Охотники в снегу

Виляя задом и громко сигналя, из-за угла вывернул небольшой грузовик. Таб шагнул к обочине и поднял руку. Грузовик заехал на бордюр и продолжал двигаться, не снижая скорости, наполовину по мостовой, наполовину по тротуару. Таб чуть постоял с поднятой рукой, потом отскочил. Ружье сорвалось у него с плеча и загремело по льду, из кармана выпал сандвич. Таб кинулся к лесенке у входа в здание. Еще один сандвич и пачка печенья полетели на только что выпавший снег. Таб взбежал по ступенькам и оглянулся.

Машина остановилась, проехав на несколько футов дальше того места, где только что стоял Таб. Он подобрал сандвичи с печеньем, закинул за спину ружье и подошел к окошку водителя. Тот навалился на руль, хлопая себя по коленям и топоча ногами по полу кабины. Он выглядел как смеющийся на карикатуре, хотя его глаза косили на человека, который сидел рядом.

— Жалко, ты сам себя не видел, — сказал водитель. — Он у нас прямо как надувной мячик в шапке, правда? Правда, Фрэнк?

Его пассажир улыбнулся и по­смотрел в другую сторону.

— Ты меня чуть не раздавил, — сказал Таб. — Так и убить можно.

— Брось, Таб, — сказал пассажир. — Не переживай. Кенни просто придуривался. — Он открыл свою дверцу и подвинулся ближе к водителю.

Таб взял ружье в руки и вскарабкался в кабину.

— Я уже битый час жду, — сказал он. — Если вы хотели встретиться в десять, почему было не договориться на десять?

— Слушай, как мы приехали, так ты только и делаешь, что ноешь, — отозвался пассажир посередине. — Если собираешься и дальше весь день скулить, лучше иди домой и воспитывай жену. Ну, выбирай. — Таб промолчал, и он повернулся к водителю. — Ладно, Кенни, трогай.

Какие-то хулиганы продырявили камнем лобовое стекло со стороны шофера, открыв холоду и снегу прямой доступ в кабину. Отопитель не работал. Все трое прикрылись парой одеял, которые Кенни захватил с собой, и опустили на уши отвороты шапок. Таб пытался согреть руки, растирая их под одеялом, но Фрэнк потребовал, чтобы он перестал.

Они выехали из Спокана и углубились в сельскую местность. Вокруг тянулись бесконечные черные заборы. Снегопад утих, но там, где земля встречалась с небом, по-прежнему не было видно четкой границы. Засыпанные снегом поля лежали недвижно. Холод выбелил едущим лица и поднял торчком щетину на их подбородках и верхних губах. Прежде чем добраться до леса, который Кенни выбрал для охоты, они дважды останавливались выпить кофе.

Таб был за то, чтобы испытать какую-нибудь новую территорию: они ездили сюда уже два года кряду, и им ни разу ничего не попалось. Фрэнку было все равно, лишь бы вылезти наконец из этого чертова грузовика.

— Чуете? — спросил он, хлопнув дверцей. Он расставил ноги, закрыл глаза, закинул назад голову и глубоко вдохнул. — Заряжайтесь энергией.

— Еще один плюс, — сказал Кен­ни. — Тут охота не запрещена. А там вокруг сплошные таблички.

— Я замерз, — сказал Таб.

Фрэнк выдохнул.

— Кончай ныть, Таб. Лучше открой каналы.

— Я не ною.

— Каналы, — сказал Кенни. — Ну ты даешь, Фрэнк! Скоро нацепишь ночную рубашку и будешь в аэропорту цветы продавать.

— Что-то ты слишком много разговариваешь, — сказал Фрэнк.

— Ладно, — сказал Кенни. — Боль­ше ни слова. Особенно насчет одной молодой нянечки.

— Какой нянечки? — спросил Таб.

— Это между нами, — сказал Фрэнк, глядя на Кенни. — Больше никого не касается. А ты помолчал бы, ясно?

Кенни засмеялся.

— Смотри, доиграешься, — сказал Фрэнк.

— До чего?

— Увидишь.

— Эй, — сказал Таб, — мы охотимся или что?

