Почему современная Россия — страна победившего неофеодализма: рассуждает сотрудник спецслужб
Много лет назад во время прогулки по весеннему Замоскворечью мой товарищ N (историк по образованию и философ в душе) в беседе о нравственных началах государственного управления в России высказал тезис, показавшийся мне тогда не просто спорным, но абсурдным. N утверждал, что зарождавшийся в ранних 2000-х строй — не дикий капитализм, а развитой феодализм.
N специализировался на истории Античности, разбирался в хитросплетениях римской политической жизни, а я уже тогда понимал, что человечество редко придумывает новые механизмы там, где прекрасно работают старые.
В те годы многих переполнял патриотизм: 1990-е подошли к концу, у России был новый молодой президент, нефть дорожала. В страну хлынули деньги. Правда, вскоре стало понятно, что у некоторых персонажей — до тех пор не входивших в списки олигархов — этих денег становится необъяснимо и непропорционально много и что несмотря на разговоры о борьбе с коррупцией имущественное расслоение растет. На первый план начали выходить силовики, загнавшие в андеграунд последних бандитов. Окрепло и напиталось ликвидностью чиновничество. В деловой жаргон вошли такие термины, как «структуры», «решальщик», «возвратный бонус» (или «откат»). В беспокойной Москве начали появляться флегматичные петербуржцы, обживавшие разного рода кабинеты в федеральных ведомствах. Жизнь сулила нам, молодым, либерально мыслящим, образованным, неравнодушным к судьбам Отечества, новые приключения. Приключения должны были сделать нас богатыми и знаменитыми. Будущее выглядело если не светлым, то по крайней мере футуристическим: мобильные телефоны, интернет. И вдруг — феодализм. Неожиданно. На первый взгляд.
Точнее было бы назвать это явление неофеодализмом. Попробуем обозначить контуры этой новой общественной формации, которой не мешают ни взрывное развитие информационных технологий, ни кажущееся свободомыслие.
Социальный уклад, который принято называть феодализмом, вырос из цивилизационной трагедии — из падения Рима с его регулярными государственными институтами и бесперебойно работавшей репрессивной машиной. Римские территории разделили варвары-завоеватели (вполне вероятно, что в переделе принимали участие и римляне, сумевшие сохранить силовой ресурс). В новой постимперской реальности единственным значимым ресурсом оказалась грубая сила. Правовые механизмы отошли на второй план, религия заняла по отношению к новым хозяевам сервильную позицию. Важно, что в описываемую эпоху земля все еще оставалась главным средством производства; основной угрозой был голод. Империя, даже распавшаяся, импортировала зерно. Воин-феодал, получавший землю в условную собственность, мог содержать себя и вооружать свой отряд.
Вместо «феодал» и «отряд» можно сказать «преступный авторитет» и «организованная преступная группировка», и разница получится чисто семантическая. Целью средневековой войны была добыча, приобретаемая на завоеванных землях, — то есть в современных юридических терминах военные операции той эпохи можно описать как сочетание разбоя в составе организованной преступной группы (ст. 162 УК РФ) и рейдерского захвата активов (ст. 179 УК РФ). Слабая государственная власть, лишенная мощного репрессивного аппарата, могла только легитимизировать происходящее, раздавая феодалам титулы и имущественные права на незаконно приобретенное.
Важным элементом феодального уклада стала иерархическая структура общества. На вершине пирамиды обычно находился монарх — самый сильный феодал, главарь ОПГ. Подчиненные ему феодалы, лидеры небольших «бригад», имели в условной собственности землю и платили старшему «откат» со своих доходов. На нижних ступенях иерархии располагались производители ресурсов — крестьяне. Немногим выше — горожане, чьи инженерно-технические знания могли быть полезны феодальной верхушке. Левый идеолог увидел бы здесь эксплуатацию производителей вооруженной элитой. Аналитик, свободный от идеологических установок и живущий в реальном мире, — симбиотическую социальную структуру, приспособленную для единственной цели: для выживания во враждебной среде. Каждое сословие в феодальном обществе было включено в единую систему отношений и выполняло свою функцию: крестьяне работали, горожане торговали, священнослужители работали с общественным мнением, феодалы воевали. Причем шансы выжить у феодалов были на порядок ниже, чем у всех остальных: захваченная земля была ценна только при сохранении «производственных мощностей» — местного населения. А вот членов «конкурирующей ОПГ» могли и убить.
