Любимым и самим себе: какие письма писали на карантине наши читатели
Любимым и самим
себе: какие письма писали на
карантине наши читатели
В середине марта, когда в России только ввели режим самоизоляции, мы опубликовали письма великих русских писателей о карантине — и предложили нашим читателям попробовать себя в этом жанре. Мы получили сотни писем и выбрали лучшие — это размышления об изоляции, истории про пандемию, заставшую в самых разных уголках земли, а также неотправленные признания в любви спустя 17 лет. Теперь, когда жизнь постепенно возвращается в привычное русло, предлагаем вам прочитать эту летопись весны 2020 года.
Т., анонимное письмо
25 марта
Здравствуй, Ф.
Наверное, это малодушно — объявиться вот так сейчас, спустя 17 лет. Я не жду, что ты ответишь. Но я вдруг подумала о самом мрачном развитии сценария и вспомнила те наши разговоры про войну: что мы обязательно бы нашлись, обязательно. Пусть это будет весточка, ну, не с фронта, конечно, но как та ветвь: аз есмь и ты всегда со мной.
Ты удивишься: я теперь живу в маленьком городке у моря. Как-то так странно вывернулась жизнь. В Москве остались и сердце, и все те мечты — о большой семье, о признании, о славе.
Теперь я разведена и даже не могу ответить на вопрос, чем занимаюсь. Конечно, у меня есть дочь и собака, но это и все «якоря». В общем-то, целыми днями я смотрю на море и что-то пишу. Иногда с надеждой, что из этого что-нибудь получится, иногда от бессилия или злобы. Чаще это отдушина. Южная ссылка, говорю я, когда спрашивают. Раньше от этого становилось грустно: Пушкин творил, а я — а что я?
А сейчас и это прошло. Выражение «ветер переменился» тут, на море, начинаешь совсем иначе понимать. Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. А главное — это было уже в веках, бывших прежде нас.
Карантин для нас пока был только на бумаге. Город по-прежнему похож на курорт. Все ждали тепла: говорят, при плюс 27 вирус гибнет, но тепла не случилось, дуют норд-осты, как зимой, и как-то все приуныло.
Вчера я узнала, что человек, с которым я общалась, лежит в инфекционке. Так что теперь я жду отмеренные две недели: пронесет или нет. Укрепляю иммунитет всем, чем можно, даже ввела какую-то закалку.
Мне не страшно: страшат ужасы войны или страх боли. Умереть в своей постели, с работающей системой отопления, ванной и видом на море — согласись, комфортно и понятно. Жил человек и умер. Смерть в халате. Если что, у меня есть и махровый, и нарядный, гламурный. Как жизненный итог звучит слишком литературно, но и наши представления о том, что литературно, а что нет, — тоже условность.
Я бодрюсь. Хожу в горы, вчера купила ткань — пошить чехлы на стулья. Из серии «помирать — так с музыкой».
Но вопросы, конечно, пришлось себе неприятные задать. Если (не дай бог) заболеет мама — полечу ли или буду прикрываться отговорками о безопасности?
Если быть до конца честной, то и тебе я пишу из похожих соображений. А еще из страха оказаться трусихой. В последнее время я много думаю о самоуважении. Похоже, это и есть тот самый внутренний стержень. У меня с ним всегда было не очень. Зато теперь есть все для баланса — чтобы не заносило в другую крайность...
Так что сейчас самое время для неудобных вопросов.
Не знаю, как положено заканчивать в таких случаях. Поймала себя на том, что «с богом» звучит как издевка. А то наше «ветка сирени упала на грудь» совсем неуместно. Остаюсь на связи — какой из них? Ментальной? Сердечной? Электронной почте?
Насколько я помню, тебе любой из них запрещен.
Если не запрещены открытки, черкни пару строк: мол, сегодня великий праздник такой-то, день памяти такого-то.
С любовью, Т.