Они двинулись по полю. Таб с трудом перебирался через ограды. Фрэнк и Кенни могли бы ему помочь; они могли бы приподнять верхнюю проволоку и наступить на нижнюю, но не делали этого. Они просто стояли и смотрели. Оград было много, и когда они достигли опушки, Таб уже порядком запыхался.

Они ходили по лесу два часа и не видели ни оленей, ни их следов — ровным счетом ничего. Наконец они устроили привал у речки. Кенни съел несколько ломтей пиццы и пару сладких батончиков, Фрэнк — сандвич, яблоко, две морковки и плитку шоколада, Таб — одно крутое яйцо и черешок сельдерея.

— Если меня спросят, как бы я хотел сегодня умереть, — сказал Кенни, — я отвечу: сожгите меня на костре. — Он повернулся к Табу. — А ты все на своей диете? — Он подмигнул Фрэнку.

— А как по-твоему? По-твоему, я так люблю крутые яйца?

— Да нет, просто я в первый раз вижу диету, от которой жиреют.

— Кто сказал, что я жирею?

— Ох, извиняюсь. Беру свои слова назад. Ты так отощал, что смотреть страшно. Правда, Фрэнк?

Фрэнк растопырил пальцы, упершись ими в кору пня, на котором он разложил еду. Костяшки у него были волосатые. Кроме широкого обручального кольца на его правой руке, на мизинце, был еще золотой перстень с выгравированной в ромбике буквой «Ф». Он повертел этот перстень туда-сюда.

— Таб, — сказал он, — ты свои собственные яйца, наверно, уж лет десять не видел.

Кенни согнулся от смеха. Он снял шапку и хлопнул ею о колено.

— А что я могу поделать? — сказал Таб. — Если у меня такие гормоны.

Они вышли из леса и повернули вдоль речки. Фрэнк с Кенни двигались по одному берегу, а Таб — по другому, против течения. Снегопад почти прекратился, но сугробы намело глубокие, и идти было трудно. Куда бы Таб ни взглянул, везде его окружали гладкие, нетронутые поверхности, и вскоре он потерял интерес к охоте. Он бросил искать следы и старался только не отстать от Фрэнка с Кенни на другой стороне. Потом в какой-то момент он вдруг сообразил, что уже давно их не видел. Ветер дул от него к ним; когда он утихал, до Таба иногда доносился смех Кенни, но и только. Он ускорил шаг, вспахивая сугробы, борясь со снегом коленями и локтями. Он слышал, как бьется его сердце, и чувствовал на лице румянец, но не давал себе даже короткой передышки.

У излучины реки он нагнал Фрэнка и Кенни. Они стояли около бревна, перекинутого с одного берега на другой. Под бревном висела ледяная борода. Замерзшие камышины торчали вверх, слегка покачиваясь на ветру.

— Видел чего? — спросил Фрэнк.

Таб покачал головой.

Световой день близился к концу, и они решили, что пора возвращаться к дороге. Фрэнк с Кенни перешли речку по бревну, и все втроем направились вниз по течению, по тропинке, протоптанной Табом. Через несколько минут Кенни остановился.

— Гляньте-ка, — произнес он и показал на цепочку следов, ведущую от реки назад в лес. Следы Таба пересекали ее под прямым углом. А на берегу темнело несколько кучек, яснее ясного говоривших о недавнем присутствии оленя. — Что это по-твоему, а, Таб? — спросил Кенни. — Лесные орешки или мороженое с шоколадным сиропом?

— Наверно, я не заметил.

Кенни посмотрел на Фрэнка.

— Я вас потерял, — объяснил Таб.

— Он нас потерял. Бедняжка.

Они зашагали по следам к лесу. Олень перелез через ограду, почти заметенную снегом. К одному из столбов была приколочена табличка с запрещением на охоту. Фрэнк засмеялся и сказал, что этот сукин сын, похоже, умеет читать. Кенни хотел продолжать погоню, но Фрэнк заявил, что он категорически против: здешний народ шутить не любит. Может, фермер, хозяин земли, и разрешит им поохотиться, если его попросить. Но Кенни в этом сомневался. Да и все равно, сказал он, пока они доберутся до грузовика, проедут по дороге и вернутся, уже стемнеет.

— Не переживай, — ответил Фрэнк. — Природу не обманешь. Если нам суждено поймать этого оленя, мы его поймаем. А если нет, значит нет.

