«Час за часом в прямом эфире»: трагедия 11 сентября глазами директора CBS News Эрика Шапиро

Во время сегмента, посвященного шестидесятилетнему юбилею журнала «Гурмэ», редактор Занн Стюарт поучаствовала в «Раннем шоу» на CBS, чтобы рассказать о традиционной американской кухне. «Почему кому-то вообще пришло в голову основать журнал в 1941 году? – спросил ее Брайант Гамбл для затравки. – Казалось бы, европейцам было не до кулинарии». В 8:46 они ушли на рекламную паузу: Вупи Голдберг втюхивала выпечку от Entenmann’s; счастливое семейство угощалось бейглами от Thomas’s Bagels; прошла реклама реалити-шоу «Удивительная гонка». В 8:49 они вернулись с сегментом про «Неделю желаний», проиллюстрированным графикой в диснеевском стиле, – то был последний пережиток девяностых. А потом, в 8:52, на экране появилась заставка «Специального репортажа CBS News», и в эфир вернулся Брайант Гамбл. Вскоре он уже беседовал с официантом из ресторана в Сохо о самолете, только что пролетевшем у того над головой и врезавшемся в Центр международной торговли.

На размещенной в ютюбе видеозаписи выпуска можно заметить, что за мгновение до того, как в эфире зазвучал голос очевидца, на экране мелькнули кадры чего-то похожего на рекламный ролик. Создается впечатление, что сбой произошел по вине сотрудника аппаратной, нажавшего не на ту кнопку, ведь в те минуты отдел новостей, несомненно, превратился в сумасшедший дом. На самом же деле, несмотря на заставку, группа чрезвычайных происшествий еще не добралась до места событий. В то утро директор «Вечерних новостей» и чрезвычайных происшествий Эрик Шапиро готовился к операции по удалению грыжи во врачебном кабинете. У него запищал пейджер, он сказал врачу, что ему нужно узнать, в чем дело, а часам к десяти утра уже сидел в кресле директора, разбираясь с живыми аудио- и видеорепортажами, распоряжениями продюсеров и откликами из студии под крики и всхлипы своих коллег: на их глазах разворачивалась самая крупная и страшная новость поколения.

Их задачей было собрать из всего этого единый сюжет и продемонстрировать его зрителям в режиме реального времени, чем они и занимались следующие шестнадцать часов. Без рекламы и – в случае Шапиро – почти без отлучек в уборную. Директор, ответственный за прямую трансляцию новостей, должен своевременно, на лету ставить звуковые и видеоматериалы на соответствующие дорожки, чтобы создать из них сюжет и картинку. Без Шапиро новостной отдел не протянул бы дольше нескольких минут. В тот день, хотя редакторские решения принимала растущая за его спиной толпа продюсеров, именно Шапиро давал ролики в эфир. В такие дни, как 11 сентября 2001 года, его работа обретала глубокое моральное и историческое значение. Кроме того, она приводила к тяжелейшей сенсорной перегрузке: к новостному директору стекалось огромное количество беспрецедентных, невообразимых материалов.

Двадцать лет спустя мы связались с вышедшим на пенсию Шапиро, чтобы расспросить его о том, каково было делать новости 11 сентября.

Что в первую очередь приходит вам на ум, когда вы вспоминаете тот день?

Эрик Шапиро: Меня в буквальном смысле застигли со спущенными штанами. Я лежал на смотровом столе в кабинете своего хирурга. Через пару недель мне предстояло перенести операцию по удалению грыжи. Я записался на прием в такую рань, потому что обычно старался приезжать на работу не позже окончания утренней программы. Это нужно на случай, если стрясется что-то из ряда вон выходящее, какая-то сенсация, – мы должны обеспечить корректное освещение событий. Поэтому было, наверное, пятнадцать или, может, тридцать минут десятого. И вот я буквально лежу у него на столе, а мои штаны висят за дверью. В те дни мобильников у нас не было, а были пейджеры. И тут мой пейджер вдруг начинает разрываться: один раз пискнул, второй, и в конце концов я говорю врачу: «Мне необходимо взглянуть, что случилось». На дорогу до офиса у меня ушло двадцать минут. Когда я приехал в офис, люди только начинали осознавать, что происходит. Наверное, ярче всего вспоминается, каких невероятных усилий и тревог нам стоило войти в курс дела. Обычно перед важными сюжетами и событиями, например, перед вечерами выборов и разнообразными съездами, у нас есть несколько недель на подготовку. Мы точно знаем, как расположим камеры, кем будут наши репортеры, каким образом мы будем подавать историю. Но когда такая сенсация разражается настолько быстро, без всякого предупреждения, приходится не только освещать ее в режиме реального времени, но и форсировать сам процесс: назначать выездные группы, отправлять их на место событий, заказывать спутниковую связь.

