Где они — Лени Рифеншталь, Анны Ахматовы и Гертруды Стайн XXI века? Писательница Анна Козлова — о том, как современные женщины утратили дерзость

Я сказала: статус Лени Рифеншталь меня бы устроил.

Сегодня это звучит совсем вызывающе, но и тогда много прекрасных лиц перекосило.

Двадцать лет назад мне было двадцать, и я прекрасно помню, чем меня восхищала Лени.

Если вынести за скобки все справедливые и несправедливые обвинения, Лени Рифеншталь была для меня женщиной, которая из всего многообразия предназначений выбрала свой талант и верила ему сто один год. Мир то проклинал ее, то преклонялся перед ней, Лени это не слишком волновало. В одном из интервью ее иронично спросили, приходилось ли ей лгать?

«Да», – кивнула Лени.

Она солгала о своем возрасте, чтобы спуститься под воду с аквалангом.

Когда она заинтересовалась подводными съемками, ей было восемьдесят пять, и чтобы никто не боялся, что она окочурится, Лени сказала, что ей всего шестьдесят девять.

Важно ли мне было, что Лени Рифеншталь – женщина? Да, важно.

Двадцать лет назад это означало, что выход есть. Это означало, что нарисованный очаг существует. Что из миллиардов павших в несчастных браках, служении бездарному потомству и генеральных уборках с опорой на мистера Пропера одна вырвалась, одна сбежала, одна нашла путь.

И если смогла она, может быть, смогу и я? Наверняка жизнь Лени Рифеншталь, почти равная двадцатому веку, была отягощена всеми мучительными требованиями, предъявляемыми к женщинам, и стереотипами о том, какой женщиной правильно быть. Другое дело, что Лени жила так, словно гендер вынесен за скобки, словно это просто не очень важное обстоятельство, словно наличие груди и вагины – это не то, что ее определяет, а нечто вроде маленького родимого пятна под коленкой. Есть и есть, что теперь – повеситься?

Последние двадцать лет уничтожили таких женщин, как Лени.

Они нерелевантны в качестве примеров для подражания, они стали слишком сложны и закрыты, слишком большая дистанция отделяет нынче Лени от средней пользовательницы социальных сетей: лесбиянки, феминистки, счастливые жены и мамы, поклонницы естественных родов и новейших достижений косметологии, менструальных чаш, лазерной эпиляции, бодипозитива и марафонов похудения.

Современной женщине практически невозможно проассоциировать себя с Лени Рифеншталь, Амелией Экхарт, Анной Ахматовой, Лилей Брик, Александрой Коллонтай, Гертрудой Стайн.

Поэтому ассоциации предлагается проводить не в плоскости стремлений и дерзаний, а по части груди и вагин.

Вот что нас всех объединило, оказывается.

Вот она – точка сборки.

Поскольку даже наличие вагины и груди не делает опыт универсальным, общность ищется в опыте, который именно вагины и груди касается. Не исключено, что те, кого ни разу не изнасиловали, скоро должны будут за это извиниться, или, во всяком случае, начинать каждую фразу со слов: «мне просто повезло».

Это обозначит новый шаг к демократизации общества и сознания.

Получается, ты почти равна этим великим женщинам, ну, или, во всяком случае, ничуть не хуже.

Все, что лежит за пределами репродуктивной сферы, становится не таким уж важным.

Если интервью берут у женщины, речь пойдет не о том, в чем она по-настоящему крута, а о том, сколько раз ей задрали юбку в троллейбусе и какие мучения она претерпела, воспитывая детей.

Внутреннее, бесценное, уникальное стало эквивалентно внешнему.

Если совсем просто, то мне интересно мнение женщины, снявшей потрясающее кино, о политике и книжных новинках. Но мне неинтересно, что думает об этом мать троих детей, для которой выход из дома превратился в проблему.

Отчего рождение детей стало смыслом жизни, отчего каждый, кому удается хоть на секунду завладеть микрофоном, считает нужным сказать, как это важно?

И почему дети важнее, чем профессиональные достижения, образование, творчество?

Это не подвиг, это – факультатив.

Не надо быть Лени Рифеншталь, чтобы этим заниматься.