Они пошли к грузовику. Лес здесь был по большей части сосновый, и снег в тени покрылся настом. Кенни и Фрэнка он выдерживал, но Таб то и дело проваливался. Острая ледяная корка резала ему голени. Вскоре Кенни и Фрэнк опередили его настолько, что он не слышал даже их голосов. Он сел на пень и вытер лицо. Потом съел оба своих сандвича и половину печенья — не торопясь, с наслаждением. Вокруг стояла мертвая тишина. Когда Таб миновал последнюю ограду на пути к дороге, грузовик тронулся. Табу пришлось перейти на бег, и он еле успел схватиться за край кузова и вскочить туда. Он лежал на животе, пытаясь отдышаться. Кенни взглянул в зеркальце и ухмыльнулся. Таб подполз поближе к кабине, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. Он натянул шапку как можно ниже на уши и уткнулся подбородком в воротник куртки. В окошко постучали, но Таб не обернулся посмотреть, кто это.

Они с Фрэнком остались ждать во дворе, когда Кенни пошел в фермерский дом спрашивать разрешения. Дом был старый, с облупившейся по углам краской. Дымок из трубы тянулся на запад, расплываясь тонкой серой пеленой. Над холмистой грядой поднималась другая, из сизых облаков.

— Короткая у тебя память, — сказал Таб.

— Что? — спросил Фрэнк. Он смотрел куда-то вдаль.

— Я тебя всегда поддерживал.

— Ну ладно, ты меня всегда поддерживал. И что?

— Не надо было меня там бросать.

— Ты же взрослый, Таб. Авось не пропадешь. Между прочим, если ты думаешь, что ты здесь единственный, у кого проблемы, так ты ошибаешься.

— У тебя что-нибудь случилось?

Фрэнк пнул ногой торчащую из-под снега ветку.

— Неважно, — сказал он.

— Что там Кенни говорил насчет нянечки?

— Кенни слишком много болтает, — ответил Фрэнк. — А ты не суйся не в свое дело.

Кенни вышел из дому, показал рукой, что все в порядке, и они снова двинулись к лесу. Когда они проходили мимо сарая, оттуда выскочил большой черный пес с седой мордой и залаял на них. Каждый раз, гавкая, он чуть-чуть отъезжал назад, как пушка при стрельбе. Кенни стал на четвереньки, зарычал и залаял в ответ, и пес побрел обратно в сарай, оглядываясь и оставляя на снегу желтые следы мочи.

— Вот старикан, — сказал Фрэнк. — Совсем дряхлый. Лет пятнадцать, не меньше.

— Зажился, — сказал Кенни.

Обогнув сарай, они пошли напрямик через поле. Оград здесь не было, снег покрылся толстым настом, и они быстро добрались до опушки. Затем повернули вдоль нее, отыскали олений след и зашагали по нему в лес, за которым маячили холмы. Деревья уже начали сливаться с тенями, и поднявшийся ветер колол им щеки мелкими льдинками, сдувая их с наста. Наконец они потеряли след.

Кенни выругался и швырнул шапку наземь.

— Черт! Худшей охоты у меня никогда не было. — Он поднял шапку и отряхнул ее от снега. — С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, это первый сезон, когда я остаюсь без оленя.

— Да зачем он нужен, — сказал Фрэнк. — Главное — процесс. Тебя окружают стихии, и тебе просто надо слиться с ними.

— Ну и сливайся, — сказал Кенни. — Лично я приехал за оленем, а не за тем, чтобы слушать всякую кришнаитскую дребедень. И я бы его получил, если бы некоторые не мечтали о розовенькой...

— Умолкни, — сказал Фрэнк.

— Тебе же оленя под нос подсунь, и то не заметишь. Только и думаешь что о своей малолетке.

— Последний раз говорю, заткнись,— сказал Фрэнк и отвернулся.

Кенни и Таб пошли за ним через поле. Когда они поравнялись с сараем, Кенни остановился и по­глядел в сторону.

— Меня достал этот столб, — сказал он. Потом поднял ружье и выстрелил. Звук был такой, будто отломилась сухая ветка. Столб треснул с правой стороны, до самой верхушки. — Готов, — сказал Кенни.

