Как увольняли «лучшего саратовского педагога»

Пирожки пекла Людмила, и сейчас, встав из-за стола, она наливает всем чай. У нее сосредоточенное лицо и усталые движения рук. «Знаешь, — говорит она. — Если бы ты все же подписал это заявление, я уже не была бы твоей женой. Это же просто травля». — «Только давай не будем про политику», — говорит Кузькин, придерживая поясницу. «Не будем, — говорит Людмила. — Совсем измучили гостя». Но я не измучен.

Решение об увольнении Кузькина было принято администрацией Фрунзенского района города Саратова сразу после декабрьских выборов. За неделю до Нового года в своем блоге об этом написала Елена Иванова — заместитель главного редактора саратовской «Газеты недели». «За низкий процент на выборах» — так она сформулировала выдвинутые администрацией претензии. На следующий день сообщение о попытке уволить директора лицея № 37 опубликовали сразу несколько новостных сайтов. Первым среди московских был Newsru.com, чуть позже — «Эхо Москвы», потом статья в «Новой газете». Во всех публикациях были приведены одни и те же официальные данные: на двух расположенных в лицее участках «Единая Россия» получила 37,7% и 46,04% голосов. 37 и 46 — не так уж и мало, но, говорят, незадолго до выборов во все избирательные участки Саратова поступило устное распоряжение: не меньше 70. Но на диктофон этого не скажет никто. Можно сказать, что Саратовская область справилась: «Единая Россия» получила здесь почти 65% — меньше, чем в Чечне, но в самый раз для того, чтобы в общем списке по регионам оказаться между Чукоткой и Северной Осетией. Но это уже политика, а мы решили не говорить про политику.

Алексея Санникова назначили главой Фрунзенского района города Саратова летом 2011 года, и отношения вновь назначенного чиновника с директором, проработавшим в лицее 20 лет, не сложились сразу. «Здесь нельзя иметь своего мнения, — говорит Кузькин. — И неважно, по какому вопросу это мнение высказывается».

Свое мнение Кузькин высказал в ночь с 4 на 5 декабря. Когда спустя несколько часов после закрытия избирательных участков ему позвонили из администрации Фрунзенского района и попросили скорректировать протокол выборов, он отказался. «Только умоляю, — говорит Кузькин. — Давайте не будем о политике». И я согласен. Хотя бы потому, что на одном из участков, расположенных в лицее, Кузькин был членом комиссии именно от партии «Единая Россия». И это то, о чем забывают упомянуть почти все, кто пересказывает эту историю.

Санников разозлился, и это стало ясно сразу. Спустя неделю, 13 декабря, в лицей пришла региональный уполномоченный по правам ребенка, и на следующий день результаты ее проверки оказались в администрации. Копия этого документа здесь, передо мной. Из спинки дивана «торчит большой острый гвоздь», «неприятно удивил провод сигнализации, свисающий с потолка», меню в столовой «написано неразборчивым почерком», а в туалете не нашлось мыла.

Через три дня после проверки, 16 декабря, Кузькина вызвали к заместителю Санникова и предложили уволиться по собственному желанию. Сейчас, когда Кузькин рассказывает об этом, его бледное лицо становится красным: «Уволься сам, — сказали мне там, — или изваляем в грязи. Ты же понимаешь: нельзя идти против системы».

«Если бы ты подписал тогда это заявление, — повторяет Людмила, — я уже не была бы твоей женой». Но речь сейчас не об этом, потому что через три дня после этого Кузькин попал в больницу с гипертоническим кризом.

Все 11 дней, что он пролежал в больнице, к нему, прямо в палату, приходили люди из городской администрации. «Мне было так их жалко, — говорит Кузькин. — Они приходили и говорили: Николай Петрович, увольтесь, пожалуйста, а то уволят нас». Одновременно с этим представители администрации по одному обзванивали работников школы и ее бывших учеников. Нужно было найти того, кто даст против Кузькина хоть какие-то показания — педофилия, вымогательство или растрата, — но таких людей не нашлось. Вместо этого бывшие ученики начали писать в лицей письма.