Ольга Григорьева, студентка, учится по обмену в университете Ca’Foscari (Венеция)
28 марта
Из моего окна проглядываются несколько церквей. Каждые тридцать минут раздается звон, иногда он совсем тихий, иногда выдергивает меня из мыслей. Самый вкрадчивый звон — в полночь, самый радостный — в девятнадцать тридцать, время, когда пора спускаться на ужин.
Когда я слышу перезвон, я поднимаю голову от книги и смотрю в зеркало. Оно висит напротив моего стола, и в нем отражается город за окном. Город, который совсем недавно дурачился на карнавале, одевался в костюмы, разливал горькую апероль по мостовой. А теперь город затих. Кто-то говорит, что он отдыхает, кто-то разглядел в его каналах довольную рыбу. Каждый раз, когда начинается перезвон, город тоже вздрагивает от сонного ожидания и спрашивает себя: «Кто я? Какой сейчас год?»
Дарья Триморук, Оренбург
25 марта
Ничего не изменилось — пишу статьи, читаю Бретона, ем мороженое, а значит, все хорошо. Не могу только выйти, и все мое существование свелось к черно-белым пикселям, которые ты сейчас читаешь.
Здесь ветрено, сошли не все сугробы и оголтело кричат птицы. Как у вас? Как море? Ты пишешь, что боишься к нему ходить, но как только появится возможность, передай ему привет.
За меня не волнуйся, еще есть две упаковки шоколадного пломбира.
Не грусти. Я все время вспоминаю, как ты играл на фоно прошлым летом. Обними от меня родителей. Скажи им, что это самая нежная весна.
Лиза Потапова, Лос-Анджелес (письмо Евгению из Москвы)
23 марта
Привет, дорогой мой друг. В Лос-Анджелесе второй день идет дождь, я засела на карантине с казахом и его котом. Все соседи расселись по домам, кроме старичков, которые заразы совсем не боятся и снуют то в магазин, то в прачечную. Наблюдаю в инстаграме глупых барышень, разгуливающих по городу и умудряющихся посещать цирюльни и салоны красоты. Опять ввязываюсь в онлайн-споры с женщинами мракобесными, уверяющими, что вирус придумал Путин для отвлечения россиян от обнуления. А то ж раньше неотвлеченные россияне Путина сильно пугали, прямо боялся он их страшно. Другая заявила, что через вакцины нам будут чипы вживлять, чтобы держать рабочий класс под контролем. Приходится из-за них перед фейспалмом руки мыть, уж совсем не прикасаться к лицу даже в условиях эпидемии не получается. Страдаю мнительностью, измеряю температуру каждые полчаса, пью много горячего чая.
До скорой встречи, друг. Скоро все закончится и загуляем как раньше.
Алексей Деньгин, студент магистратуры МГИМО, Москва
22 марта
В середине февраля по воле судьбы мне посчастливилось на месяц отправиться в Иран, власти которого спустя пару дней моего пребывания там объявили о вспышке инфекции, а уже к началу марта она охватила практически всю страну, ставшую одним из главных очагов эпидемии в мире. Впрочем, я привык к своему феноменальному везению и нисколько не удивился, что оказался в ненужном месте в ненужное время. Из Ирана нас благополучно выпроводили на несколько дней раньше запланированного срока, но уже задолго до этого было понятно, что карантина по возвращении в Москву не избежать. <...>
Прошло ровно семь дней моей карантинной самоизоляции. Половина позади,
половина впереди. Из намеченного не сделано практически ничего. Комната общежития, переквалифицировавшаяся в изолятор, быстро остудила мой творческий пыл. Я зову ее одиночкой — посетителям запрещен вход, мне запрещен выход. Из атрибутов камеры, помимо почти не работающего вайфая, совершенно не работающего душевого шланга и отсутствующей плиты или микроволновки, не хватает только решетки на окне. Из живых душ рядом только тараканы, хотя, судя по тому, как они меня изводят, души у них явно нет (как нет ее и у комаров, изводивших меня весь предыдущий месяц в Иране). <...>
Несмотря на все вышесказанное, спешу заверить, что я не жалуюсь на условия и не страдаю в своем одиночном заключении. Изоляция ничуть не давит на меня психологически, а, наоборот, даже доставляет мне некое мизантропическое удовольствие, ведь я могу видеть — пусть лишь в экране телефона или через окно — только тех людей, которых хочу.