Все это с заменой боевых коней на «мерседесы» и доспехов — на малиновые пиджаки в 1990-е годы можно было наблюдать на улицах. События, которые мы привыкли называть термином «криминальный передел», когда-то описывали в балладах трубадуры — им на смену пришел шансон. В некотором смысле страна действительно совершила переход от развитого социализма к развитому феодализму. Но почему возник именно феодализм? Я сказал бы, что он биологически обусловлен. Размышляя о социальных структурах с позиции этолога, можно предположить, что феодализм — естественный для высших приматов уклад. Общество обезьян иерархично. В стае всегда есть вожак, которому подчиняются более слабые самцы. Стаи приматов воюют между собой за территорию, которая их кормит; внутри группы идет борьба за лидерство, причем место на вершине социальной пирамиды можно завоевать только силой. У приматов нет собственности и, таким образом, отсутствует передача власти по наследству: каждый обезьяний «монарх» завоевал свой статус сам, во внутривидовой конкуренции, и единственное, что он может передать потомству, — генный набор победителя.
Вернемся к современной России. Наше общество иерархично, и на нижних ступенях иерархии находятся производители материальных ценностей и услуг. Следующую ступеньку занимает класс «пролетариев умственного труда»: они не владеют никакими иными средствами производства, кроме собственных знаний и навыков, которые являются результатом длительного и затратного образовательного процесса в сочетании с природным интеллектом. Выше всех стоят «неофеодалы». Так как проблема голода решена, аграрные ресурсы перестали быть абсолютной ценностью. Но суть феодальной ренты осталась прежней: это контроль над ресурсами, будь то добыча полезных ископаемых, доминирование в информационном поле или политическое влияние. Юриспруденция в таком иерархическом обществе по-прежнему существует, но уступает главенствующую роль праву сильного. Демократия из механизма передачи власти превращается в средство легитимизации неофеодальной системы отношений.
Кто составляет этот новый класс современных феодалов? Прежде всего лидеры финансово-промышленных групп, владеющих системообразующими предприятиями. Влияние Газпрома или, скажем, Роснефти, огромно. К неофеодальной верхушке относятся и главы спецслужб, руководители фискальных и надзорных органов. Неофеодальная иерархия воспроизводится и на региональном уровне, причем формальный руководитель региона (губернатор) не всегда на вершине пирамиды. Четко разделены «феоды» в банковской и производственной сферах. Забавно наблюдать схватку двух крупных феодалов на рынке телевещания. «Неофеодалам» в качестве абсолютного арбитра необходим «монарх», за близость к которому идет упорная борьба. Особое место в этой борьбе занимает «двор» и «преторианцы», обслуживающие непосредственные нужды Первого лица. Во взаимоотношениях «монарха» и «неофеодалов» присутствует и амбивалентность: последние не заинтересованы в чрезмерном усилении Первого. Складывается ситуация неустойчивого равновесия, хорошо знакомая этологам. Точки риска здесь очевидны: при смене «монарха» общественно-политическая структура может стать неустойчивой, а избрание номинала — слабой и зависимой от крупного «неофеодала» фигуры — может привести к серьезным социальным потрясениям.
Вывод, который может показаться циничным: демократические процедуры не вписываются в логику социальной эволюции. Субъектов политического процесса интересует в первую очередь стабильность, а демократия часто не интересует вовсе. У неофеодализма, однако, есть одно важное отличие от монархий прошлого: власть здесь не передается по наследству. «Неофеодалы» получают свой статус не по рождению, а в результате борьбы, причем сохранить положение им удается, только побеждая конкурентов и новых претендентов на господство. Социальные лифты в неофеодальном обществе доступны только сильнейшим в эволюционном смысле особям, обладающим сбалансированным набором качеств.
Современное общество, таким образом, вынуждено оставить позади иллюзии, навеянные мыслителями эпохи Просвещения. Мы прагматики и ориентируемся скорее на собственные нейробиологические и социальные особенности, чем на умозрительные гипотезы. Самое главное теперь — не забыть, что милость выше справедливости и мир спасет любовь. Возлюбив ближнего как самого себя, мы сможем преодолеть собственные хищнические инстинкты, прислушиваясь к ним исключительно в эволюционных целях.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: