Окно

Это торчание — обязанность ни за кем формально не закрепленная; у любого, за исключением, может, одного-двух руководителей средней руки, хватило бы интеллекта справиться с таким заданием. Но Бэвинз, которую она сперва приняла за сбежавшую из больницы сумасшедшую — настоящая психопатка, забрела сюда, похоже, в поисках выхода, а в результате стала большой начальницей, — нервно спросила, не может ли Мэриан посидеть, и ушла прежде, чем та успела возразить.

Вот она и сидит теперь здесь с ворчащим от злости — от праведного гнева — животом, а по радио тем временем передают сообщение о гибели 165 человек в Цюрихе, где самолет только что рухнул на многоквартирный дом. Под эти новости, под явное оживление в рядах коллег она размышляет о том, с каких это пор большая жизнь за окном стала казаться такой маленькой, потеряла всякий смысл, уступив место злобе. Она слышит, как люди несут чушь об Уzсаме и «Аль-Каиде», пытается представить себе приближение жуткого огненного шара, панику и шум, и раскаленный смрад горящего авиатоплива, эти микросекунды слепого ужаса, но мысли постоянно возвращаются к рабочему с его сумкой для инструментов и нарядами для подписи в трех экземплярах.

Когда она только пришла сюда работать, ей ужасно хотелось во всем участвовать, несмотря на советы коллег: смотри не увлекайся, атмосфера здесь — чистая отрава, прямо как на каком-нибудь Меркурии, сплошь и рядом мелочность, хамство, старые счеты. Но она с упоением во все это окунулась. Теперь же, приезжая по утрам на работу, выходя из медленного, как улитка, лифта на девятом этаже, она, бывает, с трудом удерживается на ногах: из-под каждой двери просачивается желчь, застарелая горечь.

Восемью этажами ниже Дэмпси, ссутулившись за своим компьютером, обдумывает оптимальный вариант самоубийства. Под оптимальным он понимает такой способ, чтобы как минимум человек у семи, включая его подругу, его бывшую подругу, Люси, была возможность его остановить. Прошлой ночью он вернулся домой часа в три, не то в четыре. Ему в очередной раз было сказано, что между ними все кончено, — длинное, слезливое объяснение; после его стошнило на дорожке перед собственным домом, а потом он долго, обиженно плакал на плече у своей жены. В общем, вид у него теперь порядком разбитый, все внутри онемело, и, несмотря на гибель этих бедолаг в аэробусе «Гаруды», что, по идее, должно было бы его взволновать, — плюс ко всему эти маньяки, похоже, опять принялись за свое, а дальше что? — он не может ни на чем сосредоточиться. Помимо новых, по возможности эффективных способов убедить Люси в том, что как бы то ни было, но между ними еще все может сложиться, так сказать.

Или, по крайней мере, продлиться какое-то время.

В теперешнем его раздрызганном состоянии, при виде кадров с обугленными останками, которые там, на экране телевизора, холодным швейцарским утром отскребают от почерневшего бетона, ему, небритому горемыке, с похмелья приходит в голову: а может, с жизнью как-нибудь покончить.

Подумаешь, большое дело — покончить с собой из-за Люси. Не велика жертва, думает он, полный отвращения и жалости к самому себе, барабаня по клавиатуре в поисках обновленных сводок о числе пострадавших, натыкаясь на самые свежие апокалиптические разглагольствования. Он уже несколько лет как профнепригоден. Его должность, несмотря на впечатляющий (хоть ничего и не значащий) разряд, просто создана, что называется, во избежание любой деятельности. Пока они не начали встречаться с Люси, его акции в коллективе стояли довольно низко. Люси подействовала, как некое суррогатное повышение по службе, это видно было по глазам коллег, когда их засекали вместе. Люди как будто бы вновь стали воспринимать его всерьез. Или, по крайней мере, вполусерьез. Еще бы: мужик, который трахает Люси Дау! Но теперь Люси порвала с ним, одиннадцать раз за последние два месяца, с каждым разом все более и более решительно. Дэмпси так больше не может, он исчерпал доступные ему аргументы, истратил последние запасы душевных сил, использовал все классические приемы, чтобы удержать ее, и вид у него сейчас растерзанный, раздавленный и нелепый. Черт возьми, самоубийство — выход далеко не худший, думает он.

Мэриан все воспринимают всерьез. Демократическая суть учреждения выражается, в частности, в том, что секретарш тут следует уважать не меньше, чем — как их теперь там называют — руководителей секторов. Так что, когда принимают редакционные решения, коллеги делают вид, что чрезвычайно заинтересованы ее мнением; стоит ей открыть рот, все замолкают, а потом сразу: ага, спасибо, Мэриан, по-моему, это ценный вклад в самом настоящем смысле слова. Вначале ей это было в новинку, будоражило. Теперь всё по-другому. Теперь она говорит: ой, вы знаете, я как-то не особо разбираюсь в данном вопросе, или придумывает какую-нибудь другую, столь же явную отмазку. Ей противно до крайности, когда они в натянутой тишине выслушивают ее мысли, противны кивающие головы и ободряющие улыбки, и это их «ага, спасибо, Мэриан».