Во-вторых, вспоминается, каких огромных трудов нам все это стоило. Мы вышли в эфир, кажется, часов в десять, после утренней программы. Я сидел в том директорском кресле, в той аппаратной, с десяти утра до двух часов ночи, без единой рекламы, без перерывов, без ничего. Мы не останавливались весь эфирный день. Помню, сначала в аппаратной царил настоящий бедлам, но со временем все немного устаканилось.

Значит, с десяти утра до двух ночи вы не покидали своего кресла?

Может, раз или два. Туалет был прямо рядом с аппаратной, и я, наверное, раз или два туда сбегал. Со мной работает мой заместитель, и, как правило, во время долгих репортажей я дожидался временного затишья, когда мы ставили новую пленку, которая должна была идти пару минут. В такие моменты я просто выпрыгивал из кресла, бежал в туалет и возвращался. Но по большому счету да, я находился в кресле с десяти утра до двух ночи. А потом мы договорились между собой, что в девять утра снова выйдем в прямой эфир. Всем нашли гостиничные номера. Итак, мы закончили, и я остался на ночь. Уснуть мне так и не удалось. Зато я по крайней мере получил небольшую передышку и часов семь-восемь на подготовку. В девять утра мы возобновили трансляцию и второй день подряд оставались в эфире без рекламных пауз до двух ночи. И, если не ошибаюсь, это повторялось три ночи подряд.

На второй день я пришел во вчерашней одежде, как и почти все остальные. И на третий день тоже. К четвертому дню кто-то сказал: «Ребята, давайте отправим кого-нибудь из наших ассистентов купить вам сменную одежду». Мы вызвали какого-то новичка, которого я видел впервые в жизни. Нас было человек шесть: технический директор, я, мой заместитель, парочка продюсеров. Мы дали ему наши размеры одежды, брюк и рубашек. ​​Он ушел, мы снова включились в работу, и наконец через пару часов он вернулся с пакетами, полными одежды для каждого из нас. Мы разошлись по укромным уголкам, я вернулся в свой кабинет и переоделся. Он купил мне черные чиносы и узорчатую рубашку-поло. В свежей одежде я почувствовал себя гораздо лучше. И вот возвращаюсь я в аппаратную, а там все наряжены точь-в-точь как я – все шестеро, просившие сменную одежду.

При вашей работе вы, должно быть, привыкли, что множество людей наперебой пытаются что-то сказать вам, и в целом много всего происходит одновременно. Чем отличался тот день?

Обычно длинным сенсационным репортажам, требующим множества камер, присущ определенный порядок. Им предшествует некая предварительная подготовка. Каждый знает свое дело. У нас все отрепетировано, каждый знает, к кому обратиться по каждому конкретному вопросу. И до определенной степени так и было. В аппаратной находились исполнительный продюсер, парочка линейных продюсеров, входили и выходили продюсеры разных сегментов. Ну и, конечно, там был наш техперсонал и всевозможные звукорежиссеры. Но разница заключалась в том, что, когда все это началось, практически все продюсеры и исполнительные продюсеры, находившиеся в здании, собрались в аппаратной, потому что все понимали, что это авральная ситуация. ​​Ко мне одновременно обращалась куча разных людей. Заходил какой-нибудь человек, которого я никогда в жизни не встречал, и оказывался, допустим, новым продюсером утренней программы, которому было поручено подобрать какие-нибудь архивные кадры. И вот он откуда ни возьмись появлялся рядом со мной и говорил: «Я тут смонтировал небольшой ролик. На нем заснято то-то и то-то». А я слушал его и думал: «Понятия не имею, кто ты такой».

