Колонка: «Я не могу ответить на вопросы моей четырехлетней дочери о коронавирусе»
Моей дочери четыре года, и у нее есть вопросы. У нее все время появляются вопросы, и это нормально, когда тебе четыре года. Просто сейчас вопросов стало гораздо больше. Каждый день в течение последних двух недель самоизоляции мы ведем один и тот же диалог за завтраком. Он начинается, когда моя жена уходит на работу в свой кабинет. Раньше это был мой кабинет, но теперь из-за того, что она не может ходить на работу, мой кабинет стал ее офисом.
«А когда мы сможем снова играть с нашими друзьями?» — спрашивает моя дочь. Она уже знает ответ, но все равно задает этот вопрос снова и снова.
«Я не знаю. Когда все это закончится», — говорю я. У меня нет ответа, потому что ответа нет в принципе. «Мы должны позаботиться о том, чтобы никто не заболел и чтобы мы не заболели и никого не заразили».
«А если мы будем очень аккуратными?» — спрашивает она.
Она торчит со мной уже четыре года. Я домашний папа для нее и ее младшего брата. Иногда эта роль удается мне с блеском, иногда стресс валит меня на лопатки. Это непростая роль даже в обычное время. Но сейчас? Сейчас она безумно устает от меня. Обычно несколько дней в неделю мы проводим с друзьями в библиотеке или на игровой площадке, иногда ходим в читальные группы. Моя жена правомерно убеждает меня выходить из дома с детьми. Я делаю это, но не очень охотно. Обычно во всех детских групповых активностях я единственный отец. Дома я готов ко всему, даже если ситуация уже немного выходит из-под контроля. Когда мы выходим из дома, я должен быть предельно сконцентрированным, потому что ни о каком контроле с моей стороны не может быть и речи. Именно сейчас, во время пандемии коронавируса и общей самоизоляции, моя дочь как никогда раньше рвется на улицу. Ей это нужно, и она заслуживает это право. Она хочет играть со своими друзьями в парке, а не в настольные игры дома, где ее младший брат одним взмахом руки ломает любую конструкторскую постройку, которую она затевает. Я тоже хочу выйти, но я должен это от нее скрывать.
Для четырехлетнего ребенка процесс самоизоляции крайне сложен. Она не в силах оценить серьезность ситуации, а родителю крайне сложно это объяснить. У нее есть личность и независимый характер, и она хочет этим наслаждаться. Она может почувствовать, что происходит, но у нее нет ни опыта, ни словарного запаса, чтобы это понять. Моему сыну удобно в его собственном мире. У него все в порядке с машинками и гонками за цыплятами на нашем заднем дворе, но и ему нужны пространство и социализация. Мы все устали друг от друга. Мы хотим увидеть кого-то нового. А еще мы хотим увидеть мир.
«Что это за болезнь?» — спрашивает моя дочь. Она хочет знать, похож ли коронавирус на расстройство желудка, которым и она и ее брат страдали последние две зимы. В этом году моя жена была с друзьями в казино в Бостоне. Ее друг почти закончил бакалавриат (а тянул он с этим почти до 40 лет), так что я сказал жене, что она должна пойти и отпраздновать. Это было важно. Был январь и холодно. Я включил детям кино, чтобы на несколько минут закрыть глаза, пока они молчали. Мне нужно было отдохнуть перед сном. Я плохо сплю, когда жена не дома, поэтому мне действительно нужен был этот момент. Обычно она ложится спать первая, поэтому особенно странно ложиться спать мне, когда ее нет дома. Внезапно мой сын встал и его вырвало смесью из молочных продуктов. Его вырвало на диван, на три пары пижам, в мою толстовку. Он принял четыре ванны. В желудке ничего не задерживалось. Он болел пять дней. И моя жена заболела, когда вернулась домой из казино. Три дня спустя, когда она отвозила нашего сына к врачу, мою дочь вырвало на ее же полдник. За год до этого жена поехала в Вегас с подругой в феврале — и дети заболели. Там шел снег. Моего сына рвало на меня и на кухонный пол. Моя дочь поскользнулась на этом полу, упала и заплакала. На помощь пришла моя мама. Мою дочь вырвало в ее кровати и на ее полу, и спала дочь все равно со мной. Я боролся с этим оба раза. У меня были боли в животе в течение нескольких недель. Мое тело знает, если я заболею, весь ад вырвется на свободу. Но эта болезнь — совершенно другая история.
