Жизнь на Марксе: как устроена Lotta Comunista — последняя крупная коммунистическая организация Италии

Кьяра — так зовут девушку — девятнадцать, и она учится на лингвиста. На ней брюки клеш и потертая куртка, выдающие любительницу секонд-хендов. Короткая стрижка, серый берет на голове. «С 14 лет я воюю с капитализмом, — говорит она. — Владимир Ленин — мой кумир. Егор — это же русское имя? Ты из России? Я мечтаю увидеть "Аврору"! Я заверяю Кьяру, что от моей квартиры в Санкт-Петербурге до крейсера можно дойти за 15 минут. Кажется, лед тронулся. Мы говорим о цинизме, пропитавшем современное общество, она вручает мне листовку с призывом против войны в Сирии и прощается: "Если тебе правда интересно, давай я познакомлю тебя со своими друзьями. Мы встречаемся завтра. Они заедут за тобой в два". Так я попадаю в самую большую коммунистическую организацию Италии.

На антивоенной листовке, которую мне оставила Кьяра, изображены серп и молот, подписанные Lotta Comunista («Коммунистическая борьба» (ит.). — Правила жизни). В 1965 году организацию основали бывшие партизаны, исключенные из федерации анархистов за чрезмерные симпатии к Ленину. Поначалу основатели «Лотты» прибились к коммунистической партии Италии (распущена в 1991 году. — Правила жизни), но и оттуда их выгнали — в этот раз за акции в поддержку Венгерского восстания 1956 года. По мнению бывших партизан, решение ввести в Будапешт танки было предательством заветов Ленина, а значит, не имело ничего общего с настоящим коммунизмом.

Любой человек, проживший в Италии хотя бы неделю, перенимает местное ощущение времени. Если вам назначают встречу в 14:00 — значит, не раньше 14:20. Исключений я не встречал — до тех пор, пока не связался с «Лоттой». Ровно в 14:00 раздается звонок: «Мы у дома. Когда ты будешь?» Я одеваюсь, выбегаю из дома и встречаю Вэя. 28-летний китаец стоит у подъезда и с укором смотрит на меня.

— Почему ты опаздываешь?

— Извини, я не знал, что ты не итальянец.

— Прежде всего я коммунист. Больше так не делай! Идем.

На все мои вопросы бригадир отвечает с некоторой задержкой, как чат-бот в банковском приложении, обдумывая каждое слово. Но судя по довольной улыбке, которая постепенно проявляется на его лице, он проникается ко мне симпатией: «К нам еще ни разу не приходил русский. Тебе повезло: сегодняшняя встреча — главная в этом полугодии. Приедут гости из десяти стран».

Вэй живет в Италии десять лет. Он выучился на инженера, но уже три года не может найти работу.

«Русские ближе всего подошли к построению справедливого общества, — продолжает он. — Если бы Сталин все не испортил, а Ленин пожил бы чуть дольше... Наверняка ты сможешь рассказать нам много интересного».

Мы подходим к старенькому Fiat. За рулем сидит 73-летний Алессандро, с начала 1970-х убежденный коммунист. Всю жизнь он проработал на заводе Fiat, собирая машины. «Я дослужился до старшего мастера. Сейчас на пенсии. Эта машина, – он похлопывает по рулю, – подарок компании к 20-летию моей карьеры». Чтобы поместиться на заднем сиденье, нам с Вэем приходится убрать с него пачки листовок в багажник. Проехав несколько кварталов, мы останавливаемся. «Дальше – на метро, — говорит Алессандро. — Не хочу платить за парковку в центре. Когда у меня появилась эта машина, везде можно было парковаться бесплатно, представляешь?»

