Лонгриды недели: обида принца, обратная сторона «правильного питания» и истории раковых больных в Сирии
В 2004 году Питер Тиль – один из известнейших инвесторов Кремниевой долины – основал компанию Palantir, которая занимается программным обеспечением анализа данных для правительственных агентств и армии США.
В связи с характером деятельности, Palantir была, мягко говоря, не самой публичной компанией, однако в конце 2000-х контракты с ней стали заключать полицейские ведомства Калифорнии, которые обязаны отчитываться перед государством и избирателями о своей работе. Так что завеса тайны приоткрылась – об этом и рассказывает материал Wired.
Оказалось, что силовые ведомства столкнулись с типичной для Кремниевой долины методикой «подсаживания» на сервис за счет создания вокруг него закрытой экосистемы. Вот как это работает: Palantir дает полицейским доступ к огромным массивам данных – номерам машин, личным делам преступников с мельчайшими деталями их биографии и физиологическими данными и так далее, – вместе с удобным интерфейсом для работы с ними. Так что какой-нибудь патрульный может прямо через терминал в полицейской машине посмотреть статистику на своем участке, почитать ленту происшествий прямо как в социальной сети, найти недавно освободившихся преступников или граждан с высоким рейтингом потенциальной опасности. И даже вычислить подозреваемого по самой незначительной детали. Например, фрагменту татуировки.
Сначала Palantir стоил сравнительно недорого, но впоследствии компания стала последовательно поднимать цены – настолько, что некоторые полицейские департаменты вроде лос-анджелесского задумались о том, чтобы отказаться от системы. К тому же, она далеко не совершенна: чем больше департаментов и организаций к ней подключалось, тем заметнее становились недочеты: неточность данных, необходимость приглашать специалистов компании для обслуживания системы, весьма критичные баги. Однако отказаться от нее оказалось не так-то просто.
Без Palantir полицейским станет гораздо сложнее координировать действия с коллегами, а скорость обработки дел значительно упадет, ведь большая часть работы полицейского приходится на заполнение бумаг. Соответственно, снизится раскрываемость, а этого, разумеется, не хочет никто. Получается ситуация как с Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) – от него не отказаться, ведь там все друзья и семья. Или со Spotify – без него не получится слушать музыку. Только в случае Palantir цена куда выше: речь идет о судьбах людей. Так что полиции приходится платить огромные суммы и придумывать, как выторговать у нее скидку. С переходом Palantir в публичное поле в этом процессе может случиться перелом.
Если в вашей голове мгновенно заиграла главная тема одного из самых известных мультсериалов Disney, с вами все в порядке – Duck Tales («Утиные истории» в российской локализации) покорил полмира и, судя по всему, после перезапуска сделает это еще раз (новая версия вышла 12 августа). Одной из причин его популярности стала мгновенно запоминающаяся музыкальная тема, и историю ее создания рассказывает лонгрид Vanity Fair.
Как это часто бывает, все началось с не особенно успешного автора песен по имени Мартин Мюллер. Именно его вариант музыкальной темы для нового шоу в 1986 году выбрали боссы Disney – им понравилось, как Мюллер уместил комиксную энергетику сериала в несколько незамысловатых строчек. За аранжировку отвечал лауреат Грэмми Грег Карукас, а пел малоизвестный артист Джефф Пессетто. То, что у них получилось, лишь на первый взгляд кажется простенькой детской песней.
В первом же куплете — Life is like a hurricane / Here in Duckburg. / Race cars, lasers, aeroplanes / It’s a duck blur — используется стихотворный размер под названием каталектический трохеический тетраметр. Он же встречается у Шекспира в «Сне в летнюю ночь». А всемирное известное «вууу-ху!» появилось случайно: Мюллер заметил, что после восклицания DuckTales! осталось неиспользуемое пространство и заполнил его восторженным выкриком. Пессетто удалось спеть фразу с такой спонтанной энергией, что она сразу стала идеальным кульминационным моментом.
В аранжировке припева участвовал Джерри Хей, у которого в 1986 году уже было четыре Грэмми, – он вместе с Гэри Грантом играл на трубе, а Билл Рейхенбах, еще один известный музыкант, – на тромбоне. Вместе у них получилась сложная мелодия, совсем не типичная для мультфильмов. В финальном припеве она внезапно уходит «вверх» – так было модно в конце восьмидесятых, этот же рисунок Джон Бон Джови использовал в своей Living On a Prayer. И это лишь единичные моменты, всего их гораздо больше. При этом трек длится лишь минуту – неудивительно, что при такой концентрации музыкального мастерства он мгновенно прописывается в сознании слушателей.
