Журналистки Саша Сулим и Таисия Бекбулатова — о том, как разговаривать с маньяками и рассказывать их истории

В фильме Мохов озаботился будущим одной из своих жертв — Елены Самохиной. «От меня родила и больше не рожает. Надо опять мне заняться ею», — сказал он. На вопрос Собчак, считает ли он себя плохим человеком, Мохов ответил: «Ну, оступился немножко, с кем не бывает?» — и добавил, что ему «по кайфу» внимание СМИ и общества, которое он получает после освобождения.

Слова скопинского маньяка проверят в СК по поручению главы ведомства Бастрыкина и после жалобы депутата Оксаны Пушкиной, это поддержала и сама Собчак.

Выход фильма породил дискуссию: надо ли давать слово человеку, осужденному за такое преступление? Не легитимизирует ли беседа с Моховым его фигуру в информационной сфере, особенно если учитывать, что он не раскаялся и даже пригрозил снова «заняться» одной из своих жертв? Как правильно рассказывать истории маньяков и почему убийцы становятся поп-культурными героями?

Мы поговорили об этом с журналистами: Таисией Бекбулатовой — автором расследования «Дорога в Аскиз» про маньяка из Абакана Дмитрия Лебедя, который убивал и насиловал женщин на протяжении пяти лет (по этому тексту продюсерская компания Александра Роднянского «Нон-стоп продакшн» снимет сериал), Сашей Сулим — автором книги «Безлюдное место» про ангарского маньяка Михаила Попкова, жертвами которого стали 77 женщин, и редактором Павлом Пряниковым.

Я слежу за тем, что делает Ксения Собчак, и за ее каналом — в основном из любопытства и потому, что у них довольно большие просмотры. К выпуску про скопинского маньяка у меня было особое отношение: во-первых, это вышло в линейке документальных фильмов — а я на канале «Редакции» как раз занимаюсь этим направлением. Во-вторых, Ксения упомянула меня в описании к выпуску и дала ссылку на Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) не могла не привлечь моего внимания.

При просмотре я испытывала чувство отвращения к Мохову. Если у Ксении была задача показать, насколько он неприятный человек, то она, наверное, ее достигла. Мы действительно видим, что он не раскаялся, что у него отсутствует эмпатия, он совсем не понимает тяжести того преступления, которое совершал на протяжении почти четырех лет.

Я бы не стала говорить, что Ксения его оправдывает. Такое впечатление могло возникнуть из-за того, что она дала слишком много экранного времени маньяку и слишком мало — второй стороне (жертвы, следователь, адвокаты, которые защищают женщин и выступают за борьбу с домашним насилием). Конечно, нас всех будоражит вопрос, почему люди становятся маньяками: они выглядят, как наши соседи, но при этом совершают немыслимые поступки.

Абсолютно нормально искать причины, почему преступление имеет место быть. Но мы, как журналисты, не должны ставить на этом точку, чтобы у людей не возникала стыдливая мысль, что «вообще-то я его понимаю». Именно поэтому очень важен контекст: подобные истории — да и вообще любые истории — нужно писать исходя из контекста, не ставя в центр одного героя (в нашем случае маньяка), а показывать картину целиком, уделять большое внимание жертвам, остальным причастным к этой истории. Именно этого мне не хватило в работе Ксении, и в этом заключается кардинальное различие наших фильмов.

Я писала книгу не про ангарского маньяка, а о том, почему его так долго не могли поймать. Безусловно, без его фигуры было невозможно обойтись, нужно рассказать, как он действовал, выбирал жертв и вел себя. Но Попков стал только одним из кирпичиков этой истории — и далеко не центральным. Возможно, именно поэтому материал не вызвал такого негатива, как фильм Ксении. Я бы не стала выспрашивать скабрезные подробности у ангарского маньяка о том, сколько раз он наносил удары конкретной жертве и каким образом он до этого занялся с ней сексом. Такое может быть интересно таблоидным СМИ, что же касается качественной журналистики, то такие вопросы лучше не задавать.