— Прекрати, — сказал Фрэнк, не сбавляя шага.

Кенни посмотрел на Таба и улыб­нулся.

— Меня достало это дерево, — сказал он и выстрелил снова. Таб поспешно догнал Фрэнка. Он хотел было что-то сказать, но как раз в этот момент из сарая выбежал пес и залаял на них.

— Тихо, дружище, — сказал Фрэнк.

— Меня достала эта собака. — Кенни был у них за спиной.

— Ну хватит, — сказал Фрэнк. — Убери ружье.

Кенни выстрелил. Пуля угодила псу прямо в лоб. Он осел в снег, распластав ноги, устремив на них неподвижный взгляд своих желтых глаз. Если бы не кровь, его можно было бы принять за декоративную медвежью шкуру. Кровь сбегала по его морде в снег.

Все трое остановились, глядя на лежащего пса.

— Что он тебе сделал? — спросил Таб. — Он просто лаял.

Кенни повернулся к Табу.

— Ты меня достал.

Таб выстрелил от пояса. Кенни отшатнулся, наткнувшись спиной на забор, и упал на колени. Он схватился руками за живот.

— Ой, — сказал он. Его руки были в крови. В сумерках она казалась не красной, а синей. Она была сродни теням и вовсе не выглядела неуместной. Кенни медленно повалился на спину и несколько раз глубоко вздохнул.

— Ты меня застрелил, — сказал он.

— А что мне было делать? — спросил Таб. Он опустился на колени рядом с Кенни. — О господи, — сказал он. — Фрэнк, Фрэнк!

Фрэнк стоял неподвижно с тех пор, как Кенни убил собаку.

— Фрэнк! — снова окликнул Таб.

— Я просто шутил, — сказал Кенни. — Это была шутка. Ай! — внезапно воскликнул он и выгнулся дугой. — Ай! — Он уперся пятками в снег и, отталкиваясь ими, проехал на затылке несколько футов. Потом остановился, раскачиваясь на пятках и голове, как борец, выполняющий разминочные упражнения.

Фрэнк наконец очнулся.

— Кенни, — сказал он. Наклонив­шись, он положил руку в перчатке ему на лоб. — Ты его застрелил, — сказал он Табу.

— Он меня вынудил, — ответил Таб.

— Нет-нет-нет, — пробормотал Кенни.

У Таба текло из глаз и из носа. Все лицо у него было мокрое. Фрэнк закрыл глаза, потом снова посмотрел вниз, на Кенни.

— Где болит?

— Везде, — сказал Кенни. — Черт, везде.

— О господи, — повторил Таб.

— Я спрашиваю, куда тебе попало? — сказал Фрэнк.

— Сюда, — Кенни показал на живот. Было видно, как из раны медленно сочится кровь.

— Тебе повезло, — сказал Фрэнк. — Слева — значит, не в аппендикс. Если бы попало в аппендикс, тогда, считай, до свиданья. — Он отвернулся, и его вырвало в снег. При этом он держался за бока, точно стараясь сохранить тепло.

— Как ты? — спросил Таб.

— В машине есть аспирин, — сказал Кенни.

— Я нормально, — сказал Фрэнк.

— Надо вызвать скорую, — предложил Таб.

— Ага, — откликнулся Фрэнк. — И что мы им скажем?

— Скажем все как было, — ответил Таб. — Что он хотел в меня стрелять, но я выстрелил первый.

— Нет уж! — вмешался Кенни. — Я не хотел.

Фрэнк похлопал его по плечу.

— Спокойно, старик. — Он распрямился. — Пошли.

Когда они двинулись к фермерскому дому, Таб поднял ружье Кенни.

— Лучше не оставлять, — пояснил он. — А то мало ли что ему в голову взбредет.

— Я тебе одно скажу, — отозвался Фрэнк. — Ну ты даешь, брат. Отколол так отколол.

Им пришлось постучаться дважды, и только после этого дверь открыл худой человек с жидкими прямыми волосами. Комната за его спиной была полна дыма. Он прищурился на них.

— Поймали кого-нибудь? — спросил он.

— Нет, — ответил Фрэнк.

— Так я и знал. Так и сказал вашему другу.

— У нас несчастный случай.