Писем много, но я беру только одно. «Хочу выразить коллективу», «бесконечно уважаю», «обучаюсь в Германии, поэтому не могу быть». И потом: «Пишу это небольшое письмо, а по щекам текут слезы». Если бы я услышал это в кино, я бы сказал: сентиментальная чушь. Но это не кино.

Когда 31 декабря, выписавшись из больницы, Кузькин пришел в лицей, в его кабинете уже сидел назначенный администрацией и.о. — Алексей Максимов. События разворачивались быстро. Представители администрации района, прибывшие в лицей, вручили Кузькину уведомление об увольнении по 278-й статье Трудового кодекса. «В связи с утратой доверия, — говорит Кузькин. — Попал в один ряд с Лужковым и Кудриным».

Сейчас, за чаем, это почти смешно, но тогда, расписавшись в получении трудовой книжки, Кузькин почувствовал себя плохо. Скорая приехала быстро, но, сделав укол, так же быстро уехала. Экипаж второй скорой констатировал гипертонический криз, но, попросив прощения, сказал, что по всему городу есть приказ: Кузькина не брать.

То, что кажется злой и глупой местью — на самом деле решение, подсказанное отделом кадров. Если в день увольнения Кузькин окажется на больничном, то увольнение можно будет признать незаконным. 81-я статья Трудового кодекса.

Когда Кузькина довели до районной поликлиники, там не смогли найти его карту и принять отказались. На такси Людмила возила мужа по всему городу, но ни одна больница не принимала их до тех пор, пока кто-то не посоветовал обратиться в больницу РЖД. Вряд ли это то место, где работают самые смелые врачи Саратова, просто больница РЖД подчиняется федеральному министерству, а не администрации города.

Пока Кузькина пытались устроить в больницу, приехавший в лицей Санников дал короткое интервью, которое опубликовали многие саратовские блогеры. «Расскажите пожалуйста, на каком основании уволили директора?» — «278-я статья Трудового кодекса». — «Без объяснения причин?» — «Да». — «То есть вот так вот коротко?» — «Да».

Чуть позже в администрации все же пообещали: причины увольнения Кузькина будут названы 10 января. Но 8 января в лицее были демонтированы камеры наблюдения, а 9 января, в первый рабочий день, произошел пожар. Новый директор Максимов вызвал пожарных, но огонь — при помощи гидранта — потушил сам, а на следующий день в лицее начала работать Контрольно-счетная палата. Проводимая ею инвентаризация должна была найти наконец причину увольнения Кузькина, и на это Контрольно-счетной палате отвели месяц.

Сейчас, когда я пишу этот текст, на сайте 37-го лицея все еще можно прочитать биографию Кузькина, но, кажется, очень скоро она исчезнет. Родился в пятидесятом, служил в армии, окончил физико-математический. Работал учителем математики, работал на Кубе и в Конго. Вернулся в Саратов, возглавил 37-ю школу и превратил ее в лицей. Лучший в городе, и в Саратове — это знают все.

Почти сразу после увольнения родители и учителя направили два коллективных письма с просьбой разобраться в происходящем. Одно в региональную приемную Путина, второе в программу «Пусть говорят» — два последних способа добиться правды, говорить о которых неловко и почти стыдно. Но других инстанций справедливости в Саратове нет.

Ответ, в котором отмечалось, что Кузькин был уволен «в связи с принятием уполномоченным собственником лицом решения о прекращении действия трудового договора», пришел почти сразу и был подписан главой Фрунзенского района города — Санниковым. «Круг замк­нулся», — говорит Кузькин и делает наконец глоток давно остывшего чая.

11 января, спустя десять дней после того, как Кузькин был уволен и оказался в больнице, плановое ультразвуковое обследование неожиданно выявило у него раковую опухоль почки. «Они сказали, — говорит Кузькин, — что мне просто повезло и что опухоль обнаружили в том раннем состоянии, в каком ее не диагностируют у большинства людей. Чистая случайность. Так что этим увольнением они спасли мне жизнь — вот как получается».

