Игра Бакмана: эссе автора «Второй жизни Уве» о том, как он тренировал футбольную команду своей дочери

Быть тренером значит смотреть на всех детей как на своих собственных.

Когда-нибудь ты поймешь, что дело было не в футболе. Это могло быть что угодно. Я просто хотел быть с тобой —и везде, куда бы ты ни пошла, и оставаться рядом, пока ты мне это позволяла.

Когда тебе было пять лет, мы с тобой поссорились. Мы ехали в машине на тренировку. Не помню точно, о чем была эта ссора. Как я уже сказал, тебе было пять лет, так что поводом могло стать что угодно. Что я взял с собой не те кукурузные крекеры – уже откусив от одного, ты обнаружила, что они не круглые, а квадратные, а ты терпеть не могла квадратные крекеры. Что я не понимаю, насколько ты ненавидишь квадратные крекеры, а значит, мне плевать на твои чувства и, наверное, плевать, даже если ты вообще типа помрешь! Если бы я действительно тебя любил, я купил бы правильные крекеры, без острых уголков. Это была одна из множества подобных ссор. Она закончилась, когда мы остановились на красный свет и ты что-то сказала, а я сказал что-то в ответ, а затем ты сказала что-то довольно грубое, а я сорвался: «Если ты собираешься ссориться со мной каждый раз, когда мы едем на тренировку, то я не понимаю, для чего я вообще стараюсь и работаю твоим тренером!»

Стало тихо. Ты посмотрела мне в глаза в зеркало заднего вида. Твой взгляд был холодным, как лед. Затем ты сказала: «Вообще-то ты не тренер. Ты просто накачиваешь мячи».

Это ранило меня намного сильнее, чем я мог бы предположить. Всю оставшуюся дорогу я хранил молчание, и ты тоже. Сегодня мы с тобой шутим, вспоминая этот эпизод, но тогда мы с тобой оба заметили, что перешли черту. После этого тебе пришлось быть аккуратнее с моим мнением о себе. Вечером, когда мы вернулись домой, ты пробормотала: «А еще ты клеишь пластырь, если кто-то поранится». Этой фразой ты обмотала мою грудь, как скотчем, и только благодаря ей я на следующий день не развалился на куски.

Не проявил ли я излишнюю обидчивость тогда, в машине? Конечно. Но в свое оправдание могу сказать, что последние несколько месяцев я потратил на работу тренером немалую часть своего свободного времени. Ну, хорошо, не тренером, а помощником тренера. Или, по меньшей мере, помощником помощника тренера. Или, по самому минимуму из минимума, я был тем, кто на родительском собрании, когда нам сообщили, что пара опытных тренеров у нас есть, но еще один опытный взрослый лишним не будет, первым поднял руку. Так что я – дополнительный взрослый. Конечно, если быть абсолютно честным, то когда мы вместе с одним из тренеров шли с этого родительского собрания, он спросил меня: «Это твой универсал?» Я ответил: «М-м-м...» И он сказал: «Отлично!» Так что самое главное – я тот парень, у которого есть достаточно большая машина, чтобы на протяжении последующих двух лет возить футбольное снаряжение. Но можете мне поверить: дождь с равной силой льет и на голову главного тренера, и на голову чувака, который ничего не понимает в футболе.

Потому что, к сожалению, на тренировках я обнаружил, что знаю о футболе очень мало. Я был одержим этой игрой всю свою жизнь и потратил немало времени, крича в адрес незнакомых парней на экране, что они должны делать вместо того, что они, блин, пытаются делать. Но, как выяснилось, я не знаю практически ничего. Для меня это был вылитый за шиворот ушат ледяной воды, поскольку это была важная часть моей личности: до того я был одним из тех, кто «соображает» в футболе, но потом я познакомился с твоими тренерами и тут же вспомнил старый анекдот про бокс. «Я хотел стать боксером, пока не встретил парня, который очень хотел стать боксером». Когда я смотрю футбольный матч, я смотрю футбол, а твои тренеры смотрят на все. На первых же твоих тренировках один из них объяснил, как Юрген Клопп организует контрпрессинг, и до меня вдруг дошло, что я понятия не имею о том, что такое контрпрессинг. Второй тренер посмотрел на тебя и остальных пятилеток и шутливо сказал: «Вы, конечно, сразу все поняли, правда?» Никто из других девочек ничего не ответил, а ты посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «Вообще-то я здесь только потому, что папа обещал после тренировки отвести меня есть бургеры».

Я с уважением отнесся к твоей честности. И, раз уж мы заговорили о честности, единственное, что я усвоил про контрпрессинг, были слова твоего тренера: «Суть не в том, что ты делаешь, когда ты контролируешь ситуацию; суть в том, что ты делаешь, когда теряешь контроль над ситуацией». А я подумал, что это то же самое, что стараться быть человеком в обычный будний день. Примерно тогда же я понял, что в твоих футбольных тренировках главным будет не футбол.