Сейчас происходит подмена понятий: под неким продуктом журналистского труда подразумевают все опубликованные фильмы и тексты. Но это неправильно, можно что-то снять или написать — и это просто будет чьим-то субъективным взглядом. Ксения увидела материал таким, наверное, не зря, это спровоцировало такую реакцию. Можно считать, что канал Ксении не СМИ, что это не журналистика, — и тогда никаких вопросов быть не может. Но если продукт позиционируется как журналистский, то подход к работе должен быть более осторожным, более щепетильным с точки зрения профессиональной этики.

Я не согласна с тезисом, что журналисты популяризируют подобные истории. Тогда, получается, вообще ни о чем нельзя рассказывать. Например, человек въехал в остановку, полную людей, — об этом тоже нельзя говорить, чтобы другие не повторяли его поступки? Это абсолютно идентичные вещи, и в любом случае мы рассказываем их с точки зрения того, что это плохо. Говорить о плохих вещах нужно, в том числе чтобы искать истоки этих проблем, решать их на зачаточном уровне или уже бороться с последствиями.

Фильм Ксении Собчак я не смотрела. Почитала новости, цитаты из него и поняла, что не очень хочу. Больше всего смутила цитата Мохова, что ему стоит «опять заняться» одной из жертв, мне кажется, это за гранью. С точки зрения журналистики это неудачное решение.

Общаться с подобными людьми и брать у них интервью — правильно, потому что в обществе всегда есть темная сторона. Есть зло, есть преступники, и про них нужно рассказывать, с ними нужно разговаривать. В конце концов, не разговаривая с людьми, ты никогда не поймешь их мотивов, особенностей их жизни, которые привели к подобной ситуации. Тем не менее такой разбор никогда не должен обращаться в оправдание. Когда ты говоришь с преступником такого рода, нужно помнить, что это не просто интервьюируемый, поп-звезда или актер, даже не политик. Это человек, совершивший тяжкое преступление, жертвы которого до сих пор живы, твоя работа им может попасться на глаза, и от этого они могут снова психологически пострадать. Нужно фильтровать: не выбрасывать в эфир все, что человек сказал. Если ты ставишь перед собой некую исследовательскую цель, то ты должен выбирать конкретные цитаты героя, например, как он пришел к чему-то, но нельзя давать ему площадку, чтобы он угрожал своим жертвам.

Журналисту нельзя терять контроль над ситуацией. В истории с Ксенией, мне кажется, получилось так, что герой интервью использовал журналиста для того, чтобы на его площадке заработать себе внимание и, не знаю, насколько это правда, — деньги. Получается, что в ситуации контроля здесь был не журналист, а сам герой, он управлял повесткой. Видимо, все, что он там сказал громкого, в итоге вошло в интервью, возможно, у редактора этого проекта не было задачи создать видео, которое бы соответствовало этическим принципам журналистики. В итоге получилось то, что получилось.

Сама я бы не стала указывать, как кому-то нужно освещать подобное, но лично для меня история преступления, — это всегда история про кому-то причиненное зло. Нужно разобраться в причинах этого зла и рассказать про тех, кто пострадал от него, а не только про того, кто его совершал. Иначе получается как, например, в Штатах. Там маньяк часто становится фигурой культа. Нужно очень ответственно подходить к настолько сложным темам, чтобы твой текст или фильм не выглядел как апология героя.

Нормальный журналист никогда не пропагандирует насилие, рассказывая о нем, потому что если мы пишем, что на какой-то улице прорвало трубу, это не значит, что мы пропагандируем прорыв трубы везде. Это значит только то, что мы хотим осветить проблему, пытаемся понять ее причину, понять при помощи экспертов, исследований и данных, есть ли способы предотвратить такие проблемы. Или такие трагедии. Конечно, освещение таких историй — это не пропаганда. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы этот фильм стал поводом снова что-то запретить.