Чтобы этим заниматься, можно вообще никем не быть.

Когда суть уходит, становится необязательной, конструкция личности начинает шататься.

Дети выступают в качестве костылей, и стоит признать, это не самые худшие костыли. Но, видите ли, наличие или отсутствие детей не имеет к женщине никакого отношения, ничего не объясняет. Дети стоят в том же ряду, что собаки, сад, огород, родимое пятно под коленкой.

Что произошло?

В какой момент женщины решили, что физиологической жизни более чем достаточно? Что вклад в общечеловеческое отныне равен согласию с трендами? Что быть феминисткой, счастливой матерью и женой, осуждать насилие, признавать святое право не худеть, если не хочется, – это и есть духовность?

Популярный лозунг о том, что женщина никому ничего не должна, каждый день подвергается испытаниям, стоит только кому-нибудь высказать пусть даже глупость, но идущую вразрез с официальной повесткой.

Женщина не должна худеть, если не хочет, но все-таки должна принимать и понимать грудь другой женщины, которой та вздумала вскормить ребенка в общественном месте.

И здесь дело не в кормлении, не в груди, не в общественных местах – тоже мне святыня, а в масштабе.

Миллионы слов, сотни и тысячи часов тратятся на километровые треды в социальных сетях по поводу присосавшегося к груди младенца.

Казалось бы, какая разница, что одна кормила ребенка прилюдно, а другую тошнило в уголке?

Но нет.

Необходимо дойти до исступления, перегрызть друг другу глотки, вся имеющаяся энергия должна без остатка пойти на публичную порку Тани Ивановой из Торжка.

Чтобы все знали: Таня – дура.

Итог, безусловно, достойный.

Ведь мало кто знает, что социальные сети полны идиотов обоих полов.

В какой только момент изобличение этих идиотов стало делом нашей жизни? В какой момент инструкции по правильному поведению заменили цветущую, простите, сложность нашей зрелости?

Вовремя распознать в мужчине абьюзера теперь гораздо важнее, чем состояться самой. Дать отпор замшелым родственникам, бормочущим про тикающие часики, – реализацией. Выдать хлесткий комментарий на ахинею очередного депутата, порадоваться, что Харви Вайнштейну добавили еще сорок лет к уже имеющимся ста шестидесяти, – и ты на острие борьбы за попираемые женские права.

Борьба заменила собой жизнь, жалобы стали предназначением.

Обнявшись, мы маршируем к воротам концлагеря, над которыми написано: «Рай». Все двери там открыты, чтобы, не приведи господь, не случилось домогательство. Телик транслирует фильмы, из которых ясно, что никаких проблем, кроме недостаточного осознания ответственности перед миром, у нас нет.

Если станет скучно, можно будет поучаствовать в дискуссии о том, что нормальной кожи не существует, и подписать петицию для лагерного начальства о запрете фотошопа.

А то сколько лет он нас оскорбляет, толкая на ненависть к себе, неприятие своей кожи и целлюлита.

Вопрос, почему мы столько лет разглядываем целлюлит и расширенные поры, вместо того чтобы заняться чем-то действительно интересным, к тому времени будет окончательно снят.

От переписывания сказок и порицания типов отношений из классических романов несет тоталитарной вонью, потому что только тоталитаризм паразитирует на старом, а новый мир создает новые смыслы, новые произведения и новые типы отношений.

Другое дело, что искусство никогда не обещало преподносить истину на блюдечке, для того, чтобы его понять, нужен мозг с извилинами достаточной глубины.

Эта глубина достигается годами образования, чтения и анализа.

А на блюдечке вам преподнесут «Еврея Зюса», «Поднятую целину» и самый последний сезон «Секса в большом городе», где Кэрри бросит теперь уже мужик с Альцгеймером, с которым она познакомится в доме престарелых.

И нет, я не издеваюсь над старостью, сама очень надеюсь на секс в доме престарелых, да и вам не стоит волноваться – тот плохой, с Альцгеймером, умрет, попав под машину, а Кэрри полюбит хороший афроамериканец, может, даже сорокалетний.

Не верите?

А вы верьте. ≠