Чем дольше мы говорим, тем чаще Кузькин держится за поясницу. Операция пошла совсем недавно и все еще дает о себе знать. «Мы так боялись тогда, — говорит Людмила. — Потому что все, кому я рассказывала про операцию, говорили: его зарежут, ты понимаешь, за-ре-жут. Ты что, в самом деле поверила в этот диагноз?»

На следующий день, не дожидаясь запланированной операции, Людмила тайно забрала Кузькина из больницы и повезла его на анонимное обследование в ближайшую частную клинику. Нужно было сделать так, чтобы никто не узнал, кто лежит под ультразвуковым аппаратом, и это получилось. Но диагноз подтвердился, и мне очень трудно представить, что чувствует человек в такой момент. Нет, меня все-таки не хотят убить. Да, у меня рак.

14 января в Саратове должен был пройти митинг за честные выборы, в котором учителя и ученики 37-го лицея планировали выступить в защиту уволенного директора. Но 13 января, за три дня до операции, прямо в палате, Кузькин записал обращение, в котором просил не выходить на митинг в его поддержку. «Было бы нечестно просить людей защищать меня, — говорит он. — Я лежал в больнице и просто не был уверен в том, что завтра проснусь живым».

На митинге, прошедшем в Саратове 14 января, фамилия Кузькин и лицей номер 37 были упомянуты лишь пару раз, а 16 января Кузькина положили на операционный стол. «Я так боялась в этот момент, — говорит Людмила. — Кто-то сказал мне: человеку можно просто дать чуть больше анестезии. Поэтому, когда операция закончилась, я звонила в больницу каждые полчаса. Кузькин вышел из анестезии? Выходит. Кузькин вышел из анестезии? Выходит».

«Они так хотели расправиться со мной, — повторяет Кузькин. — Но, получается, наоборот — спасли». Операция прошла успешно, и мучительную процедуру химиотерапии заменили на безопасную иммунизацию. Но это уже история про отсутствие в стране ранней диагностики, а речь сейчас не об этом.

«О чем эта история, Николай Петрович?» — вот что я спрашиваю. «Мы же с вами в городе Глупове, — говорит Кузькин. — Мы не в Москве. Здесь нельзя высовываться, вот мне и сказали: не высовывайся. Я разозлил молодого чиновника, и кто-то сказал ему: ну раз так, то делай с этим Кузькиным что хочешь». Я не хочу спрашивать, кто этот кто-то. «А выборы?» — спрашиваю я. «При чем здесь выборы? — говорит Кузькин. — На многих участках процент был таким или даже ниже. Но я позволил себе иметь мнение, а этого здесь делать нельзя».

Наверное, надо поворачивать разговор в другую сторону, но это уже очень трудно сделать. «В конце восьмидесятых, — говорит Кузькин, — была очень популярна такая газета — "Советская Россия". И я до сих пор помню опубликованное в ней письмо. Оно было подписано: профессор Сергеев, Москва. Этот профессор спрашивал: скажите, почему в Японии все так хорошо, а в России все так плохо. Опубликованный в газете ответ я помню до сих пор. Ува­жаемый профессор Сергеев, писали они, когда японец начинает работать в какой-либо организации, это на всю жизнь. Он не боится увольнения, и если чувст­вует, что не справляется, он начинает постепенно окружать себя более умными и талантливыми людьми, чем он сам. Так, каждое следующее поколение профессионалов оказывается умнее и талантливее предыдущего. В России, увы, все наоборот. Опасаясь увольнения, человек окружает себя глупыми и бездарными людьми, рассчитывая на их фоне казаться незаменимым. Поэтому в Японии все так хорошо, а в России все так плохо».