А потом мы поехали есть бургеры.

Иногда меня беспокоит, что ты начала играть в футбол только ради меня. Но потом я напоминаю себе, что, скорее всего, все обстояло с точностью до наоборот. Я сам много лет играл в футбол, я слишком много знаю о гравийных полях в ноябре, когда завывает ледяной ветер и лупит косой дождь, чтобы одобрять это занятие. Я приложил немало усилий, чтобы сообщить тебе о многих более приятных занятиях, которым можно предаваться при комнатной температуре. Если задуматься, я настолько мало разговаривал с тобой о футболе, что ты выбрала его исключительно с целью мне досадить. Как родитель, я, разумеется, не могу знать это наверняка. Мы всегда убеждаем себя, что все лучшие и худшие решения детей каким-то образом связаны с нами.

Но теперь тебе семь, и в глубине души я знаю, что оказываю на тебя все меньше влияния. Это возраст, в котором начинаешь чувствовать силу прибоя и, чтобы пробраться к глубокой воде, тебе приходится бороться с волнами. Ты наверное еще видишь берег, но уже чувствуешь, как тебя увлекает течением. Скоро ты оторвешься и отправишься дальше. На том родительском собрании я поднял руку только потому, что хотел оставаться с тобой чуть подольше. Я поднял свою руку, как тонущий в море человек.

Ты, наверное, это знаешь. Все, что мы делаем вместе, подчиняется одному и тому же правилу, которое распространяется на всех детей и их родителей: сначала мы делаем это для тебя, а потом ты делаешь это для нас.

Вот почему я сжимаю твою руку все сильнее, когда мы идем к тренировочной площадке. Ты ведь мне не скажешь, когда это будет в последний раз.

Жозе Моуринью сказал: «В футболе главное – побеждать». Но благодаря тебе я понял, что для меня это не так. Алекс Морган сказала: «Оправдания – те же поражения; они знакомы всем, кроме чемпионов». Я уверен, что она права, но, по совести сказать, я не против парочки оправданий. В детстве я хотел быть частью этой игры, потому что все остальное состояло из социальных норм, которых я не понимал. А футбол давал ясно понять, чего он от меня ждет. Футбольное поле было единственным местом, где я не чувствовал, что со мной что-то не так. Однажды я написал: «Ты любишь футбол потому, что это инстинкт. Если по улице катится мяч, ты его пнешь – по той же самой причине, по какой ты влюбляешься. Просто потому, что ты не знаешь, как себя остановить». Я по-прежнему это чувствую. Как сказал Гари Линекер, это простая игра: двадцать два человека девяносто минут гоняют по полю мяч, а потом на тебя орет твоя дочь.

Но кроме всего этого есть кое-что еще.

На прошлой неделе ты повредила спину, прыгая на батуте, и вообще не могла тренироваться. Но мы все-таки поехали на тренировку, чтобы раздать остальным жилеты и мячи. Когда я развернулся и направился обратно к машине, ты сказала: «А мы что, не останемся, чтобы помочь?» И мы остались. Я научил тебя пользоваться электрическим насосом для мячей, а когда Тим Мейт – одна из твоих товарищей по команде – поранилась, я заклеивал ей рану пластырем, а ты сидела рядом и рассказывала ей про те случаи, когда я по собственной невнимательности поранил тебя. Например, однажды на тренировке я забыл снять часы, а ты, к сожалению, подросла ровно настолько, чтобы, подбежав ко мне на скорости с целью меня напугать, врезалась головой в часы и упала на землю. Со стороны эго выглядело так, будто я тебя ударил. Признаюсь, за это меня не назвали бы отцом года.

Иногда мне хочется, чтобы ты забыла о моих проколах или хотя бы перестала рассказывать о них каждому встречному. Но ты очень хорошо запоминаешь такие моменты. Это отличное качество для тех, кто любит спорт, потому что спорт весь состоит из моментов. И жизнь тоже.

На прошлой неделе один из тренеров напомнил мне о том, как ты в последний раз рассмешила его до колик: у него есть 13-летняя дочь – потрясающая футболистка; ты вместе с ним ходила на ее тренировку и вдруг спросила: «Почему они так много бегают?» Он сказал, что они должны много заниматься физическими упражнениями, чтобы быть выносливыми и уметь продержаться до конца матча; когда ты достигнешь ее возраста, добавил он, тебе тоже придется много бегать. Ты спокойно взглянула на него и сказала: «Когда я достигну их возраста, не думаю, что я буду играть в футбол. Потому что это не для меня». Иногда ты говоришь, как директор завода в старом черно-белом фильме, но я понимаю, что ты хотела сказать. Для тебя футбол – тоже не всегда только футбол; он нам просто нравится, чем бы он ни был. Вчера ты сказала своей матери, что, когда она приходит на тренировку, чтобы посмотреть на «меня и папу», это здорово, как будто она приходит ради нас двоих, а не только ради тебя. Мне пришлось надолго присесть, прежде чем я смог встать – что-то распирало меня изнутри.