Фермер вгляделся в сумрак за Фрэнком и Табом.

— Товарища подстрелили, что ли?

Фрэнк кивнул.

— Это я, — сказал Таб.

— Наверно, хотите позвонить.

— Если можно.

Фермер оглянулся, потом отступил назад. Фрэнк с Табом вошли в дом. У печки посреди комнаты сидела женщина. Печь нещадно дымила. Хозяйка подняла взгляд, потом снова опустила его на ребенка, спящего у нее на коленях. Ее лицо было бледным и влажным, ко лбу прилипли пряди волос. Фрэнк пошел на кухню звонить, а Таб пока стал греть у печи руки. Впустивший их фермер стоял у окна, засунув руки в карманы.

— Наш друг застрелил вашу собаку, — сказал Таб.

Хозяин кивнул, не оборачиваясь.

— Надо было самому это сделать. Я просто не мог.

— Он так его любил, — сказала женщина. Ребенок зашевелился, и она принялась его укачивать.

— Вы его попросили? — сказал Таб. — Попросили застрелить вашего пса?

— Он был старый и больной. Зубы все выпали. Я бы сам это сделал, но у меня нет ружья.

— Тебе все равно нельзя, — сказала женщина. — И слава богу.

Хозяин пожал плечами.

Фрэнк вернулся из кухни.

— Придется везти его самим. Ближайшая больница в пятидесяти милях отсюда, и свободных машин у них все равно нет.

Хозяйка знала самый короткий путь, но он был сложный, и Табу пришлось записать инструкции на бумажке. Хозяин сказал им, где можно взять пару досок, чтобы донести Кенни до грузовика. Фонаря у него не было, но он обещал не выключать свет на крыльце.

Снаружи уже совсем стемнело. Небо затянули плотные тяжелые облака, ветер дул резкими порывами. Где-то на доме отвалилась панель и хлопала медленно, а потом, когда ветер усиливался, быстро. Они слышали это хлопанье всю дорогу, пока шли к сараю. Фрэнк завернул туда за досками, а Таб стал искать Кенни, которого не было там, где они его оставили. Таб нашел его у той же тропинки, но немного дальше; теперь Кенни лежал на животе.

— Ну как? — спросил Таб.

— Болит.

— Фрэнк сказал, в аппендикс не попало.

— Аппендикс мне давно удалили.

— Вот, — сказал Фрэнк, подходя к ним. — Ты у нас чихнуть не успеешь, как очутишься в уютной теплой постельке. — Он положил у правого бока Кенни две доски.

— Мне главное сестричку посимпатичней, — сказал Кенни.

— Ха-ха, — откликнулся Фрэнк. — Это по-нашему. Ну, раз, два, взяли! — и он перекатил Кенни на доски. Кенни закричал и задрыгал ногами. Когда он успокоился, Фрэнк с Табом взялись за доски и понесли его по тропинке. Табу достался задний край, и из-за летящего в лицо снега он плохо видел, куда идет. Вдобавок он устал, а фермер забыл включить на крыльце обещанный свет. Когда они миновали дом, Таб поскользнулся и взмахнул руками, чтобы удержаться. Доски упали вместе с Кенни, и он докатился до самого конца тропинки, крича без умолку. Он остановился, только уткнувшись в переднее колесо грузовика.

— Ты жирный дурак, — сказал Фрэнк. — Ни черта не можешь.

Таб схватил Фрэнка за грудки и навалился на него, прижав спиной к забору. Фрэнк хотел высвободиться, но Таб тряс его изо всех сил. Голова Фрэнка моталась взад и вперед, и он наконец сдался.

— Много ты знаешь про жирных, — повторял Таб. — Много ты знаешь про гормоны. — Он все продолжал трясти Фрэнка. — Много ты знаешь про меня.

— Ну хватит, — сказал Фрэнк.

— Молчи, понял? — сказал Таб.

— Хватит.

— Больше не говори со мной так, понял? Никаких улыбочек. Никаких смешочков.

— Да ладно, Таб. Обещаю.

Таб отпустил Фрэнка и уткнулся лбом в забор. Его руки висели по бокам, как плети.

— Извини меня, Таб. — Фрэнк тронул его за плечо. — Я буду там, у машины.