Другое дело, что при этом нужно быть ответственным журналистом и следить, чтобы фактура, которую ты выдаешь в эфире, соответствовала этическим принципам. Иначе очень легко сместить акценты и сделать так, что внимание и вся слава достанется злодею. Мне всегда хочется в таких историях рассказать о пострадавшем человеке, узнать, как его жизнь из-за этого поменялась, не смаковать детали ужасов. Наше издание специализируется на довольно тяжелых историях, и нужно очень аккуратно всегда к ним подходить, чтобы это не выглядело как какая-то чернуха. Одно дело — это наши тексты, другое — «Криминальная Россия» (программа на НТВ. — Правила жизни), и не хочется в нее свалиться. «Криминальная Россия» — это когда внимание сконцентрировано на деталях преступления и на самом преступнике, а не на его жертвах. Мне кажется, что это неправильно. Журналисту должно быть интересно, как человек превратился в преступника, потому что очень часто в историях этих людей есть собственные травмы, тяжелые отношения с родителями, детские трагедии, и это тоже важно освещать.

Зло не берется из ниоткуда, оно, как правило, чем-то провоцируется, но это не значит, что нужно делать из злодея поп-звезду — это неэтично.

Людей всегда тянет к подобным жестким историям, это естественный человеческий интерес — условно говоря, это про фрейдовскую тягу к смерти. Притронуться к подобному, но желательно притронуться из безопасного места, сидя у себя на диване и глядя в экран. Это будоражит воображение и вызывает сильные эмоции. Люди любят такие истории, но это не значит, что нужно им потакать во всем.

Рассказ о таких историях — это всегда вопрос монтажа: что выкинуть, что оставить. В моей истории про маньяка и его жертв были моменты насилия, яркие детали, но значительную их часть я не использовала в тексте. Оставила только то, что было необходимо, чтобы произвести нужное впечатление. Я не стала мусолить подробности. Частично это было из уважения к живым: пострадавшим и родственникам убитых. Во-вторых, это редакторское желание сохранить баланс, не хочется вляпаться в какую-то чернуху.

Считаю, что ход Собчак нормальный с этической точки зрения, но не слишком профессиональный. Мир маньяков требует исследования. Нападать сейчас на Мохова — непонятно зачем. Свои 17 лет он отсидел (тем более представляю, в каких условиях он сидел в колонии по этой статье, такое год за два или три идет).

Но я бы как редактор сделал бы не интервью с Моховым, а лонгрид, в котором слова маньяка были бы только частью большого текста. Заказал бы объяснения у психологов и криминологов, у сексопатологов. Описал бы окружение Мохова, социальный ландшафт того места, где он жил. Например, мне очень интересно, как простые люди там, где живет Мохов, оценивают его преступления и его самого. Из такой истории отличный нон-фикшен бы вышел в виде книги, а то и сценарий фильма.

Очевидно, что Собчак пошла по самому легкому пути. Сняла 5% сливок с этой истории, а 95% истории осталось за кадром.

Думаю, поклонения Мохову не возникнет. У Чикатило, более смертоносного маньяка, не возникло же фан-движения. Наоборот, кто-то в пограничном состоянии, кто теоретически мог бы стать маньяком, посмотрит на него и подумает: «Елки-палки, и я вот таким некрасивым, бедным, убогим упырем буду выглядеть? Да еще и пройду перед этим через тюрьму?» У маньяков ведь особый момент их жизни — самолюбование собой, своей сверхсилой и неуязвимостью. Но ничего этого у Мохова со стороны не видно, чему там поклоняться?

Пойманные маньяки, прошедшие через тюрьмы или поселившиеся там навечно, — это уже антиреклама. Я все же не могу себе представить положительный образ маньяка, как ни старайся творческий человек. Может, я слишком нормален и потому объективен, чтобы оценивать? Что может быть популярного в темной, хтонической физиологии?

Все же их не надо сравнивать с террористами, у которых есть политическая платформа. Политика, даже самая крайняя, смертоносная, может найти приверженцев. Потому террористам и не дают слова. Но добровольно войти в мир физиологического безумия — вряд ли медиа могут к этому подтолкнуть.