«Гагарин как нереализовавшийся персонаж русской истории». Лев Данилкин — о единственном человеке, подходившем на вакансию героя
Охи-вздохи — почему ж это все вытанцевалось у нас именно так, как сейчас? — слышны регулярно; но пожалуй, 2021 в этом плане особенный: как бы это, что ли, можно было б «перескочить» в какую-то еще реальность? Это вообще когда-нибудь закончится? Почесывая затылок и шаря взглядом по календарю, абсолютно случайно совпавшему с тем, что использовался в 1937, натыкаешься на красную дату 12 апреля: 60-летие полета Гагарина, единственное светлое пятно. Вот был бы жив космонавт — может, все было б по-другому?
А правда: что было бы, не погибни Гагарин в марте 1968?
Можно ли попытаться реконструировать, как выглядела бы его дальнейшая карьера — имея представление о его потенциале, статусных перспективах, типе характера, личных предпочтениях — и зная исторический контекст? Да-да, конечно, все это заведомо пустой треп: а что если бы Ленин дотянул до середины ХХ века, а Сталин умер в 1924? А если бы Христос прожил не 33, а до глубокой старости? А если б Кеннеди не убили? История не знает сослагательного наклонения — точка.
История, может, и нет — а вот историческая социология вполне допускает пользование частицей «бы» как инструментом: не в смысле пощекотать воображение, выдумав альтернативную биографию конкретной личности, а — получить ответ на вопрос посерьезнее: а почему развитие того или иного общества пошло именно по этому, а не по другим путям? Где и какие были развилки — и почему другие возможности не смогли реализоваться? Какие исторические «вакансии» на место героя эпохи — как вот существует же подмеченная Пастернаком «вакансия поэта» — были открыты в тот или иной момент — и почему на какие-то из них так и не сыскалось претендентов?
В конце концов, когда, если не сейчас, подумать об этом: ведь к 2021 году мы оказались в очень сильной позиции — потому что, наконец, увидели финал. Теперь уже не нужно быть сторонником теории заговора, чтобы ясно понимать: события второй половины 80-х-90-х — вовсе не просто самопроизвольный «демонтаж СССР», а ни что иное, как запущенный еще в середине 60-х — Гагарин застал этот момент, хотя, естественно, понятия не имел, что в долгосрочной перспективе означают те или иные явления — процесс контролируемого транзита власти — политической, экономической, военной, идеологической — от партии к КГБ. Успешный: система таки изменилась — «всерьез и надолго», как сказал бы Ленин.
И вот теперь, четко представляя историческую рамку, давайте вступим на крайне зыбкую почву — и попытаемся подвигать по картине фигурку Гагарина; разметить его возможные траектории.
Стопроцентная вероятность, что полковник ВВС Гагарин получил бы следующее офицерское звание — и стал, лет в 35-36, генералом (да и, видимо, в генерал-майорском звании тоже на всю жизнь бы не засиделся).
Есть некоторая вероятность того, что Гагарин, мотор многих предприятий и проектов, сумел бы форсировать развитие развернутой в 1965 Лунной программы СССР — и добился бы ну если не опережения американцев в высадке на Луну, это вряд ли, но по крайней мере предотвратил бы подозрительное (под предлогом «какой смысл тратить силы, чтобы лететь туда, если там уже были американцы» — как будто футбольный матч должен заканчиваться после первого гола; не прекратили же США попытки вывести человека на орбиту после полета самого Гагарина) сворачивание проекта в начале 1970-х.
И даже если бы ему так и не удалось слетать к Луне — на орбиту — или на Луну, он, тоже почти стопроцентно, лично поучаствовал бы в проекте «Союз-Аполлон» — и, еще раз подтвердив свою «конвертируемость», обзавелся бы, по ходу, еще более глубокими контактами с «западными партнерами»; нелишний опыт в мире, который вот-вот станет глобализованным.