А моя дочь думала, что мир разрушает расстройство желудка. Она умна, но нет никакого способа объяснить ей, что это что-то другое. Люди умирают. Много людей. Слишком много, чтобы в это верилось. Это похоже на сон. От этого накатывает ощущение безнадежности. Я могу уснуть только после нескольких часов чтения или видеоигр. Мне нужны эти побеги. Я едва могу писать или концентрироваться. У меня все время остекленевший взгляд. Я вижу мир будто через фильтр «сепия», и я будто застрял, пытаясь сохранить жизнь всем. Две недели назад моя мама спокойно села в самолет. Примерно до того же времени и мой тесть не отказывался от своих обычных прогулок за лотерейными билетами. Кажется, будто никто не понимает. Тогда как я могу заставить четырехлетнего ребенка это понять?
Моя жена работает больше, чем когда-либо. Прошлым летом она оставила свою позицию учителя математики в средней школе и присоединилась к некоммерческой организации, которая создала систему для онлайн-обучения. Ей повезло. Школы закрываются, и все больше и больше учителей подписываются на эту систему. Они удвоили количество пользователей за последние несколько недель. Она стала незаменимым сотрудником, обучает учителей, проводит вебинары и участвует в обсуждениях. Она отвечает на электронные письма в любое время. Она постоянно в телефоне — работает. Ей нужно работать. Детям нужно учиться. В большинстве случаев она составляет нам график на день. Я не очень силен в составлении графиков, но мне хорошо удается им следовать. У меня не получается создать что-то из ничего. Например, моя жена считает акценты в речи забавными и иногда просит меня попробовать продемонстрировать их. Она попросила меня прошлой ночью, и я настолько потерялся, будто лишился сознания. То же самое с шутками. Не умею рассказывать анекдоты. Не могу вспомнить названия песен или слов. Но спросите меня, какие туфли были на ногах моей жены в тот день, когда мы встретились 12 лет назад, и я отвечу, ни секунды не раздумывая (Saucony’s).
Когда у жены выходной, мы гуляем. На днях она взяла нашу дочь, чтобы собрать мусор в районе. Мы живем во втором по величине городе Новой Англии возле приюта для животных, и люди здесь почему-то выкидывают мусор на обочины дорог.
Соседи через улицу любят наших детей, будто они их родные внуки. Они балуют их подарками, обнимают и целуют. Они оба старые и больные. Когда мы переехали десять лет назад, болела только она. Он работал в своей парикмахерской или в своем саду. Я ходил к нему стричься, причем приходил в специальные часы по воскресным утрам, когда жалюзи были закрыты и на прием могли записаться только завсегдатаи. Их становилось все меньше. Время забрало и меня — теперь я стригусь сам. Ему уже больше восьмидесяти, зрение его подводит, так что он тоже уже не стрижет ничьи волосы. До того как они поженились, мой сосед наблюдал за тем, как его жена каждый день проходила мимо окон его парикмахерской. Теперь салоном управляет их старшая дочь и бесплатно ровняет челку моей дочери. Моя дочь любит приходить туда, сидеть в кресле и ждать своей очереди, рассматривать фотографии, которые он приклеил к зеркалу. Он все еще надевает рубашку и галстук каждый день. Он работал в местном отделении Демократической партии, рекрутируя людей из округа и помогая им избираться. Теперь он смотрит Fox News (ангажированный Трампом крупный телеканал. — Правила жизни). На днях моя жена отвела нашу дочь к их дому, чтобы та немного порисовала мелом на их подъездной дорожке. Мы предупредили дочь, что ей придется обойтись без объятий и поцелуев, что ей нужно сохранять дистанцию.
«Почему?» — спросила дочь.
«Мы не хотим, чтобы они заболели», — ответил я.