На прошлой неделе стало известно, что принц Дании Хенрик, муж Королевы Дании Маргрете II, хочет, чтобы его похоронили отдельно от жены. Этот акт протеста подчеркивает давнюю обиду – Хенрик большую часть жизни хотел получить титул короля, но все еще остается принцем. Когда он только женился на Маргрете, ему не был положен ни оклад, ни помощники. По воспоминаниями принца, ему приходилось просить у жены деньги на сигареты, пока правительство не постановило платить зарплату супругу королевы.
О странностях конституционной монархии пишет The New Yorker. Казалось бы: ну дайте вы Хенрику его титул. Монархи в Дании (как и в Великобритании, например) все равно выполняют скорее декоративную функцию: сама Маргрете II в свободное от одобрения парламентских законопроектов время пишет картины и иллюстрирует датское издание «Властелина колец». Но нет – правила есть правила.
Аналог в демократических странах вроде США – позиция Первой леди. Ее тоже никто не выбирает, ей положена зарплата и обязанности, а стать ей может женщина без какой-либо подготовки. Получается эдакая золотая ловушка для супругов правящих лиц – хочешь не хочешь, а устраивать приемы и постоянно находиться в центре внимания приходится. Еще и королевойназываться нельзя.
Среди множества практик правильного питания, clean eating — только натуральные фермерские продукты — особенно популярна. Очень уж хорошо овощи смотрятся в Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Сторонники clean eating заявляют об исключительной пользе своего метода, что неоднократно и досконально опровергалось учеными. Но движение никуда не девается и только набирает силу. Почему? Об этом и рассказывает материал The Guardian.
Сначала начиналось неплохо — людей старались стимулировать на то, чтобы они готовили дома и задумывались о составе продуктов. Но потом речь уже стала идти о внутренней чистоте и избавлении от токсинов, которые якобы содержатся во всей обычной пище. Что отлично легло на то, что автор материала называет «боязнью еды»: современные жители развитых стран видят в супермаркетах полки, набитые снеками, газировкой, жирной и соленой пищей, и начинают искать какую-то альтернативу, боясь за своё здоровье. Новости о зашкаливающих рейтингах ожирения только усиливают страхи.
И тут приходят гуру, которые говорят: «Ешьте вот так, и вы снова будете здоровыми и чистыми». Выпускают книги, курсы и пишут в блоги. Естественно, это влияет на рынок: продавцы продуктов и утвари начинают зарабатывать на том, что популярно, и продвигать свою продукцию. В результате сейчас в Великобритании продается больше авокадо, чем апельсинов, а в рацион американцев входит свекла и кочанная капуста.
И снова, как это бывает с популярными тенденциями, многие начинают воспринимать их слишком радикально — некоторые деятели clean eating переходят на питание одними сырыми овощами и у них начинают выпадать волосы. Получилась система сродни религиозной: с жесткими правилами, своими пророками и обещаниями спасения от нездоровой еды, которой сейчас в мире, пожалуй, все-таки слишком много.
На северо-востоке Дамаска, ровно между силами правительства и оппозиции, стоит больница Аль-Байруни. Ее стены укреплены шинами и кусками железа, на крыше — бочки и мешки с песком. В Аль-Байруни 500 койко-мест – это самый большой онкологический госпиталь в Сирии. О непростой жизни его пациентов и других онкобольных в охваченной войной стране рассказывает The New York Times.
Всем родителям, которые приводили в Аль-Байруни своих детей, приходилось принимать сложное решение: ехать в госпиталь по дороге, которая постоянно обстреливается из минометов, либо ждать и надеяться, что конфликт закончится быстро. Некоторые оставляли в своих городах семьи, чтобы рискнуть всем и с больным ребенком приехать в раздираемый войной Дамаск.
Героев в материале много: девятилетняя девочка с саркомой Юинга – редкой формой рака костей и мягких тканей – семилетняя девочка и девятилетний мальчик, оба с лейкемией. 35-летний портной, которому приходится раз в двадцать дней ездить на химиотерапию в Турцию. Его 25-летний товарищ. Дети ведут себя оптимистичнее взрослых. В их поведении поражают две вещи: они не обращают совершенно никакого внимания на взрывы и даже в больничных палатах со следами от шрапнели на стенах обсуждают не свое тяжелое положение, а хобби, прошлый поход в школу и то, кем они хотят стать, когда вырастут.
Родители винят в возникновении рака войну – стресс, постоянные выхлопы техники, газовые атаки. Подтвердить или опровергнуть это сложно, однако война, безусловно, влияет на показатели смертности среди раковых больных Сирии. В борьбе с раком главное – быстро его диагностировать и начать лечение. С той же саркомой Юинга вероятность выздоровления снижается с 70 процентов до 30, если пропустить пару месяцев. А из-за войны не хватает врачей, медикаментов, финансирования, мест в больницах – словом, всего.
Никакого заключения или вывода в материале нет, автор просто методично описывает, как матери переносят своих детей через минные поля или хоронят погибших от рака дочерей. Из-за войны умирают дети, которые, возможно, могли бы выжить – какие уж тут выводы.