Наконец мы добираемся до старого кинотеатра в самом центре Милана, в двух шагах от улицы Монтенаполеоне, первой в Италии и пятой в мире по стоимости аренды. Несколько сотен человек с плакатами «Лотты» выглядят здесь странно. Вэй звонит своим sostenitori («сторонники» (ит.). — Правила жизни) и вычеркивает фамилии из списка в блокноте. Собрав группу из десяти человек, он ведет всех внутрь. Ярко-красные знамена, из колонок звучит «Интернационал», лотки со значками с портретом Маркса («если не покупаешь, фотографировать нельзя!»), книги Ленина и Энгельса. Вэй не отходит от меня ни на минуту.

«Егор приехал к нам из России», — бригадир с гордостью представляет меня другим sostenitori, среди которых два сенегальца, албанец и несколько итальянцев. Я нигде не вижу Кьяры. Вэй, будто прочитав мои мысли, окончательно разбивает иллюзии: «Кьяра не придет. Она занята вербовкой новых сторонников. Ты обязательно увидишь ее в следующий раз», — ухмыляется он. Зал тем временем заполнился под завязку, среди собравшихся много молодых арабов и африканцев, итальянцы постарше — им всем около шестидесяти. Во времена их юности итальянская коммунистическая партия была самой многочисленной из тех, что работали в развитых капиталистических странах. «Быть коммунистом значило быть модным», — вспоминает Алессандро. Наконец на сцену поднимается Ренато Пасторино — местная супер­звезда, редактор главной газеты движения «Лотта», переводчик коммунистических трудов. «Он главный оппозиционер страны», — шепчет мне Вэй.

Пасторино выступает минут десять. Он говорит, что коронавирус придуман капиталистами, чтобы нажиться на вакцине, а тему экологии развивают они же, чтобы использовать думающих людей в своих целях. Люди в аудитории старательно записывают тезисы в блокноты. Охранники у сцены строго осматривают зал, словно ищут тех, кто недостаточно увлечен речью. «С помощью науки и нового общественного строя мы изменим мир к лучшему! Китай показал, что инновации возможны не только в Калифорнии! Богатство для всех! Lotta Comunista!» — к концу выступления Пасторино переходит на крик и вскидывает вверх руку со сжатым кулаком. Зал взрывается аплодисментами.

Я остался послушать других выступающих, и меня хватило примерно на час. За это время я узнал, что во всех современных проблемах Италии виноваты капиталисты, а скоро начнется третья мировая война, которую уже много лет организовывают буржуа. Это слово — «буржуа» — в здании старого кинотеатра произносят особенно часто. Именно они, как правило, были источниками всех проблем. Я направляюсь к выходу.

— Почему ты уходишь? — меня догоняет Вэй.

— Мне нужно время, чтобы все обдумать, — успокаиваю его.

— Понимаю. Во сколько завтра ждать тебя в штабе? Там веселее. И девушки будут, — подмигивает Вэй.

Бригадир звонит мне в 12:00 следующего дня. Мы договариваемся встретиться в Circolo Operaio («Общество рабочих» (ит.). — Правила жизни). Штаб располагается в подвальном помещении на окраине города. Я звоню в домофон с табличкой Internazionalisti и попадаю во двор. Меня встречает 40-летняя женщина по имени Мике­ла: «Вэя пока нет, но ты заходи. Не стесняйся, здесь все свои». Гадая о том, какого масштаба должна быть встреча, чтобы на нее опоздал бригадир, я спускаюсь в холл с огромным портретом Карла Маркса на стене.

Микела ведет в штабе всю бумажную работу. Коммунисткой она стала еще в студенчестве: «Еще тогда я поняла, что мировое богатство распределено несправедливо. И чем больше людей об этом узнает, тем скорее наше общество проснется».

В одной из комнат я вижу Алессандро, раскладывающего книги с красными обложками по коробкам. «О, привет! Отличная встреча вчера была, да? Давно не было так интересно». На одной из стен штаба висит карта Милана, маркером поделенная на восемь секторов. В каждом секторе свой штаб, бригадир и точки роста, так члены «Борьбы» называют места скопления людей вроде метро и университетов, где работают агитаторы — такие как Кьяра. На другой стене — расписание бригадиров. Судя по нему, Вэй должен приехать в 15:30. Сейчас на часах — 15:19. Все встает на места: бригадир не опаздывает.

