10 отличий Москвы от Москвы

Явление, породившее мощную волну городского фольклора — от анекдотов до частушек. Главные герои эпоса — Урбантино, плитка и велосипед, увековечившие себя в хештегах. Что же произошло? Общественные пространства города — улицы, площади и парки подверглись значительным изменениям, проводимым под лозунгом «Город для людей». Главным идеологом дружелюбного города выступил датский архитектор Ян Гейл; на язык родных осин принципы нового урбанизма за немалые деньги переложил институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка». Декларируемой целью стало выдавливание личного транспорта и пешеходизация-велосипедизация центра Москвы за счет изменения проезжей части улиц и благоустройства тротуаров, а также введения платных парковок. Довольно значительная часть профессионалов считает, что при отсутствии политических механизмов, реализующих право горожан на участие в городском управлении, изменения носят характер карго-урбанизма. Власти уверяют, что самолет не соломенный, а настоящий. Большинство горожан уверены, что соломенные самолеты тоже летают, но «низехонько».

Новый урбанизм основательно изменил городскую эстетику, породив «вторичное благоустройство» в виде МАФов — аббревиатура столь лексически хороша и соответствует визуальному ряду, что не хочется ее расшифровывать. Перенос ответственности за благоустройство в ведомство ЖКХ дал обильные плоды: скамейки, фонари, цветочные клумбы и тому подобное. Во всю мощь заработала монументальная пропаганда: фрески «Александр Сергеич и Наталья Николавна» и «Тендер должен быть честным» украсили многочисленные торцы исторических московских зданий. Немногие профессиональные работы группы ZukClub и портрет Гессе на доме 27 Саввинской набережной португальца Александра Фарто (Vhils) остаются свидетельством того, каким наш город мог бы быть, не захлестни Москву художественный креатив крепких хозяйственников. Возможность вынести коврики с лебедями за пределы квартиры и явить свой вкус в пространствах города привели к стремительной провинциализации центра Москвы. Искусственные цветы — в причудливых ли городских кашпо, в светящихся ли конструкциях по берегам исторических городских прудов — решительно превосходят масштабом модные хипстерские изыски.

Реконструкция городских парков остается самым удачным проектом десятилетия. Идеология современного парка, предложенная командой Сергея Капкова и реализованная в парке Горького, идеально ответила запросам нового поколения потребителей. Переориентация на новые сервисы, позволившие соединить развлечение, спорт и образование, привлекло в парки многочисленную публику, ранее игнорировавшую наши недодиснейленды. Новый формат оказался также удобным и востребованным для традиционного семейного отдыха. Сильный «дизайн код», заданный парком Горького, получил дальнейшее распространение в других городских парках. Даже такая стилистически монолитная территория, как ВДНХ меняется под кальку ПГ. Впрочем, у этих территорий общий анамнез сельскохозяйственных выставок, и почему бы не быть общему будущему, в котором сталинский ампир соседствует с неомодернизмом. Вот только жаль, что колхасовская реконструкция «Гаража» запоздала, а ведь могли бы павильон «Электроники» сохранить.

Удачность капковской концепции подтверждает появление получастных зон отдыха, например Новой Голландии в Санкт-Петербурге. Негативным, но предсказуемым последствием является все большая коммерциализация подобных территорий, ведущая к их закрытости для широкой публики — как в форме негласного имущественного ценза, так и фактического досмотра. Интересно, что парковую концепцию как модель идеального потребления власти пытаются распространить на весь город, но пока неудачно — городские общественные пространства значительно более сложная вещь, чем место досуга.

Перенос акцента с облика зданий на пространства между ними — существенное изменение в восприятии города. Как ни странно, архитектура от этого не пострадала, а отчасти даже выиграла. Дома перестали быть единственным объектом торга — достаточно посмотреть на девелоперскую рекламу, в которой теперь превалируют описания прелестей окружения: безопасные благоустроенные дворы, близость парка, наличие уличных сервисов и так далее. Задачу поразить воображение покупателя архитектурными излишествами оставляют за собой преимущественно новички девелоперского рынка, в массе же дома становятся более разумными и менее претенциозными.

Профессионалы без сожаления прощаются с эпохой лужковского постмодернизма с его безумными наворотами башенок-арочек. Даже в новоделе, имитирующем историческую застройку, наблюдается большая сдержанность, большая подражательность образцам (в меру способностей и вкуса архитектора). Конечно, застройщик еще не готов отказаться от «изюминок», но теперь это преимущественно мелкий декор, травматичный, но не убивающий. Европеизации московской архитектуры также способствует выход на сцену архитекторов новой волны во главе с главным архитектором города Сергеем Кузнецовым. Систематическое участие в конкурсах в составе международных консорциумов является хорошей школой и заметно повышает планку проектирования. Ну и не будем забывать — они читали Рэма Колхаса в период созревания. А некоторые даже у него работали.