В 70-е советские исследования космоса так или иначе замедлились бы — упершись в дефицит средств и отсутствие ответа на вопрос, как именно способность долго висеть на орбите связана с оборонным преимуществом — ведь именно военные главные заказчики в этой области. Весьма вероятно, что Гагарин ушел бы из отряда.
Это важный момент: Гагарина можно отвязать от его «естественного», автоматически выскакивающего в сознании предиката: яблоко — фрукт, Волга — река, Гагарин — космонавт. Вовсе нет: как психологический образ Гагарина не исчерпывается «улыбкой Гагарина» — так и его профессиональные компетенции словом «космонавт».
Конечно, он мог всю жизнь провести «человеком 12 апреля» — но это так не похоже на него. Вся карьера Гагарина свидетельствует, что в момент, когда он ощущает бесперспективность достигнутого им положения, когда выясняется, что достигнутая позиция имеет естественный потолок и препятствует его саморазвитию, он резко меняет курс, вкладывает накопленный социальный капитал в какой-то другой актив — и меняет профессиональную идентичность.
Возможно, он перебрался бы на соседнюю поляну — служить в космической отрасли: в худшем случае по этой части ему светила административная должность начальника ЦПК плюс какая-нибудь синекура вроде места председателя Комитета защиты мира. В лучшем — должность министра или замминистра Общего машиностроения (аналог «Роскосмоса»), где он курировал бы запуск станции «Мир», «Буран» и «ГЛОНАСС»; но и это, на самом деле, не вполне «гагаринская» — чисто чиновничья, не творческая позиция.
Что еще ему остается?
Мы не возьмемся точно сказать, кем именно мог бы провести Гагарин вторую половину семидесятых — начало 80-х, но мы понимаем, что в 1985-м, в год начала большого кризиса, когда наступают большие перемены, в стране открывается вакансия политика, представляющего контр-элиту. Сам Гагарин уже в середине 60-х принадлежал к престижной статусной группе, дающей политику хорошие стартовые возможности; и деятельность его уже тогда в очень значительной степени была политической.
Таким образом, в превращении Гагарина из летчика-космонавта и дипломата-пропагандиста в политика нет не только ничего невозможного, но даже удивительного. Наоборот, странно было бы предположить, что он — при его-то манере постоянно сканировать пространство на предмет перспективных возможностей — мог упустить такой шанс.
Поразительнее всего, что в 1985 Гагарину — всего 51 год: жизнь политика в этом возрасте только начинается. И как бы ни надоел к тому времени избирателям постоянный «интеркосмос» в новостях, именно он, Гагарин, вот уже четверть века является наиболее консенсусной и уважаемой фигурой для всего населения СССР. Нам ведь виден — из нашего 2021 — весь список действующих лиц в этой пьесе; и мы знаем, кем в итоге была занята эта вакансия; и если бы имя Гагарина все же присутствовал в бюллетенях — был ли у кого-то еще шанс выиграть у него на свободных выборах?
(Мы изо всех сил стараемся сохранить подобие объективности — и не ссылаться на наши глубоко нерепрезентативные опросы личных знакомых Гагарина на предмет, кем бы тот мог стать, если бы дожил до перестройки; однако не удержимся от того, чтобы хотя бы упомянуть о том, что все они, несколько смущаясь, говорят одно и то же — «президентом»).
Допустив метаморфозу Гагарина — из космонавтов в политики, мы, естественно, не знаем— в какого именно политика он превратился — и какой именно путь («спасение СССР»/новый «нэп» и возвращение к ленинской идее отмирания государства из «Государства и революции»/демократическая парламентская республика, провозгласившая Stunde Null) разрешения кризиса выбрал. Вполне допустимо, что, оказавшись таки Номером Один, он остался бы, по сути, аналогом М.С.Горбачева или Б.Н. Ельцина, то есть, с тем или иным люфтом, ширмой для большого транзита; инструментом кого-то еще, не самостоятельным актором.
