«Революционный гламур»: как глянец стал центром российской журналистики 2000-х

Тогда руководство Condé Nast поставило перед редакцией амбициозную задачу — нацелить журнал на премиальную аудиторию. Переводя с птичьего на человеческий, нам нужно было сделать так, чтобы GQ начали читать те самые сверхбогатые русские, госчиновники, олигархи и обслуга, от присутствия которых большие рекламодатели млели и несли в Condé Nast свои бюджеты. Мы с Усковым вяло сочиняли какие-то концепции и пытались заказывать колонку про метросексуалов, пока не произошло событие, во многом определившее судьбу журнала и мою собственную.

Возможно, кто-то со мной не согласится, тем не менее я имею все основания утверждать, что «феномен русского GQ», «революционный гламур» и прочее обязаны своим появлением человеку, который к гламуру никакого отношения не имел. Журналист и мой близкий друг Алексей Шведов был военкором. Шведов работал миксером для западных телекомпаний и журналов уровня Time — обычно в горячих точках, на войнах, терактах и так далее. Когда 1 сентября 2004-го произошел захват заложников в Беслане, он немедленно отправился туда. И задержался на несколько месяцев. Связи с ним почти не было, и мы недоумевали: что Шведов там делает столько времени?! Оказалось, он остался, чтобы помогать выжившим после нападения и их семьям. Шведов вернулся в Москву в ноябре, позвонил мне, и мы встретились. «Ты должна поехать в Беслан и написать об этих людях». Я буквально покрутила пальцем у виска, напомнив, что работаю в мужском глянцевом журнале и круг моих профессиональных интересов ограничен носками и Rolls-Royce. «Ты не поняла. Ты ДОЛЖНА поехать и написать. Возможно, твои слова как-то помогут этим людям. Иди, покупай билет». И я пошла. Непосредственно в кабинет главного редактора, Николая Ускова. И сказала: «Коля, я должна поехать в Беслан, пусть мне купят билет». Я не знаю, как Усков убедил Condé Nast. Но уже на следующий день я летела рейсом Москва — Владикавказ.

Дальше случились три самых чудовищных дня в моей жизни. «Меня перепахало» — я терпеть не могу это определение, обычно за ним стоит какая-то пошлая, преувеличенная фигня. Но Беслан просто вывернул меня наизнанку. Шведов руководил командировкой из Москвы, меня встретили и провели по всем главным участникам событий, начиная с родителей убитых детей до школьной поварихи тети Симы и чиновника, который врал о количестве детей в школьном спортзале. Я записывала слова этих людей, от которых все во мне застывало, я чувствовала, что погружаюсь в черную яму без дна. Знала, что опытнейшие — не чета мне! — военные журналисты и фотографы после Беслана впадали в депрессию и запои. Я попала в Беслан через четыре месяца после теракта и могу сказать: такой концентрации человеческого горя, ужаса, безнадежности и черноты не видела никогда в своей жизни и, надеюсь, не увижу.

Репортаж «120 дней Беслана», опубликованный в GQ в январе 2005 года, имел для всех нас последствия, которые можно назвать «идеальным штормом» — но в хорошем смысле. Цель, ради которой все затевалось, — помочь людям в Беслане — была достигнута. Статья имела большой резонанс. К нам обратились несколько крупных компаний-рекламодателей с предложением оказать помощь. Нас расспрашивали, почему мы решили опубликовать такой тяжелый материал в глянцевом издании, благодарили за то, что сказали правду.

Со мной тогда встретился сенатор от Северной Осетии, мы долго беседовали, после чего он сказал: «Я хотел с вами познакомиться, девушка из журнала. Я знаю, все журналисты на кого-то работают. Когда я читал вашу статью, я не понял, на кого вы работаете. Но я плакал». Сенатор невольно сформулировал реакцию самых разных людей на то, что мы сделали. Публикуя репортаж из Беслана, мы меньше всего думали о тиражах и аудитории, но, очевидно, искренность пробила какую-то стену, и мы попали точно в цель.

