилась в почти универсальный образец процветания. Принято считать, что эта трансформация необратима. Так ли это?
Залог успеха европейской интеграции – уникальные геополитические условия, сложившиеся во второй половине прошлого века. Советская угроза сплачивала Запад. Объединительные процессы происходили в четко очерченном регионе – в Западной и отчасти Южной Европе – и это, во-первых, делало их управляемыми, а во-вторых – позволяло исключить из них лишних участников. Европе не требовалась стратегическая самостоятельность, потому что ее задачи полностью совпадали с задачами США. В то же время ведущие европейские державы обладали достаточным весом, чтобы добиваться учета их жизненных интересов, даже если они отличались от американских. Пример – прокладка советских газопроводов в Западную Европу вопреки желанию Вашингтона.
Триумф 1989-1991 годов упразднил все эти чрезвычайно благоприятные для европейцев обстоятельства. Общая угроза исчезла. Европа оказалась открыта и внутри себя (восток – запад), и к изменившемуся миру. Соединенные Штаты занялись сначала обустройством всей планеты, в этом процессе Европа им была полезна, но не необходима. А иногда даже становилась конкурентом. Потом Вашингтон сосредоточился на присутствии в Азии, на первом этапе – в симбиозе с Китаем, сейчас – в конфронтации с ним. В обоих случаях Европа играет периферийную роль. Осенью прошлого года европейцев даже не предупредили о новой англосаксонской группировке на Тихом океане, и это не случайность, а очередное проявление закономерности. В XXI веке американские президенты, начиная с Джорджа Буша-младшего, все более явно отворачивались от Старого Света. Ничего личного, просто европейцы уже не так и нужны.
Казалось бы, новые условия толкают Европу к тому, чтобы перестать зацикливаться на атлантических связях и всерьез задуматься о «стратегической автономии», к которой периодически призывали разные европейские лидеры. Не тут-то было. Мешают ценностные, экономические и геополитические противоречия, которые раньше сглаживал международный контекст. Европа в целом (даже крупные страны, имеющие исторический опыт великодержавности) больше всего боится потерять американский зонтик и оказаться вынужденной принимать собственные стратегические решения. Это невозможно, поскольку взгляды и интересы государств-членов расходятся. И попытка прийти к консенсусу может оживить все старые внутриевропейские конфликты, от которых Европа некогда в ужасе бежала в Североатлантический альянс и интеграционные структуры. Так что основные силы будут уходить на то, чтобы сохранить особые отношения с Вашингтоном, что бы там ни происходило и как бы ни менялись его приоритеты.
Европа – одна из наиболее развитых частей мира, культурно-историческая родина западной цивилизации, значение которой трудно переоценить. Она так хорошо обустроена и настолько удобно расположена, что не может прийти в упадок – при любом сценарии мировых событий она останется в центре происходящего. Но как инструмент, которым так или иначе пользуются настоящие игроки, реализуя свои стратегии. Самостоятельность Европы в прошлом, и в будущем все силы она будет тратить на попытку остаться привлекательной площадкой для чужих действий. То есть заниматься собой и только собой. А вопросы более или менее общемирового значения (к ним можно причислить отношения с Россией) Европа охотно препоручит США. Чтобы потом приспособиться к результату. Так удобнее.
Так что звонить на единый европейский коммутатор надо будет разве что для выяснения технических параметров взаимодействия. А не для того, чтобы узнать, что думает Старый Свет о тех или иных важных международных процессах.