Ресторанный бум пережили многие города мира, включая Лондон, сдавшийся на милость гурманам. Последнее московское десятилетие — это валообразный рост ресторанов, кафе, стрит-фуда. Несмотря на кризис, число их не уменьшается, постоянное закрытие одних и открытие других сохраняет общую насыщенность города местами, в которых можно поесть, и не только. Кафе стали также местами работы — точками встреч в броуновском движении деловой Москвы. Время неторопливого домашнего чая и задушевной ресторанной водки сменилось временем кофе, который Москва стала пить в невероятных количествах. Ристретто как быстрый наркотик и американо с молоком как индульгенция для фрилансера с ноутбуком — полюса охватившей Москву кофемании. Стрит-фуд, бургерные, лапшичные и митбольные оказались чуть ли не единственной удачной нишей для малого бизнеса, в который пошли люди с высокими способностями к коммуникации и малым профессиональным гастрономическим опытом. Первое оказалось важнее.

За десять лет фитнесс-клубы вышли из центра на окраины — где, собственно, в 1990-е и зарождались в виде качалок. Потом был стремительный восход к World Class и несистемным рублевским велнес-клубам и, наконец, здоровый образ жизни перестал быть экзотикой, прочно вписавшись в сферу интересов рядового москвича. Реконструированные парки заполнились скандинавскими ходоками пожилого и очень пожилого возраста. Воркауты стали таким же привычным элементом зеленых зон, как и детские площадки. ЗОЖ вызвал к жизни многие, доселе невиданные услуги, например, доставку готовой здоровой еды на дом. Компании, поставляющие такую еду, заметно теснят традиционный гербалайф с его батончиками. Появился спрос на фермерские продукты, позволивший успешно реализовывать проект «Лавка-лавка». «Марк и Лев» и новое фермерство в Тульской области пока все еще в стадии эксперимента, но живой интерес москвичей к своему здоровью позволяет надеяться на то, что «бизнес здоровых продуктов» останется востребованным.

Расцвет частных галерей, пришедшийся на последнее десятилетие XX века, закончился символическим и физическим отъездом Марата Гельмана в Черногорию. Арт-бизнес переживает не лучшие времена, эстафета искусств переходит от галерей к музеям. В этом же направлении движутся культурные центры и частные коллекции. Концентрация в одних руках значительных художественных фондов говорит о плохом состоянии искусствооборота и стагнации художественного рынка, с одной стороны, и о завоеванном галереями в предыдущие годы моральном капитале — с другой. Иными словами, искусство стало частью noblesse oblige; респектабельный формат музея оказался более востребованным, чем галерея с ее богемным душком. В то же время государственные музеи становятся более открытыми и активными, наконец-то в показателях успешности их деятельности появилась численность посетителей. Ночь музеев и прочие массовые мероприятия позволяют музеям успешно формировать популярную культурную повестку, а деньги — государственные и частные — реконструировать музейные здания и строить новые.

Количество лекций, воркшопов, тренингов и вебинаров зашкаливает. Образование стало частью досуга благодаря развитию креативных индустрий и появлению новых неформальных площадок. Образовательная повестка крепко вписана в образ жизни молодого москвича — так он не только восполняет недостаток знаний, получаемых традиционным образом в учебных заведениях, но и обретает то, что предыдущее поколение называло тусовкой. В известном смысле образовательные программы являются дрейфующими клубами по интересам, где каждый может почувствовать себя причастным к глобальным процессам. Включенность в мировую повестку обеспечивают зарубежные лекторы и коучи, сами же лекции отчасти напоминают либо сеансы массовой терапии, либо стендап-шоу.

В облике москвича проявляется стремление к стабильности — sustainable development как понятие и состояние покинуло традиционную нишу экономики и общественных трансформаций и визуализировалось в устойчивом наборе типажей. К достижениям десятилетия можно с уверенностью отнести появление некоторого разнообразия типажности. Фрики 1990-х отвоевали право на общественное представительство своих субкультур — от готов и эмо до вылизанных яппи и хипстеров. Традиционный обыватель устоял и принял их, внешний вид перестал, наконец, быть предметом пристального общественного интереса. Отрадно, что каждая страта налаживает собственный обиход, будь то сеть тату-салонов или барбершопы. Лояльная чудаковатость сменяет злостную маргинальность: Хирург в Кремле никого не шокирует.

Смена стиля заметна и на дорогах, иллюминированные хаммеры отошли в туман к красным пиджакам. Тюнинг автомобилей идет в двух направлениях: внедорожники теперь изображают завсегдатаев кэмел-трофи, остальные несут на себе социально значимые мессаджи вроде «Спасибо деду за победу» и «На Берлин».

Разнообразием рас, свойственным европейским столицам, Москва пока похвастать не может. Также в городе не сформированы устойчивые анклавы в виде национальных кварталов. Тем не менее Москва живет в состоянии постоянно мигрирующего населения, и эта миграция в последнее десятилетие обозначила себя как постоянный и значимый фактор. Если в первые постсоветские годы Москва стала «Новым Вавилоном», куда с отменой советской прописки бросились наиболее пассионарные жители бывшей империи, то сегодня, абсорбировав их и превратив в своих, Москва формирует новый тренд — сознательное использование трудовых мигрантов, работающих вахтенным методом, будто на нефтяных промыслах. Таким образом столица закрытого некогда государства, где любое количественно значимое перемещение людей с одного места жительства на другое неизбежно вызывало сильнейшую ксенофобскую рефлексию, мало-помалу превращается в европейскую столицу, решающую свои экономические задачи за счет массового привлечения новых трудовых ресурсов. Москва только начинает вливаться в этот общеевропейский тренд, не вполне понимая, как именно использовать опыт предшественников. В том числе и потому, что кризис миграционной политики — сам по себе общеевропейский тренд.