Людмила Алтухова
Наступит время, когда все происходящее сейчас покажется никогда не существовавшим дурным сном, а пока, перед тем как обняться, я спрашиваю: «Тебе нормально? Или ты не...»
Дурацкие незаконченные предложения, смысл которых понятен всем. Безумные вопросы самым близким, не задать которые нельзя.
Современная реальность про «хотеть касаться» — про любовь. Еще она, конечно, про смерть. И, значит, в самом остром смысле — про жизнь.
«Сейчас» — про тревогу и неизвестность, но ведь и про заботу, самопознание, бережное отношение, внимание к здоровью, сплоченность.
Мы в точке бифуркации, словно на расшатанной вышке, и если прыгнем вместе, поддерживая тех, кто не умеет плавать, — спасёмся.
Поразительно, насколько бесценными становятся стандартные механические движения. Но ведь они всегда были такими, мы просто не придавали им значения.
Мы сняли сотни фильмов про мир, теперь мир снимает фильм про нас. Только умалчивает, в каком жанре.
Наступит время, и мы снова полетим, поплывем, поедем. А пока можно покрепче обнять того, кто рядом, и понаблюдать, как над городом М. занимается мягкий рассвет.
И конечно, громче, чем обычно, говорю вам и себе: все будет хорошо.
Анна
Хроники карантина. День первый. И второй, и третий, и десятый... Одно бесконечное сегодня. Сначала непривычно. Скажем, пусть это будет утро Бесконечного Дня. Утро, заполненное солнцем и неопределенностью. Встаю, собираюсь, иду на работу — ну, то есть переползаю за стол в соседнюю комнату. Мира снаружи как будто не существует.
Непривычность, наполнившая утро, сменяется легкой тревогой. Назовем это, скажем, вторым завтраком Бесконечного Дня. Пойдет? Для обеденного перерыва еще все-таки рановато. Эта тревога, постепенно набирающая вес, как и все на карантине, ласково накрывает меня своим тревожным одеялком — и вот уже сижу и судорожно пытаюсь вспомнить: какой сегодня вообще день? А месяц? А время года? Ну нет, так и пойдет. Срываю с себя одеялко тревоги, хватит! Успокаиваюсь. Сегодня четверг, все еще март и все еще весна. И вообще-то карантин еще только начался. Тревожное одеялко снова на мне. То есть как это только начался?
Смирение легким движением руки тем временем приходит на смену тревоге. Пусть это будет... день Бесконечного Дня. Обед. Середина, в общем. Солнце в зените. Ну, карантин и карантин. Зато вон сколько хлама дома можно разобрать! Мусорки же еще работают? Их не закрыли? И читать можно теперь еще больше. Язык новый выучить. И йогой начну дома заниматься, буду дзен постигать. И научусь наконец-то на фортепиано играть — я ведь так давно об этом мечтала. Фортепиано у меня, правда, нет, но есть старенький синтезатор. Ну да, несколько клавиш там, конечно, не работает, ну и что? Меня же никто не слышит. Ах да, ну только все соседи. Что ж, надеюсь, они любят музыку. Я ведь так скоро и петь опять начну. Возвращаемся к истокам, в общем. Все хорошо!
Однако смирение, как выяснилось, не вечно. Под вечер Бесконечного Дня накатывает усталость. Усталость от того, что нельзя пойти в кино с друзьями. Нельзя выйти на утреннюю пробежку в парк. А ведь весна — мое самое любимое время для бега. Нельзя поехать за любимыми эклерами в центр или выпить вкусный кофе. Посуду новую купить нельзя, а я ведь давно уже хотела новую чашку. Даже книги в библиотеку сдать нельзя! И усталость эта борется внутри с желанием жить дальше, подстраиваться, адаптироваться, несмотря ни на что.
Но когда же все это закончится?
Photo by Annie Spratt on Unsplash