Прошлым вечером я заснул на полу возле твоей кровати. Мы оба держали за лапки твою плюшевую собачку. Тебе купили ее на бейсбольном матче в Торонто, и тебя это так обрадовало, что вряд ли ты помнишь об этом матче что-то, кроме собачки. Когда теперь я вспоминаю об этом, не думаю, что тоже помню о нем что-то еще. Один мудрец дал следующее определение бейсбола: «Это игра провалов». Даже лучшие в мире отбивающие промахиваются семь раз из десяти; они промазывают так часто, что их почти удивляет, когда им удается попасть по мячу. Я сходным образом смотрю на свое родительство.

В тот день, когда мы с тобой, пятилетней, ехали в машине и ссорились из-за кукурузных крекеров, на дворе стояла осень и я страдал от депрессии и усталости. Это непростые слова – их легко произнести, но трудно объяснить. Всю мою жизнь мне говорили, что мой мозг работает не совсем так, как должен. Иногда это хорошо; у меня довольно бойкое воображение, которое привело меня к довольно необычной профессии, а это, в свою очередь, — удача, потому что на нормальной работе я удержаться не способен. Но иногда это плохо, потому что мой мозг настолько успешно убеждает меня в реальности вымысла, что способен внушить мне опасные вещи.

Той осенью я находился под невероятным стрессом, и продолжалось это очень долго, а мой мозг в состоянии стресса утверждает, что я не могу дышать. Разумеется, это ложь, но мой мозг может быть настолько убедителен, что мои легкие ему верят. Это называется паническая атака, и из-за нее я могу посреди ночи лечь на пол в прихожей, уверенный, что вокруг меня безвоздушное пространство. Вот насколько бойкое у меня воображение. Первая паническая атака случилась со мной в твоем возрасте. Помню, что школьная медсестра решила, что у меня астма. На самом деле я просто постоянно пребывал в печальном настроении – безо всякой на то причины. Со мной до сих пор такое бывает. В этом никто не виноват, и это не значит, что я несчастлив. Я невероятно счастливый человек. Просто я хрупкий. Иногда мой мозг представляет себе черную дыру и швыряет меня на ее дно, и мне может понадобиться время, прежде чем я смогу вообразить веревку, при помощи которой выберусь оттуда. В такие минуты мне страшно и одиноко: я лежу на дне, и там нет никого, только я и мои страхи. В детстве у меня не было слов, чтобы выразить все это, и я нашел две вещи, которые мне помогали: книги и спорт. Для меня и то и другое стало способом сбежать от реальности. А поскольку в детстве мне очень, очень не нравилась реальность, я был ими одержим.

Сейчас я рассказываю тебе все это, поскольку до нашей ссоры в машине о кукурузных крекерах я, скорее всего, думал, что футбол будет для меня только этим – способом забыть о том, что происходит здесь и сейчас. Но когда ты и я ходили на тренировки той первой осенью, произошло обратное: футбол помог мне выбраться из ямы. Выбора у меня не было, потому что, наклеивая пластыри двум дюжинам пятилеток, ты обязан быть сосредоточенным на сто процентов. Это стало причиной, по которой я оставался на свету, ведь в темноте ничего не видно и ни один мяч не накачаешь. В машине у меня даже не было времени осознать, насколько я вымотан, потому что ты не переставала морочить мне голову этими проклятыми кукурузными крекерами. И за это я тебя люблю. Я тебя обожаю.

Я хочу извиниться за все, чего я в тебе не пойму. Извиниться за все моменты, когда я буду плохим отцом. Это игра провалов. Моя единственная надежда – что я хотя бы был поблизости настолько, чтобы ты видела: я пытаюсь. Перед каждой тренировкой я говорю тебе: не страшно, если ты облажаешься, главное – делай все, на что способна. Я надеюсь, что ты, когда вырастешь, вспомнишь и расскажешь мне именно об этом. Все часы в машине, все бургеры, все хот-доги на заправке, все съеденные в будни сладости, о которых мама ничего не знала, все наши ссоры и все наши примирения. Однажды ты заорала: «У меня худший отец в мире!» перед всей командой. Я не заметил, что ты поранилась. (Я был слишком занят, разбираясь с новым электрическим насосом, который только что купил). И вечером, когда мы оба держали за лапки твою плюшевую собачку, ты, прежде чем заснуть, прошептала: «Ну ладно. Ты не самый худший». А я прошептал в ответ: «У Дарта Вейдера тоже были дети. Я же все-таки, наверно, лучше, чем он?».