Таб постоял немного у забора, потом принес с крыльца ружья. Фрэнк уже перекатил Кенни обратно на доски, и они подняли его в кузов. Фрэнк укрыл его одеялами из кабины.

— Так тепло? — спросил он.

Кенни кивнул.

— Хорошо. Теперь скажи, как у тебя задний ход включается?

— Налево до упора и вперед. — Когда Фрэнк уже пошел к кабине, Кенни приподнялся. — Фрэнк!

— Что?

— Если заест, не дави.

Грузовик завелся с первой попытки.

— Да, — сказал Фрэнк. — Надо отдать японцам должное. Очень древняя, очень утонченная культура, и при этом машины делают как ни­кто. — Он покосился на Таба. — Слушай, ты извини. Я не знал, что ты так к этому относишься, честное слово, не знал. Надо было что-нибудь сказать.

— Я говорил.

— Когда? Назови хоть раз.

— Пару часов назад.

— Наверно, я не заметил.

— Это точно, Фрэнк, — сказал Таб. — Ты и правда мало что замечаешь.

— Таб, — сказал Фрэнк, — насчет того, что случилось... мне надо было проявить больше сочувствия. Я понимаю. Ты в такой переплет угодил, что мало не покажется. Я просто хочу, чтобы ты знал: это не твоя вина. Он сам напросился.

— Ты так думаешь?

— Сто процентов. А куда было деваться — либо ты, либо он. На твоем месте я сделал бы то же самое, без вопроса.

Ветер дул им в лица. Снег стоял перед фарами вихрящейся белой стеной; он влетал в кабину сквозь дырку в стекле и оседал на них. Таб хлопал в ладони и ерзал, чтобы не замерзнуть, но это не помогало.

— Придется передохнуть, — сказал Фрэнк. — Я уже пальцев не чувствую.

Впереди, у обочины, замаячили какие-то огоньки. Это была закусочная. Перед ней, на стоянке, выстроилось несколько джипов и грузовиков. У двух-трех были привязаны сзади оленьи туши. Фрэнк остановил машину, и они вдвоем подошли к Кенни.

— Ну как, дружище? — спросил Франк.

— Холодно.

— Да брось ты, герой-одиночка. Там внутри еще хуже, можешь мне поверить. Стекло-то давно бы уж починил.

— Смотри, — сказал Таб, — он все одеяла скинул.

Одеяла лежали кучей у заднего борта.

— Ну вот что, Кенни, — сказал Фрэнк, — нечего жаловаться на холод, если ты сам не стараешься, чтобы тебе было тепло. Надо же немножко напрячься. — Он снова укрыл Кенни одеялами, расправил их и подоткнул по бокам.

— Их сдуло.

— А руки у тебя на что?

— Зачем мы остановились, Фрэнк?

— Затем, что если мы с Табом чуток не согреемся, то превратимся в снеговиков, и где ты тогда будешь? — Он легонько ткнул Кенни в ногу. — Так что придержи лошадей.

В зале было полно народу в разноцветных куртках, по большей части оранжевых. Официантка принесла кофе.

— То, что доктор прописал, — сказал Фрэнк, баюкая в руках дымящуюся чашку. Кожа на них была синюшно-белая. — Таб, я тут подумал. Ты сказал, я мало что замечаю, — так вот, ты прав.

— Ладно тебе.

— Нет, честно. Я сам виноват. Знаешь, слишком уж волнуюсь о себе, любимом. Столько всего в голове крутится. Это, конечно, не извинение.

— Забудь, Фрэнк. Я сам вроде как из себя вышел, что ли. Думаю, у нас у всех нервы немножко расстроены.

Фрэнк покачал головой.

— Да нет, не так все просто.

— Хочешь поговорить?

— Только между нами, ладно?

— Конечно, Фрэнк. Ясное дело.

— Таб... наверное, я брошу Нэнси.

— Ох, Фрэнк. Ох, Фрэнк. — Таб откинулся на спинку стула и покачал головой.

Фрэнк наклонился вперед и положил ладонь на руку Таба.

— Скажи, ты когда-нибудь влюблялся по-настоящему?

— Ну...

— Я имею в виду по-настоящему. — Он сжал Табу запястье. — Всем телом и всей душой.