«Только давайте не будем говорить о политике». Но я хочу говорить о политике. Первыми официальными лицами, кто встал на защиту Кузькина, были местные депутаты «Единой России». Все, чего они требовали, — вернуть Кузькина детям, потому что именно дети стали первыми жаловаться на происходящее в лицее. А статьей «Лучшего саратовского педагога уволили за отсутствие мыла в школьном туалете» отметилась даже «Российская газета». Потом, уже из Москвы, по телефону, я буду говорить об этом с Андреем Россошанским, председателем саратовского ГТРК. «У меня есть подконтрольные средства массовой информации, — скажет Россошанский. — В хорошем смысле этого слова, конечно же». Но они — как и репортажи в саратовских «Вестях», как и выступления депутатов-единороссов — не смогли помочь Кузькину.

27 января 2012 года, когда прооперированного Кузькина выписали из больницы, директора и заместители директоров всех саратовских школ были собраны на специальное городское совещание. Там, на совещании, представитель городской администрации сказала: «Если вы работаете в системе, то будьте добры выполнять все указания системы, иначе будете уволены». После этого Кузькину позвонил его хороший друг. «Знаешь что, сказал он мне, — говорит Кузькин. — Они же просто решили показать всем кузькину мать, неужели ты этого не понимаешь? Кузькину мать».

На президентских выборах участковую комиссию в лицее № 37 возглавлял уже новый директор. Владимир Путин получил там 47,86%, на 23% меньше, чем в среднем по Саратовской области.

Последний раз я был в Саратове 25 лет назад. Летом 1987 года с отцом мы поехали туда к моей тетке, его сестре. Было пыльно и жарко. Мы купались, а один раз даже ели моченый арбуз — то, чего я никогда не видел в Москве. Отец работал в московском «Метрострое», и все, с кем мы разговаривали, спрашивали его, когда в Саратове появится метро. Отец отвечал однообразно: метро начинают строить тогда, когда население переваливает за миллион. Я уже не помню, кто это сказал, но я очень хорошо помню сказанное: «Видимо, до тех пор, пока здесь не появится метро, все так и будет».

«Со мной в палате лежал еще один пациент, — говорит Кузькин. — Откуда-то из Сибири он тянул газопровод в Центральную Россию. Он легко прошел всю страну, но когда уперся в Саратовскую область — встал. Ну невозможно это, понимаете, невозможно».

Уже час ночи или около того. Надо спать, и это понятно всем. Людмила идет к телефону, чтобы вызвать мне такси до гостиницы. Я пытаюсь возразить, но она говорит: «У нас в городе по ночам не ходят».

Кухня пустеет, и я наконец могу ее рассмотреть. Простая мебель, простые стены. Чуть вытянутая, невысокий потолок. Обычная кухня в обычном панельном доме. В Саратове таких несколько тысяч, в стране — несколько миллионов. Такая же кухня — только заставленная с пола до потолка соленьями — есть у моей тетки из Иваново, но думаю я сейчас не об этом. То, что я сейчас здесь, именно на этой кухне, — случайность. Вот о чем я думаю. В стране очень много городов, где нет метро.

Несколько дней назад, еще в Москве, я спорил со своей хорошей знакомой. «Во всем, что происходит, — сказала она, — виноваты учителя. Ведь это они нарисовали победу "Единой России", хотя им ничего не стоило не делать этого». Но тогда я ничего не ответил ей.

На следующий день я сажусь в поезд. Из-за сильного мороза в вагоне сломался обогрев, и всю ночь я лежу на полке в куртке и под двумя одеялами. Один за другим пассажиры ходят ругаться к проводнику, и к каждому она выходит в дубленке и сапогах. Пытаясь улыбаться, она предлагает чай, и ее замерзшее лицо мелко вздрагивает.

Когда в восьмидесятых, в «Школе имени революции», в Республике Конго, Кузькин преподавал на французском геометрию, на улице все время стояла невыносимая жара. И это то, что успокаивает меня сейчас. А еще то, что уже совсем скоро я снова окажусь в Москве. Там, где так просто быть несогласным, где так просто быть революционером с чашкой дабл-капучино и где есть это гребаное метро.