Но ты уже спала. Я прошел в ванную и бросил в стирку форму для следующей тренировки. Уложил в пакет кукурузные крекеры. Я знал, что цель спортивных занятий – не только воспитать футболистов, но также воспитать детей. Я не был готов к тому, что одновременно это станет воспитанием родителей.

Теперь у нашей команды пять тренеров. Прошлой весной я пригласил их на ужин. Мы выпили по бутылочке-другой пива и много смеялись, а на следующий день твоя мать сказала, что эти четверо новых друзей – больше, чем было у меня за последние 14 лет. Я признался: да, мы типа друзья, а не просто футбольные тренеры. «Сам не знаю, как это получилось», — сказал я. Твоя мать закатила глаза: «Серьезно, Фредрик? Я точно знаю, как это получилось. Они постоянно со своими детьми. Они в первую очередь – папы. Они много кто еще, но в первую очередь они папы. Ты, наверное, даже не знаешь, чем они зарабатывают на жизнь. А им наплевать, чем занимаешься ты. Они знают тебя через твою дочь. Возможно, в качестве ее отца ты впервые чувствуешь себя комфортно».

Один из других тренеров рассказал мне историю. Его старшей дочери было семь лет. Он тренировал ее команду, когда они играли против клуба, который он ненавидел всю свою жизнь. Разумеется, как ответственный отец, за недели до матча он приложил особые усилия, чтобы не выдать дочери свои чувства относительно другой команды. Он убедил себя: это просто еще один матч. Но когда игра началась, его дочь забила гол. Она много забивала в каждом матче и никогда особенно не ликовала по этому поводу, но в этот раз она отвернулась от своих товарищей, побежала прямиком к кромке поля и бросилась в руки отцу. Он стоял, обуреваемый двумя желаниями: извиниться перед ней и в то же самое время не выпускать ее из объятий. Хорошим родителем быть чертовски сложно. Мы всегда думаем, что отлично умеем скрывать это от вас, но вы знаете все, что мы о вас думаем; все свое детство вы таскаете в своих рюкзаках наши страхи.

Совсем недавно дочь-подросток одного из наших тренеров принимала участие в матче, во время которого родители игроков другой команды орали как ненормальные и вообще вели себя вызывающе. Позже я спросил ее, оказало ли это на нее какое-то влияние. Она ответила: «Нет, я к такому привыкла. Я просто не обращаю на это внимания. Единственное, что на меня влияет, это если начинает кричать мой папа».

Ее папа стоял за ней, держа руки засунутыми в карманы так глубоко, что, наверно, касался ими носков. На матчах он больше не кричит, но на нижней губе у него всегда видны следы зубов. Мы стараемся изо всех сил. Мы надеемся, что вы видите: мы и в самом деле пытаемся. Вот и все.

Раньше ты злилась, потому что тебе казалось, что других игроков я поддерживаю больше, чем тебя. Я пытался объяснить, что на тренировке не могу быть твоим папой. Я должен быть тренером для всех девочек. На прошлой неделе у нас возник похожий спор. Только я собрался снова произнести тот же монолог, когда ты закатила глаза – еще хуже, чем твоя мать, — и сказала: «Я зна-а-а-ю, когда мы здесь, все дети – твои дети». Я хотел сказать, что вообще-то я выразился совсем иначе, поскольку взрослому мужчине, который зарабатывает на жизнь словами, трудно признать, что твои слова – уже лучше моих, но ты была права. Быть тренером это и значит смотреть на всех детей как на собственных, а не притворяться, что у тебя нет своих.

Я просто хочу подчеркнуть, что у меня в самом деле нет сил спорить с вами двадцатью насчет кукурузных крекеров. О них я спорю только с тобой.

Когда я пишу эти строки, стоит октябрь, вечер пятницы. Завтра утром у нас тренировка. Будет ледяной ветер и косой дождь, потом – бургеры или хот-доги на заправке. Не знаю, о чем мы будем спорить, но уверен, что мы найдем тему. У тебя перед тренировкой – класс театрального мастерства, и нас обоих очень смущает, когда я кричу: «Не драматизируй!», если, играя в футбол, ты падаешь, хотя на сцене от тебя ждут именно этого. Ты прорычишь мне в ответ: «Я стараюсь изо всех сил!» И я прореву в ответ: «Я тоже!» Надеюсь, я не хуже Дарта Вейдера. Надеюсь, что ты знаешь: для меня дело никогда не сводилось к футболу. Это могло быть что угодно. Я просто хотел быть с тобой – везде, куда бы ты ни пошла, и оставаться рядом, пока ты мне это позволяла.