Если уж на то пошло, несложно представить себе Гагарина и на какой-то жердочке потоньше да пониже — тоже «состоявшимся», безусловно, — но только не в качестве исторического персонажа, а бенефициара своей лояльности подлинным историческим силам. Министром обороны, занимающимся выводом войск из Германии и разрабатывающим план новогодней атаки Грозного. Директором госкорпорации «Роскосмос». Госсекретарем Союзного государства. Да и Председателем Госкомспорта — пойдет? А Олимпийского комитета? А вот мэром, допустим, Москвы, «крепким хозяйственником»? Да запросто — и то и другое и третье, и всем от этого было бы только лучше: уж точно можно не сомневаться в компетенции Гагарина в любой из этих областей, по меньшей мере сопоставимую с теми, кто на самом деле занимал и занимает эти должности. Лояльность — ну а почему б ему ее и не сохранять? Вот принял же он отставку Хрущева, не двинул на Красную Площадь с одиночным пикетом; а когда настойчиво просили — мог и про клеветников на социалистический строй речь толкнуть, и коллективное письмо осуждающее подмахнуть. В конце концов, он ведь — это уж точно — был «государственник»: а по российским понятиям это означает поддержку всего, что делается для блага правящей элиты. И раз так, почему, собственно, ему не быть лояльным тем, кто в разные периоды это самое государство представлял — сначала М.С.Горбачева, затем Б.Н. Ельцина — и так далее? В конце концов, политические траектории А.А. Леонова и В.В. Терешковой всем известны — и показательны. Хороший дом, хорошая жена — что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость. Да и на заборе тебе гарантированно никто не намалюет — ни «Юра, мы все про***ли», ни «Юра, мы все исправим»: с какой стати дергать этого Юру за рукав — был тот Юра, да весь вышел, такие здесь больше не живут.
Все так; и все же — не следует ли нам, выстраивая образ «непогибшего» Гагарина, исходить из представления об уникальности его личности — и закладывать в наш прогноз динамику, рост самостоятельности и самосознания, который, несомненно, происходил в нем; учитывать «диалектику души» — внутренние противоречия, которые накапливаются количественно и ведут к качественным изменениям. И вполне можно представить, что по мере набора опыта, столкновения с травматичными препятствиями и обретения самостоятельности в нем происходит рост политического сознания, персональной ответственности.
Гагарин был не «просто» и не только выдающийся космонавт; то, что его выбрали на роль «Колумба Вселенной» и фронтмэна СССР на почти целое десятилетие — не случайность, а результат его собственного инстинктивного и методичного «движения вверх»; ни у кого другого этого свойства в таких масштабах не было, и именно оно — способность доучиваться, «улучшать себя» — и привело его в свое время в ракету (а потом привело бы и еще выше).
Обратил бы он внимание на то, что «космонавт» теперь — не тот, кто улыбается до ушей и выпускает белых голубей, а «человек с ружьем», который так помашет у вас перед лицом оливковой ветвью — сославшись на особенности конденсации влаги изнутри шлема — что мать родная не узнает? Осознавал бы он объективность противоречия между образом будущего, заложенным в него Циолковским и Королевым, — и явлениями, которыми сопровождается хорошо известный нам политический маршрут: демографический спад, деиндустриализация, рост уровня преступности, урезание базовых прав граждан, снижение качества массового образования, формирование сословного общества?
Не было ли, в таком случае, участие Гагарина в процессе транзита власти объективно невозможным — то есть предполагать его возможность можно только не осознавая его логическую противоречивость?
(Объективность этого противоречия, кстати, можно проиллюстрировать курьезом непосредственно из сегодняшней реальности: в момент споров, кому бы поставить памятник на Лубянке, называли каких угодно претендентов — но только, что характерно, не Гагарина. Гагарина, который вообще-то уместно выглядит где угодно — хоть на Красной площади, хоть на флаге России, хоть на гербе, хоть в гимне отдельной строчкой. За одним, похоже, исключением: Лубянки; вот тут что-то не срастается, где угодно — но не там, не оттуда он).
Согласился бы немолодой Гагарин быть фронтмэном этой системы — или его больше привлекал тип общества, где, перефразируя Ленина, больше не надо было бояться космонавта?
