Посмотри в глаза, я хочу сказать
В этом месяце в фокусе у нас – уж простите мне тупую игру слов – человеческий глаз (или глаза: о них обычно говорят в паре). Да, глаза, зеницы, эти несъедобные устрицы, разлегшиеся в лицевых раковинах. Не только в нашей культуре и в нашу эпоху, но везде и всегда глаз человека превозносили и превозносят как окно в его душу. Вы серьезно, ребята? Что-то я не уверен; надев писательские очки, я часто ловлю себя на том, что раздумываю о фразах типа: «Заглянув глубоко в глаза Гермионы, Джастин увидел там нечто похожее на любовь – не любовь саму, но приглушенную версию этой алеющей страсти...» – и отбраковываю их на том основании, что, заглядывая людям в глаза, обычно мало что там вижу помимо... глаз.
Да, зрачки могут сужаться или расширяться, радужные оболочки могут темнеть или светлеть, глаза могут решительно потухнуть – но глубины чувств, которые усматривают там поэты, увы, недоступны старому, скучному, мелко плавающему мне. А что касается распространенного предрассудка, будто сетчатка человека подобна фотопластинке и даже после смерти сохраняет последнее, что он видел (и потому в случае убийства может помочь идентифицировать преступника), – ну что вы, бросьте! Не раньше чем Google сварганит свои волшебные очки. Я не склонен к офтальмофантазированию, и это печально, ведь мои собственные глаза, вполне возможно, – мое величайшее достояние, и когда в них заглядывают другие, они, несомненно, видят в них большие переувлажненные хранилища всех мыслимых эмоций. Но если в любой день случай может навязать нашему взгляду, к примеру, такие элементы собственной внешности, как болтающиеся из стороны в сторону руки или упавшие на лицо волосы, то глаза мы неизменно игнорируем, ибо смотрим сквозь них. Глаз и его окрестности – та зона, где даже малая толика макияжа – тушь, подводка, разного рода капли, – способна на очень многое: глаз во всеоружии косметики – великолепная и воинственная вещь, его не зря изображали на носу греческих триер; мужчины, однако, большей частью отказываются от таких ухищрений.
Есть, правда, очки всевозможных видов; кто из нас будет отрицать, что пара дорогих стекляшек обостряет и зрение, и чувства? Очки для чтения я начал носить лет пять назад и вначале обходился дешевыми складными, которые засовывал в карман джинсов, чтобы всегда быть наготове.
Но зрение ухудшалось и дальше, и это толкнуло меня в лапы Армани, у которого оправы по три сотни. Что мысленно возвращает меня к тем давним годам, когда я не выходил из дому, не зализав волосы назад и не напялив на нос свои солнцезащитные Ray-Ban Wayfarers. Не потому, что я был такой уж летний плейбой, а потому, что по моим небесно-голубым глазам всегда было предельно ясно, под каким именно кайфом я в данный момент нахожусь, если как следует не прикрыть зрачки. Ясноглазым, ведущим здоровый образ жизни, конечно же, невдомек, что одни вещества (например, седативные) сужают зрачки, а другие(например, стимуляторы) – колоссально их расширяют; на наркотическом жаргоне того, кто обдолбан вусмерть, называют pinned*, имея в виду точечки зрачков, словно булавочные уколы. Я, кажется, десять лет с лишним носил солнечные очки днем и ночью, летом и зимой, а когда нужда в них наконец отпала, всей душой возрадовался освобождению: по правде говоря, темные очки редко кому по-настоящему необходимы – разве Небесный Часовщик не откалибровал нас всех с тем расчетом, чтобы мы выносили солнечный свет?
(И раз уж мы об этом заговорили, именно чудо хитроумного устройства человеческого глаза, его приспособленность к своему назначению побудили священника Уильяма Пейли, умершего в начале девятнадцатого века, заявить, что раз существует такой механизм, то должен быть и космический конструктор. В свою очередь Ричард Докинз, нанося Пейли контрудар книгой 1986 года «Слепой часовщик», кропотливо рассуждает о том, как случайные мутации и приспособление к среде могли за огромный промежуток времени сотворить орган, благодаря которому вы только что прочли эту фразу.)
Женщины (хотя, конечно, не только они) покупают темные очки за бешеные деньги по всем обычным причинам, по каким люди тащатся от роскошных брендов; но функция этих очков, по сути, сводится к тому, чтобы не приходилось щурить глаза. Солнечные очки – целая индустрия, основанная на страхе перед морщинами вокруг глаз, перед образованием мешков. Лично мне очень нравятся мешковатые глаза мужчины в возрасте, и горькие слезы потекли из моих собственных глаз (собираясь в кожных желобах под ними), когда я услышал, что генерал сэр Майк Джексон подвергся косметической операции, чтобы убрать свой вместительный подглазный багаж. Могли ли мы получить более явственное подтверждение стремительной утраты Британией былого величия, чем это хирургическое удаление зримых свидетельств его боевого опыта? Памяток, оставшихся от бесконечных дней в пустыне, когда он стоял далеко впереди своих людей, сощурив глаза так, словно это не глаза, а анусы перед отбеливанием, отчаянно всматриваясь в барханы, чтобы не проглядеть всадников халифата. Джексон заслужил эти мешки, черт побери, как рыцарь прежних времен свои шпоры, а затем суетно пренебрег столетиями воинской доблести! Неудивительно, что мир теперь имеет нас в задницу.
Что подводит меня к гомилетическому и бесстыдно гомосексуальному окончанию этой колонки, так это случай, когда мой друг Джон кое-что предпринял в связи с зарождением «джексонов» у него под глазами. Он был так доволен результатами, что целый месяц потом всюду расхаживал и говорил всем и каждому: «Ты вокруг моих глаз посмотри, вокруг моих глаз! Не в глаза – вокруг них посмотри!»
В общем так, друзья: в то время как совсем безглазое лицо – с глазницами, затянутыми мясистой оболочкой, – поистине жуткая безнадега, нам, если мы имеем очи, которыми глядим на этот «о, бэби, такой широкий» мир, не пристало слишком уж придираться к их размеру или цвету. И все же крохотные глаза-пуговки, как у куклы-свинки, могут причинять беспокойство – я всегда вынимаю у своей куклы глаза, когда выхожу из дома. Почему? Чтобы в мое отсутствие она не видела всей этой писанины. ≠
* От английского pin – булавка.