— Не знаю. Если ты так ставишь вопрос, то не знаю.

— Значит, нет. Не обижайся, но если бы да, ты бы знал. — Фрэнк отпустил руку Таба. — Это тебе не просто так, шишку погреть.

— Кто она, Фрэнк?

Фрэнк помедлил. Он посмотрел в свою пустую чашку.

— Роксанна Бруэр.

— Дочь Клиффа Бруэра? Кото­рая нянькой у твоих детей?

— Слушай, Таб, нельзя же вот так на всех ярлыки вешать! Это абсолютно неправильная система. И именно из-за нее вся наша страна катится к чертям собачьим.

— Но ей же не больше чем... — Таб покачал головой.

— Пятнадцать. В мае будет шестнадцать. — Фрэнк улыбнулся. — Четвертого мая, в шесть двадцать семь вечера. Черт возьми, Таб, сто лет назад она в этом возрасте уже считалась бы старой девой. Джульет­те вон тринадцать было.

— Джульетте? Джульетте Мил­лер? Господи боже, Фрэнк, да у нее и груди еще нет. Она еще в купальнике без лифчика обходится. До сих пор лягушек ловит.

— Да при чем тут Миллер! Джульетте из пьесы. Таб, ты что, не видишь, как ты людей сортируешь? Этот — чиновник, та — секретарша, этот — водитель грузовика, а той пятнадцать лет. Таб, у этой так называемой пятнадцатилетней в одном мизинце больше, чем в любом из нас от макушки до пяток. Я тебе говорю, эта маленькая леди — настоящее чудо.

Таб кивнул.

— Я знаю девушек вроде нее.

— Она мне открыла такие миры, о которых я и не подозревал.

— А что обо всем этом думает Нэнси?

— Она ничего не знает.

— Ты ей не сказал?

— Нет еще. Не так это легко. Я же от нее за все эти годы ничего, кроме хорошего, не видал. Ну и про детей надо подумать. — Про­зрачная влага в глазах у Фрэнка задрожала, и он быстро провел по ним рукой. — Ты, наверно, думаешь, что я последняя скотина.

— Нет, Фрэнк. Вовсе не думаю.

— Что-то я сомневаюсь.

— Знаешь, Фрэнк, если у тебя есть друг, это значит, что кто-то всегда на твоей стороне, что бы там ни стряслось. По крайней мере, я так считаю.

— Ты серьезно?

— Конечно.

Фрэнк улыбнулся.

— Ты себе не представляешь, как мне приятно это слышать.

Вернувшись, они обнаружили, что Кенни пытался вылезти из кузова, но ему это не удалось. Он повис на заднем борту, головой над бампером. Они снова уложили его в кузов и снова накрыли. Он был весь в поту и стучал зубами.

— Очень болит, Фрэнк.

— Болело бы поменьше, если бы ты не дергался. А сейчас мы едем в больницу. Куда мы едем? Ну-ка скажи: я еду в больницу.

— Я еду в больницу.

— Еще разок.

— Я еду в больницу.

— А теперь просто повторяй это про себя, и не успеешь заметить, как мы уже будем там.

Когда они проехали несколько миль, Таб повернулся к Фрэнку.

— Слушай, я такого дурака свалял, что сказать страшно.

— То есть?

— Оставил бумажку с маршрутом в кафе, на столе.

— Подумаешь. Я и без нее все помню.

Снег поредел, и облака над полями начали рассеиваться, но теплее не стало, и через некоторое время и Фрэнк, и Таб продрогли до костей. Фрэнк чуть не съехал в кювет на очередном повороте, и они решили остановиться у следующего придорожного кафе.

В туалете была автоматическая сушилка для рук, и они по очереди стояли перед ней, расстегнув курт­ку вместе с рубашкой, чтобы струя горячего воздуха овевала лицо и грудь.

— Знаешь, — сказал Таб, — я рад тому нашему разговору. Рад, что ты мне доверяешь.

Фрэнк разжал и снова сжал пальцы под носиком сушилки.

— Я так на это смотрю, Таб: человек — он все же не остров. Он должен кому-то доверять.

— Фрэнк...

Фрэнк ждал.

— Когда я говорил насчет своих гормонов, я врал. Правда в том, что я обжираюсь, как свинья.