Микела провожает меня в большую комнату, напоминающую актовый зал сельского клуба: «Это наш зал для собраний». На стене — плакат с изображением Ленина и надписью: «Рабочий кружок района Семпионе. Коммунистическая борьба».

— Мы единственная зарегистрированная коммунистическая организация в Италии, но у нас нет мест в парламенте. Мы не участвуем в выборах. Не идем на сделку с капиталистическим режимом, — рассказывает Микела.

— А зачем вам тогда регистрация?

— Мало кто готов вступить в неизвестную организацию. Многим спокойнее, если они знают, что все в рамках закона.

Бригадир приезжает вовремя. «Сегодня твое боевое крещение! Ты готов?» — Вэй протягивает мне стопку газет. Я беру газеты, китаец кладет в рюкзак несколько книг, и мы выходим из штаба.

Двадцать минут спустя мы оказываемся в квартире давнего сторонника «Лотты». «Это тот русский», — Вэй заходит с козырей. «Ах, да, да. Мне рассказывали. Зачем пришли?» — дед сидит в кресле перед телевизором и смотрит на нас с прищуром. По тому, как сдержанно он с нами общается, мне кажется, Вэй — не самый желанный гость в его доме. «Да вот принесли вам газетку новую. Свежайшая!» — бригадир неуверенно кладет газету на столик перед телевизором. «Почитаем, почитаем. Спасибо», — дед берет газету и кладет на стол пять евро. «Может, еще книгу купите? Для вас — всего за десять евро! Поддержите рабочих!» — продолжает наступление Вэй. «Нет, дорогой. Я и так даю пять евро каждый раз, когда ты приходишь. Увидимся на собрании», — без особых усилий дед выпроваживает нас.

Ближайшие пару часов мы обходим подъезды по всему району. Вэй выбирает дома победнее: «Чем хуже дом, тем меньше в нем живет буржуа». Каждый раз он стучится в дверь и начинает разговор так: «Капиталисты готовят третью мировую войну! Хотите знать об этом больше? Пожертвуйте деньги обществу рабочих Семпионе!» Открывают не многие. Большинство, увидев Вэя, сразу захлопывают дверь.

— Ты не думаешь, что люди боятся общаться с китайцами из-за коронавируса? — я пытаюсь найти оправдание нашему фиаско.

— Я не задумывался о вирусе. Может, и правда кто-то пугается.

Мы возвращаемся в штаб, почти ничего не продав. Вэй устало опускается на табуретку.

— Сегодня как-то не очень получилось. Но главное, ты начал! Может, хотя бы ты купишь газету?

— А чего не купить. Давай, конечно.

— Вот, сразу видно, деловой человек. С тебя пять евро.

— У меня нет наличных. Переведу с карточки?

— У меня нет банковских карт, и я тебе советую перестать заниматься этими капиталистическими глупостями. Начнется война, а у тебя только эта ерунда, и что ты будешь делать? Занесешь в следующий раз. Приходи завтра. Во сколько ты просыпаешься?

— Около 11–12.

— Буржуазно, буржуазно... Ну, над этим мы будем работать.

Через несколько дней я снова отправляюсь на обход, на этот раз с другим бригадиром — Лоренцо. 31-летний вио­лончелист из Пьемонта стал коммунистом в 25 лет, разочаровавшись в капиталистическом мире: «Они не давали мне жить достойно, буржуа ежедневно пили мою кровь. Капелька по капельке она уходила на подпитку их мерзких идей», — с жаром начинает он разговор. Лоренцо, как и Вэй, был безработным и перебивался случайными заработками, играя в барах или обучая детей игре на виолончели.

— Может, дело не в капиталистах? Они же платят тебе за выступления?

— Ты ничего не понимаешь. Ты новенький в этой стране.