По большому счету директор должен, так сказать, следовать за исполнителем, за ведущим, и поддерживать его слова с помощью картинки и видеоряда, а также слушать продюсеров и линейных продюсеров, которые пытаются организовать ближайшие события. Кроме того, надо разговаривать со съемочными группами, которые только что прибыли на место событий и старались как-то там освоиться, предугадать, какие кадры у них могут запросить, и найти возможность их снять – и все это в прямом эфире, пытаясь связать воедино отдельные видеоэпизоды, которые мы в свою очередь будем крутить на повторе, чтобы ввести зрителей в курс событий. Моя работа – прислушиваться к текущим новостям, к сотрудникам в студии, запускать в нее гостей, знать, куда их посадить. Я как тот гость на «Шоу Эда Салливана», который одновременно вертел в воздухе по десять-двенадцать тарелок. Когда он закручивал последнюю тарелку, первая уже готова была упасть, и ему приходилось поскорее возвращаться к ней. Представьте себе такое вот жонглирование, когда одновременно пытаешься связно подавать сюжет, прислушиваться ко всей поступающей информации и не только не отставать, а даже действовать на опережение.

Подобный сюжет требует грандиозных усилий от настоящих опытных профессионалов. И я очень горжусь тем, как проявили себя мы, наши ведущие и [Дэн] Разер. Дэн оставался в прямом эфире час за часом. Весь репортаж лежал на его плечах. Он был вынужден говорить без продыху. Он не мог позволить себе помолчать ни минуты. И по большей части вещал экспромптом. В некоторых сегментах он читал предварительно написанный для него текст, но большинство из них шло вживую. Он произносил свои речи спонтанно. Такое требует невероятного таланта.

Правильно ли я понимаю, что вы начали работать в CBS примерно в то же время, когда убили Джона Кеннеди?

Я считаю этот сюжет своей первой сенсацией, хотя в те дни, в 1963 году, я был просто разносчиком почты, доставлявшим письма по редакции новостей. Но я был там, когда прогремела эта новость. Когда вы входили в новостной отдел, располагавшийся неподалеку от Центрального вокзала, в старом здании Грейбара по адресу Лексингтон-авеню, 420, первым человеком, которого вы видели, войдя в двери, был разносчик почты. Никакого секретаря приемной не существовало. Прямо за моими сортировочными столиками находился операционный отдел. В те дни, конечно, не было компьютеров, только телетайпы. У нас было, наверное, пятнадцать или двадцать разных телетайпов – «Ассошиэйтед Пресс», «Юнайтед Пресс Интернэшнл» и все такое прочее. И я постоянно это слышал. В той комнате не было двери. Я постоянно слышал: «Чик-чик-чик. Чик-чик-чик».

И вдруг сижу я как-то за своим столом и слышу: «Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь». Звонки телетайпов представляли собой определенный код, и определенное количество звонков значило «срочно», ну или «молния» и тому подобное. И тут сотрудник, ответственный за прием сообщений, выходит и кричит: «Очуметь, Кеннеди застрелили!» Так и началась вся эта история. Мне повезло своими глазами увидеть, как она разворачивалась. То есть, мне не поручали ничего, кроме доставки почты, но я там был. В тот раз я впервые увидел, как такие сенсации сплачивают новостной отдел. У всех на глазах разворачивался очередной неожиданный сюжет. Я впервые увидел, как все происходит, и загорелся желанием работать в новостях. Меня прямо как муха укусила. Вот чего я хотел. Я хотел быть этим директором – в то время директорскую должность занимал Дон Хьюитт, – и я хотел его работу.

Осознаете ли вы важность происходящего, когда разрываетесь между своими обязанностями во время событий такого масштаба?

Когда происходит нечто подобное, вас, как любого нормального человека, как любого американца, охватывают невыносимая тревога, подавленность, ужас и печаль. И, я думаю, в таких случаях каждый хочет внести свой вклад, будь то с целью облегчить душу или просто почувствовать свою сопричастность. У вас есть личные чувства, но вы пытаетесь сохранять объективность, оставаться в курсе последних событий, не терять концентрацию. Стоит вам выйти из прямого эфира, как на вас наваливается тяжелейший эмоциональный груз.

С этим сюжетом проблема была в том, что он не закончился в конце дня. Он все продолжался и продолжался, поэтому в свои немногие свободные минуты я старался думать наперед. Каким будет сюжет второго дня? Что еще нам надо сделать? Надо ли подготовить какие-то данные? Надо ли попытаться достать фотографии как можно большего числа террористов? Известно ли нам, кто они такие, откуда приехали? Что с пассажирами самолетов? Что это были за самолеты, откуда они взялись? Куда они летели?