Когда они вышли, чтобы поздороваться, моя жена напомнила нашей дочери: «Никаких объятий и поцелуев». Но наш сосед не понимает. Ему кажется, что все это не имеет большого значения. «Президент проделывает огромную работу, — говорит он моей жене. — Я не могу представить, чтобы кто-то, кроме него, с этим справился». Почти каждый день он выходит из дома. Встречается с друзьями, такими же пожилыми, как он. Все они находятся в зоне риска, и, несмотря на это, почти каждый день они ходят в продуктовый магазин. Мне страшно думать о жизни без них через улицу. Мне тяжело объяснить четырехлетнему ребенку, почему она не может выражать любовь к кому-то, кого она любит. Она назвала в его честь куклу. Она все время спрашивает о его жене. Когда она была маленькой, то часто стояла у входной двери или в моей спальне и часами разговаривала с ними. Она ждала, пока они выйдут на улицу и сядут на солнце, как они обычно и делали, в их внутреннем дворике. Она любит собирать малину и ежевику и делится с ними. Она хочет принести им яйца от наших кур. Нашего сына мы держим подальше от них. Он совсем не понимает. Он бы обязательно подбежал к ним, обнимал бы их и целовал. Он любвеобильный монстр, а сейчас это опасно.
Каждое утро у нас одна и та же рутина. Дочь спрашивает, можем ли мы пойти на игровую площадку. Можем ли мы встретиться с друзьями. Она устала быть взаперти. Я не виню ее. Я устал. Я измучен. Мы все такие. За прошлый месяц она слышала слово «умирать» больше, чем за всю свою жизнь. Она вроде знает, что это значит. Ей едва исполнился год, когда у одной из наших кошек случился инфаркт прямо на кухне. «Котик», — звала она, пока моя жена плакала и пыталась спасти нашего кота Джима. Ее любимая курица, названная в честь принцессы Софии, была съедена лисой. Мне пришлось собирать останки и двух других куриц, которых она убила. Она знает, что такое смерть, но трудно объяснить четырехлетнему ребенку, что вирус несет смерть.
«Почему нет лекарства?» — спрашивает она.
«Это новая болезнь, — говорю я. — На поиск лекарства нужно время».
Мы звоним по FaceTime друзьям и близким. Дочь целый час болтает с подругой, они показывают друг другу игрушки. Моя жена сидит с нашим сыном, пока я дремлю. У меня болит голова. Я ложусь спать рано и, просыпаясь, чувствую себя более уставшим, чем когда засыпал. Я засыпаю на одеяле, полностью одетый, скрестив руки на груди, под моими коленями сворачивается мой питбуль, чтобы согреть меня. Собака чувствует, что нужна мне.
Моя жена занимается нашими детьми. Она делает поделки вместе с нашей дочерью. Наш сын ни за что не усидит на месте. Он все еще пытается есть маркеры и карандаши, и я могу только представить, что он сделает с ножницами или клеем. Мы находим ролики, где знаменитости читают сказки на YouTube — я не в настроении рассказывать сказки. Дети смотрят видео, пока я принимаю душ, а моя жена работает. YouTube и детские ворота (специальные ограничители для дверей. — Правила жизни) должны удерживать их, но пока это ни разу не сработало. Я очень долго стою под душем. Это самое тихое место в мире. Это лучшее место для размышлений.
Сегодня утром, сразу после завтрака и ровно до душа и сказок, дочь снова задает мне тот же самый вопрос. Когда это закончится?
«Я не знаю», — говорю я.
«Почему?»
У меня нет ответа. Его ни у кого нет. «Мы просто должны дождаться, пока все будут в безопасности. И если все будут оставаться в безопасности, возможно, мы скоро снова сможем видеться с людьми».
«Когда твой день рождения?» — спрашивает дочь.
Он скоро, и она это знает. Она любит дни рождения. Вся наша семья не умещается в доме, так что мы делаем две вечеринки. У нас маленький дом и маленькая кухня. Мы делаем два ужина. Дочь любит видеть всю свою семью и любит торт. Я ненавижу свой день рождения. Давно ненавижу. У моей жены талант устраивает отличные вечеринки по случаю дней рождения. Когда мне исполнялось 30 лет, она собрала секретный семейный ужин в ресторане. Там были обе наши семьи. Потом она посоветовала мне отправиться с моими братьями в мой любимый бар. Когда мы пришли, она уже была там вместе со всеми моими друзьями и семьей. Иногда я вспоминаю о той ночи и плачу. Это было прекрасно. Лучший день рождения в моей жизни. Никаких подарков, никакого стресса. Семья и друзья. Тот бар закрылся в прошлом году.
«Кто придет на твой день рождения?» — интересуется моя дочь.
«Никто», — отвечаю я. И это нормально.
Материал был впервые опубликован в Правила жизни US.