Идет пятый час коммунистической практики. Мы ходим от подъезда к подъезду и пока не продали ни одной газеты.

— А правда говорят, что русские девушки — доступные? — Лоренцо сообщает, что копит на билет в Россию. — Расскажешь, как с ними общаться?

Я не нахожу, что ему ответить, и скоро бригадир возвращается к партийным разговорам. «Бывают и зажиточные рабочие, таких в Италии большинство. Но их богатство временно, рано или поздно они примкнут к нам. Даже многие буржуа в душе пролетарии. Если бы они начали отдавать обществу излишки, то могли бы спастись. Как только мы достучимся до людей, мир быстро изменится. В 1917-м русским не потребовалось много времени. Смелость — вот что ими двигало».

Члены «Лотты» считают, что капиталисты захватили контроль над миром и на международных встречах решают, кому и сколько достанется денег.

— Мы категорически против государства в современном виде, это буржуазный инструмент контроля, и его надо уничтожить. Анархисты отличаются от нас тем, что отрицают порядок, а мы предлагаем свой, более совершенный. Людям дурят голову и отвлекают от настоящих проблем разными способами: интернет, современное искусство, пор-но-гра-фия», — на последнем слове Лоренцо делает акцент. Вот уже десять минут мы стоим у обшарпанного подъезда, ожидая, что кто-нибудь откроет нам дверь. Бригадир неспроста говорит про интернет — у «Лотты» нет страниц в соцсетях, и вся агитация происходит только с помощью вербовки на улицах и раздачи газет.

Наконец, мы проскальзываем в дом. И продаем первую за день газету — пожилой женщине, переспрашивающей после каждой фразы Лоренцо. Она протягивает купюру со словами: «Боритесь, ребятки, вам жить в этом мире». Она не хочет брать газету, но бригадир настаивает: «Берите, покажете внукам!»

— Билл Гейтс богат, но духовно очень беден, — он продолжает лекцию, едва мы выходим за порог.

— Может, он богат, потому что умный?

— Умный? Не смеши. Был бы умным, стал бы коммунистом.

За весь день мы внесли в бюджет отделения Lotta Comunista пять евро — при минимальной оплате труда в Милане восемь евро в час.

— Одежда у тебя какая-то... — Лоренцо будто впервые видит меня.

— В смысле?

— Буржуазная. Эта цепочка на джинсах, зачем она? Хотя ладно, ты еще новенький. Извини. Дашь пять евро?

— Конечно. Я еще Вэю обещал, возьми десятку.

— Спасибо, с тобой приятно иметь дело. Я отправлю тебе пару статей Ленина, обязательно прочти! — Лоренцо кладет десятку в карман потрепанного пиджака и отправляется в штаб.

Пару дней спустя Ломбардия внезапно становится главным очагом коронавируса в Европе. Сотни заболевших, закрытые университеты, отмененные футбольные матчи. Регион погружается в панику. Члены «Лотты» выпускают новые листовки. Malattia e cura («Болезнь и лечение» (ит.). — Правила жизни) — новый лозунг. Парень, напоминающий проповедника, вручает мне ее около метро: «Паника министров оправдана только их мелочным страхом потерять свой уровень жизни! Уханьская эпидемия — испытание на прочность для коммунистов Китая. Вирус покажет слабые места буржуазии! Единственное решение всех проблем — коммунизм. Приходи на собрание общества рабочих и излечи свой дух!»

Около университета я вижу Кьяру. Она выглядит так же, как в нашу первую встречу, и записывает телефон какого-то парня. Я подхожу.

— О, привет! Как ты? — Кьяра протягивает руку и улыбается.

— Супер! Вижу, ты делаешь успехи, — киваю в сторону молодого человека, только что оставившего номер.

— Я делаю все возможное для победы сил добра, — она смотрит мне в глаза и говорит серьезно: — Понимаю прекрасно, что людям приятно общаться со мной. В будущем все радости будут общими. Каждому достанется столько счастья, сколько он сможет взять.