В конце концов, неловко упоминать этот фактор, но все же: у Гагарина было чуткое, чувствительное сердце, и реализация спущенного сверху сценария — пусть даже не угрожающего его персональному благополучию — не могла быть принята им как приемлемые издержки.
Выдвинутая эпохой вакансия на должность героя предполагала не лояльность, а противодействие.
И мы точно знаем — ну ладно: чувствуем — ну ок: можем поверить хотя бы — что в тот момент, когда Гагарин оказался единственным, у кого хватило бы силы сдвинуть рычаг этой «стрелки» — и перевести ее так, чтобы состав, движущийся в тот 2021 год, который мы получили, устремился в другом, альтернативном направлении, — разве мы не можем предположить, что он бы сделал это?
В итоге, однако ж, Гагарин ничего не перевел и никуда не направился — потому как на момент, когда открылось историческое окно возможности, реализовать которую мог только он, был мертв около трех десятков лет.
Мертв — по трагической случайности или потому что кто-то, спохватившись, «отсек» его? Для этого придется предположить, что этот кто-то уже в 1968 смог уловить принципиальную несовместимость Гагарина и проектируемой системы, спрогнозировать гагаринский вектор развития — и купировал этот вариант будущего заранее. Сомнительно? — Крайне сомнительно. Хотя, может быть, мы просто не знаем степень политической независимости Гагарина в последние месяцы его жизни — о которых ходят же самые нелепые слухи: будто «Гагарин на кремлевском приеме плеснул Брежневу в лицо бокал шампанского» или что «конкурентом Гагарина на следующий полет был космонавт Береговой, внебрачный сын Брежнева». Всему этому грош цена, но подразумеваемые этими бреднями вопросы никуда не деваются: всем ли Гагарин нравился наверху? Был ли удобен или скорее наоборот? Странные намеки и фигуры умолчания, которые позволяли себе его знакомые в ответ на такого рода предположения, ясности не добавляют. А еще — ну, странно, конечно, что за больше чем полвека мы так и не получили хоть сколько-нибудь правдоподобный ответ на вопрос, почему погиб Гагарин, — и гибель эта всегда, абсолютно всегда фигурирует в паре со словом «загадка». Странновато, опять же, что документация по расследованию этой катастрофы до сих пор держится в секрете, а собранные вещдоки никому не показывают. Озадачивает, что никто официально так и не опроверг версию, например, Леонова-Белоцерковского о том, что самолет Гагарина и Серегина врезался в землю после воздушного контакта с неким другим летчиком. И что все это значит? А ничего — в конце концов, ну ведь такая уж у нас страна — секретная, вдруг, действительно, лучше уж не показывать — поди знай что, абы кому. И разумеется, ни у кого и в мыслях нет попытаться установить связь между операцией по припрятыванию концов в воду с теми, у кого, теоретически, мог быть интерес «отсечь» Гагарина. Был храбрым парнем, хорошим космонавтом, улыбался, боролся за мир, погиб в полете — вот все, что требуется знать о Гагарине; какой еще президент? А ну хватит чушь молоть.
Мы и не станем.
Последнее, чего хотелось бы, — это превратить память о Гагарине в набор мемов, в галерею общеизвестных фотографий, снабженных многозначительной подписью «Гагарин что-то замышляет»
Факт, однако ж, вот в чем: Большой Кризис конца 80-х-начала 90-х предполагал и альтернативные варианты исторической судьбы — не только реализовавшийся; но чтобы состоялся другой — нужна была очень сильная личность, причем с бэкграундом, социальным капиталом, харизмой, коммуникативными способностями и сердцем не таким, как у политиков, которые вышли на авансцену в реальности. По сути, единственный, кто подходит под любые требования для того, чтобы занять эту вакансию исторического героя, у кого хватило бы сил самому «все исправить», — это тот самый «Юра».
Это, собственно, все, что требуется знать об альтернативной истории последнего тридцатилетия.