— Слушай, Таб...

— Днем и ночью, Фрэнк. В ванной. За рулем. — Он повернулся и подставил горячему ветру спину. — У меня даже на работе, в коробке с бумажными полотенцами, и то есть заначка.

— Значит, с гормонами... то есть с обменом веществ у тебя все в порядке? — Фрэнк снял ботинки и носки. Он задрал под сушилку сначала правую ногу, потом левую.

— Ну да. Не хуже, чем у всех.

— А как Алиса — она знает? — Сушилка выключилась, и Фрэнк стал обуваться.

— Никто не знает. И это самое паршивое. Не то, что я толстый, — я никогда особенно не мечтал быть худым, — а вранье. Ведешь двойную жизнь, будто ты какой-нибудь шпион или убийца. Странно сказать, но я этим парням сочувствую, ей-богу. Я знаю, что им приходится выносить. Знаю, что это такое — все время себя контролировать. Все время чувствовать, что люди за тобой следят, что они только и ждут, как бы тебя прищучить. Ни минуты не можешь побыть самим собой. Прикидываешься, что съел на завтрак один апельсин, а потом набиваешь брюхо по дороге на работу. «Марсами», «Сникерсами». Печеньем. Пряниками. — Таб по­смотрел на Фрэнка и быстро отвел взгляд. — Противно, да?

— Таб. Таб, — Фрэнк покачал головой. — Дружище. — Он взял Таба под руку и вывел его в зал, к стойке. — Мой друг голоден, — сказал он официантке. — Дайте, пожалуйста, четыре порции оладий и побольше сиропа с маслом.

— Фрэнк...

— Садись.

Когда принесли еду, Фрэнк нарезал масло ломтями и положил на оладьи. Потом взял бутылку сиропа и вылил ее всю, водя над тарелками туда-сюда. Потом облокотился на стол и подперся рукой.

— Валяй, Таб.

Таб съел несколько штук и стал вытирать губы. Фрэнк отнял у него салфетку.

— Это тебе ни к чему.

Таб вернулся к еде. Сироп тек у него по подбородку прозрачной струйкой и капал вниз.

— Давай, Таб, — сказал Фрэнк и подтолкнул к нему по столу вторую вилку. — Жми, не стесняйся. — Таб взял вилку в левую руку, опустил голову и принялся за дело всерьез. — Очищай тарелку, — сказал Фрэнк, когда оладьи исчезли, и Таб по очереди поднял все четыре тарелки и вылизал их досуха. Потом откинулся назад, совсем запыхавшись.

— Отлично, — сказал Фрэнк. — Теперь ты сыт?

— Да, — ответил Таб. — Я еще никогда не был так сыт.

Одеяла Кенни снова сбились кучей у заднего бортика.

— Сдуло, наверное, — сказал Таб.

— Ему от них все равно никакой пользы, — сказал Фрэнк. — А нам, пожалуй, пригодились бы.

Кенни что-то пробормотал. Таб нагнулся к нему.

— Что? Громче.

— Я еду в больницу, — сказал Кенни.

— Молодец, — сказал Фрэнк.

Одеяла помогли. Ветер по-прежнему дул им в лицо и на руки Фрэнка, но теперь друзьям стало гораздо лучше. Свежий снег на дороге и деревьях искрился в лучах фар. Прямоугольники света из окон фермерского дома лежали на синем снегу на полях.

— Фрэнк, — немного погодя сказал Таб, — знаешь что? А ведь тот фермер попросил Кенни убить собаку.

— Серьезно? — Фрэнк помолчал, обдумывая услышанное. — Ай да Кенни. Ну дает! — Он рассмеялся, а вслед за ним и Таб. Потом, все еще улыбаясь, Таб обернулся и поглядел в заднее окошко. Кенни лежал, обхватив руками живот, шевеля губами под звездами. Прямо наверху была Большая Медведица, а позади, между носками ботинок Кенни, в направлении больницы, висела Полярная звезда, спасительница мореходов. Грузовик плавно покачивался на неровностях дороги, и звезда тоже покачивалась между ботинками Кенни вверх и вниз, все время оставаясь на виду. «Я еду в больницу», — прошептал Кенни. Но он ошибался. Они давно уже пропустили нужный поворот.