У протеста — женское лицо. Портреты белорусских женщин — в фотопроекте Юлии Шабловской и эссе писателя Евгения Бабушкина о тайной женской силе

Юлия Шабловская: «Женщины стали выходить на улицы в первые же дни протеста. Красивые, смелые и отважные, они говорили о том, что выборы сфальсифицированы, а их голоса украдены. Многие из них за это попали в изолятор — их тоже жестоко "винтили" и избивали, унижали, держали сутками без еды, воды и возможности попасть в уборную, сообщалось об изнасилованиях милицейскими дубинками. Оказавшись в августе в Минске, я впервые за 10 лет работы журналистом почувствовала: люди перестали бояться. Много лет белорусская женщина должна была тихо играть свою роль: работать и заботиться о доме и детях, быть умной, обаятельной и красивой подругой, женой и матерью. Теперь у каждой из них есть голос. И они не собираются молчать. Вместе они говорят четко и громко. И все потому, что в Беларуси революция — это женщина».

Минск — город женщин. Первая — в аэропорту. Огромная и почти голая. Ругается, чтоб ехал в казино.

Минская реклама не манит, а приказывает.

«Безумец! Не поджигай траву».

«Заблудился в осеннем лесу — дождись птиц, они летят на юг».

Это реальные слоганы.

Не слушайте женщину. Так себе атмосферка в этих «Принцессах» и «Журавинках». Заезжие русские просаживают по миллиону за ночь, а потом говорят: убью, сука. Шепотом, но по губам понятно. Крупье — женщина. Она спокойна: завтра явятся с новым миллионом.

Можно и поездом. Я раньше часто мотался Вильнюс — Минск. Видел, как на погранпункте Гудогай четыре лейтенанта ловили котенка. Мужчины. Женщины — никогда. За шутку — руку на кобуру. За флирт — пройдемте-ка.

Не время и не место.

В минских блондинках — твердость платины.

В кафе и парках ты просто на них любуешься. Но понимаешь только у тюрьмы. Это в нынешнем Минске через запятую: кафе, тюрьма. Популярные общественные пространства.

Тюрьма красивая. За ней поля, и делать нечего. Если долго ждать, совсем теряешь городское. Ковыряешь землю прутиком. Ищешь камушки, строишь линию. Мнешь листочек. Сидишь на газоне, ждешь оскорбленного прапорщика внутренних войск: ну что такое, люди же старались, вон вам скамейка, граждане.

Но это мужчины вегетативны. Женщины — тверды. Что-то постоянно организуют. Какие-то чаты. Какие-то передачи. Какая-то тихая, но кипучая деятельность. А в итоге — людей выпускают, встречают, спасают.

Вот он выходит из тюрьмы, молодой и рыжий. Не поседел — его не мучали, — но как-то выцвел. Три дня назад он просто шел — ну правда просто мимо шел к друзьям, — а рядом бунтовали сто тысяч человек, как обычно по воскресеньям. Омоновец сунул кулак в живот — и на три ночи в изолятор.

Миллионы блатных песен не могут ошибаться. Это счастье, когда тебя из тюрьмы встречает женщина. А его встречают сразу три. Мама, девушка и старшая сестра.

То есть моя жена.

Чтобы написать этот текст, я спросил у нее разрешения. Что делать — белоруска. Они привыкли командовать.

Я раньше часто мотался Вильнюс — Минск, потому что тут у меня семья: теща, шурин. С ним все в порядке. Он сидел с архитектором, чернорабочим и парой незнакомых друг с другом стоматологов. Вышел с главным русским умением: делать шахматы из мякиша. Сказал, что порции нормальные. Он повар, я верю. Сказал, что в СИЗО работают очень красивые женщины. И что они не были грубыми.

А где им еще работать? Не на БелАЗе же.

Это и правда хорошая тюрьма — в Жодино. Ее все хвалят, даже ставят звездочки на «Гугле». А есть плохая — на улице Окрестина. «Только не Окрестина», — повторяла Алина, когда мы уже знали, что Влад пропал, но не знали куда. Твердость свою она временно потеряла. Потому что на Окрестина пытают. Кстати, там тоже работают женщины. И революция, и полиция. Всё — женское лицо.

Обидно, когда ты просто шел мимо, а вышел инвалидом.

А я шел не мимо, а намеренно в пекло. И в пекле были женщины. Как всюду в Минске: не в первых рядах, но на ключевых точках. Следили из окон: кричали, когда автобус с ОМОНом выплевывал новый отряд. Дежурили у подъездов: пускали протестующих, если за ними гнались. Кричали с балконов «Позор!», когда ОМОН зачищал дворы. Это довольно трудно — ловить людей под криком.

В памяти это все слилось в одну женщину. Потом она дала нам хризантемы. «У меня смена. Теперь вы постойте». И мы пошли — это уже другая сцена — в цепь. Стоишь у дороги, машешь цветочком, красиво, все тебе бибикают.

Еще сцена, у Дома правительства. Щиты и каски — как летний луг. Раз в пять минут красивая девушка дарит цветы спецназу. Раз в полчаса проходит командир, злобно собирает цветы в огромный букет и возлагает к Ленину. Спецназ деморализован.

Хорошая картинка. Но это было летом. Сейчас зима.

В картинки я не верю. Не верю, что можно победить цветочками. Но я видел и другое: как белоруски отбивают белорусов у ОМОНа. Оглушая визгом. Организуя сцепку. Очень профессионально. ОМОН ошарашен. Бить женщин им не приказывали. Женщин немного мучают в изоляторах, как всех, но на виду, на улицах — нет.

Кажется, о них не только заботятся, но и немного боятся. Это древняя вера в тайную силу женщины. С тем же чувством несут дары полесским колдуньям. Забавный извод веры и в колдовство, и в доброго царя — байка про двух подружек, которые отгородили Лукашенко от реальности. Будто бы пресс-секретарша и руководительница протокольной службы сплели для него колыбельку из прутиков самообмана. И он уже не понимает, что его не любят. Что даже женщины — самые старые, самые надежные — отвернулись, когда начали умирать от новой болезни, которую он отрицал.

Ну, не знаю.

Но знаю точно вот что: когда они все-таки прикажут бить женщин, они проиграют окончательно.

Потому что прекрасные тут женщины.

А в общем просто люди.