Если расспросить сотрудников редакции о том, в чем был секрет успеха GQ нулевых, наверное, каждый даст свой ответ. Для меня главное заключалось в том, что мы говорили искренне. Это не было проявлением гражданской позиции или героизма, а скорее — упрямство максималистов, понт. Нулевые были временем, когда российские СМИ начали заметно ощущать цензуру и самоцензуру. Глянец, с его мизерной по сравнению с телевидением и газетами аудиторией, мало беспокоил государственных идеологов. Мы публиковали интервью с Ходорковским и Березовским, могли себе позволить, например, не комплиментарный, но эксклюзивный репортаж про тогда еще малоизвестного, но наводившего на обывателя ужас Кадырова — я была первым журналистом, которому он показал семью и дом; заказывали колонки наиболее зловредным обличителям Путина и прочее. Критика действующей власти не была нашим сознательно сформированным USP (Unique Selling Point, «уникальное торговое предложение». — Правила жизни). Мы писали об этом, так как исчезновение свобод и дрейф режима в направлении тоталитаризма, происходившие буквально на наших глазах и с нами, были наиболее важными и интересными из того, что хотелось зафиксировать. Забавно, что наши экзерсисы находили благодарных читателей не только среди бизнес-элиты, которой явно импонировала неопасная глянцевая фронда, но и среди собственно государственных идеологов. Бурдой, которую по их собственной указке изготавливали лояльные СМИ, эти люди брезговали. А нас с удовольствием читали. Поскольку и олигархи, и чиновники были лояльными покупателями Cartier и Brioni, издательский дом Condé Nast нашу нетривиальную редакционную политику в целом одобрял и даже был готов финансировать: оплачивать работу лучших авторов и фотографов, фиксеров, командировки и так далее.

Благодаря стечению всех упомянутых выше обстоятельств я получила возможность восемь лет работать так, как, наверное, мечтает любой журналист. В разных точках мира я отыскивала что-нибудь интересное, а потом подробна описывала. Это могли быть репортажи из Северной Кореи, Китая или тюрьмы для пожизненно заключенных на острове Огненный, рассказ о джазменах в разрушенном ураганом Новом Орлеане или монахах в иволгинском дацане, интервью с Томом Фордом в Лондоне или ледибоях в Бангкоке. Мне посчастливилось работать с лучшими фотографами — в том числе из Magnum: однажды Георгий Пинхасов провел фантастическую съемку стариков-тангоманов в Буэнос-Айресе.

Однажды — кажется, это было в 2006 году — я возвращалась с Сицилии очень довольная собой. У меня в кармане лежал шикарно отработанный репортаж об аресте последнего дона местной мафии Бернардо Провинцано. Вдруг мне в голову ударила идея: что, если сделать в журнале веселую колонку, для которой две нахальные девицы интервьюируют мужчин. Одну девицу я могла легко обнаружить в зеркале, другую надо было еще поискать. Я попросила Николая Ускова познакомить меня с Ксенией Собчак. Так появилась «Философия в будуаре» — самый известный спецпроект русского GQ. Колонку «на троих» я придумала как шутку. Согласно замыслу каждая из двух ведущих имела свою роль — «треш-принцесса» и «девушка-библиотекарь». Драматургия состояла в том, что после степенного дебюта ведущие вдруг менялись ролями, начинали вести себя жестко, напористо, словно играя партию в пинг-понг, где шариком служил интервьюируемый. К моему изумлению, «шутка» произвела фурор. Собчак идеально сыграла роль, а благодаря ее популярности наша колонка мгновенно стала известной. Одним интервью мы могли сделать человека знаменитыми или, наоборот, разрушить его репутацию. Бывало, на нас обижались и угрожали судом, тогда в дело вмешивался Усков: он печально вздыхал и просил простить неразумных девок. В тяжелых случаях в дело шли аргументы посерьезнее: одна из мерзавок — крестница Путина и может нажаловаться. За всю историю рубрики не было ни одного судебного процесса.

Для меня нулевые — время бесконечной феерии, когда жизнь воспринималась как игра, а карты сами шли в руки. Но потом все как-то хлопнулось. Кареты превратились в тыквы, а принцы и принцессы глянца — в обычных мальчиков и девочек с обидами друг на друга. В стране тоже стало как-то тухло. То, что раньше вдохновляло на ироничные заметки, стало муторной обыденностью, от которой захотелось держаться подальше, как от пресловутых горящих торфяников. Я и держусь. Будут ли еще интервью? А пес его знает, может, и будут.