То время стало для меня чрезвычайно насыщенным эмоциями еще и по личным причинам. Пока я пытался сосредоточиться на текущих событиях и осветить сюжет, моя дочь, окончившая колледж, вышла на свою первую работу в банке «Голдман Сакс». ​​Их офис находился в центре города, буквально через дорогу от зданий Всемирного торгового центра. Так что одной из моих первых мыслей было: «Господи Боже, там моя дочь!» Когда упало первое здание и все завалило обломками, было еще совсем раннее утро, и я понятия не имел, находилась ли она к тому времени на работе, была ли еще в пути, находилась ли на улице. Поэтому, когда рухнуло первое здание, я до ужаса боялся, что на улице была моя дочь. Я даже помню, как вслух произнес: «О Господи, там моя дочь. Господи, там моя дочь». На мне были наушники с микрофоном, так что практически вся команда слышала каждое мое слово.

Я сказал это один раз и постарался выбросить это из головы, сосредоточившись на эфире. А потом, когда рухнуло второе здание, я произнес это снова: «Господи, моя дочь, моя дочь, там моя дочь. Там моя дочь». Наконец Эндрю Хэйуард, который в то время был президентом CBS News, подошел к директорскому месту в передней части аппаратной и сказал мне: «Дай мне свой домашний номер телефона. Давай я позвоню к тебе домой и узнаю, есть ли какие-то новости о твоей дочери». Минут через двадцать Эндрю распахнул дверь и прокричал мне из задней части комнаты: «Эрик, я только что звонил к тебе домой! Твоя дочь в безопасности!» У меня просто камень с души свалился. Я пытался координировать программу и отдавать распоряжения буквально сквозь слезы. Но это продолжалось всего пару минут. Потом я снова сосредоточился на работе.

Как вы решали, какие из поступающих к вам шокирующих видеоматериалов давать в эфир?

Некоторые пленки мы крутили по несколько раз. На них можно было увидеть, как с крыши здания падают люди. Но ничего нельзя было сказать с уверенностью, все снималось со слишком дальнего ракурса. Люди были похожи на падающие пылинки. Насколько я помню, первые пару раз, когда мы ставили в эфир эти пленки, никто об этом не упомянул. Мы просто раз за разом проигрывали все подряд и просматривали множество кадров. Наконец, после того как мы всего пару раз дали эти съемки в эфир, мы как бы сообща подумали: «Мы просто не можем продолжать... Мы не можем больше это показывать. Просто не можем».

Еще я помню, что в какой-то момент... Когда не было никаких срочных подвижек и ведущий буквально переливал из пустого в порожнее, пытаясь как-то заполнить время простоя, мы начинали крутить видеоматериалы повторно. «Давайте снова посмотрим на момент обрушения. Давайте снова посмотрим, как падает вторая башня». В какой-то момент мы сообща решили: «Нельзя повторять это снова и снова». Когда у вас на глазах развивается такой сюжет, бывает, что вы не сразу даете эмоциональный отклик на историю, которую показываете и освещаете. Но, когда это происходит, вам необходимо принять взвешенное решение, стоит ли показывать происходящее во всей полноте.

Кроме того, мы все вдруг осознали, что на крыше того здания находились несколько наших сотрудников, сотрудников WCBS-TV. Мы поняли, что они тоже погибли.

Если я не ошибаюсь, ваши корреспонденты находились также и на месте событий?

Да, там было несколько групп. Перед тем как здания рухнули, мы как раз успели занять позиции, и они только начинали свою работу. Некоторые репортеры, которых мы туда отправили, так и не успели выйти в эфир. В какой-то момент, когда упало первое здание, мы потеряли связь с некоторыми из наших групп. А потом в студии внезапно появилась Кэрол Марин. Весь ее блейзер был усыпан белой пылью штукатурки. Она зашла в аппаратную, и мы все сказали: «Иди и садись за стол ведущего. Дэн возьмет у тебя интервью». Она идет туда, Дэн смотрит на нее. Она говорит: «Я хочу привести себя в порядок», а Дэн ей: «Нет, садись».

Потом Дэн начал ее расспрашивать, и было заметно, что ей очень сложно отдышаться и собраться с мыслями. Дэн даже коснулся ее руки и сказал: «Вдохни поглубже и просто медленно расскажи нам, что там произошло». И она объяснила, что они устанавливали там оборудование, как вдруг здание упало, и все сказали друг другу: «Бегите со всех ног». И она побежала. Они просто бежали, бежали без оглядки.