Но поначалу это ее увлекало, ей искренне хотелось стать частью всего, что делали эти люди, она поражалась, как быстро они открыли ей свой мир. Внерабочая жизнь на работе била ключом, Мэриан и тут стремилась влиться в коллектив — с этим-то проблем вообще не было.

Мэриан снимает трубку и набирает номер хозчасти: «Алло. Да. Вы должны были прислать кого-нибудь починить окно. Комната 8106. Да, окно. Я сегодня утром звонила. Дважды».

Через секунду-другую женский голос спрашивает номер заявки. Мэриан находит его в своем блокноте для заметок и зачитывает в трубку, пытаясь простой декламацией цифр и букв передать охватившее ее чувство неукротимой ярости. Снова пауза, и женский голос говорит, техник уже сто лет как должен был прийти, его направили полтора часа тому назад. Мэриан не повышает голоса, ровного, с примесью яда. Никого тут нет и не было, окно не починено, пришлите еще кого-нибудь. Сейчас же.

Мэриан думает: а что, если рабочий потерялся в этом здании-городе с его трущобами и окраинами, и темными проходами. Стоит свернуть не туда, и ты уже блуждаешь в каком-нибудь гетто бытового обслуживания или техобеспечения, в лабиринте малюсеньких комнат и забаррикадированных коридоров, набитых приборами, мигающими табло и громадными компьютерными терминалами. А то попадешь на целиком выпотрошенный этаж, предназначенный под офис открытой планировки, и стоишь там, думаешь: может, это вообще не то здание. В ночную смену Мэриан иногда бродит по этим широким, обшарпанным коридорам-артериям, где на фото в рамочках омерзительные знаменитости ухмыляются тебе из замогильного прошлого. Она неизменно сбивается с дороги, теряет чувство ориентации, испытывает приступы идиотской растерянности и агорафобии в этой громадине.

Тетка обещает снова связаться с техником и разобраться с проблемой. Мэриан вешает трубку. Вокруг нее люди в возбуждении долдонят что-то про аэробус и рассуждают насчет заявления «Аль-Каиды», потом говорят о погибших: сколько их, этих бедных-несчастных; а вдруг там и британцы были? А у Мэриан лишь одна забота — ее окно, отчего она чувствует себя мелочной, никому не нужной. Раньше у нее не было такого ощущения. Когда-то она потихоньку надеялась на повышение, на такую должность, где бы все действительно слушали ее. Не потому, что у них демократическая организация, где считаются с мнением любого, даже какой-нибудь гребаной секретарши, а потому, что в противном случае она могла бы наорать, вставить им всем как следует.

Но теперь повышение ей вряд ли грозит, если вообще не исключено: отчасти из-за того, что ее энтузиазм иссяк, отчасти из-за личных отношений с Джулианом и, как следствие, возможного конфликта интересов.

Подойдя к неисправному окну, она вглядывается в легкую пелену над Лондоном. Увидев самолет, приближающийся к Хитроу, кажется, почти на уровне глаз, она думает: а что, если он заложит вираж, развернется и возьмет курс на их здание. Вдруг сегодня такой день, когда все самолеты врезаются во многолюдные городские кварталы, Усама — не Усама, и как же это на самом деле хреново. Молодая продюсерша, симпатичная девушка с полукаре, в затянувшемся постбененденском^* восторге от мира, трогает ее за плечо.

— Девица Мэриан, я пошла обедать. Тебе принести что-нибудь? Бутерброд там или что?

Мэриан отворачивается от окна.

— Нет, спасибо, Касси. Я тоже пойду, если будет с кем, вот только дождусь, пока этот раздолбай явится окно чинить.

— Твою мать! Его разве еще нет? — Она бросает взгляд на окно. — Кстати, Джулиан, по-моему, в «Нидлз» с Хлоей и еще с кем-то из наших, — добавляет она то ли по чудовищной наивности, то ли нарочно. Мэриан ее спокойненько ставит на место.

— Кроме шуток? Ладно, постараюсь держаться подальше от «Нидлз», — говорит она и отворачивается, чтобы заняться рабочим расписанием, лежавшим прежде нетронутым в ее папке для входящих.

С улыбкой замешательства Касси, несколько оскорбленная, идет обратно к своему экрану, рассеянно пробегает сообщения с последними новостями. Мэриан, по ее понятиям, тяжелый случай. Не вполне ясно, как себя вести с этой девахой, следует ли вообще упоминать Джулиана: их недолгий роман, или что у них там было, так и не получил, как говорится, официальной огласки.

Появившись в этой конторе, Мэриан первым делом стала искать квартиру в том же районе Лондона, что и у всех остальных, в таком как бы скошенном треугольнике с центром в Крауч-Энд. Но это ей было не по карману: квартиры, которые ей показывали, выглядели прямо как то место, где несколько лет продержали Терри Уэйта^**. Так что она направилась вниз по карте, на юг, и теперь у нее однокомнатная в Бёрмондси, хорошая квартирка с видом на Блю и на реку, а чуть поодаль — дымка Сити. Когда Джулиан впервые пришел к ней туда после отвальной вечеринки в честь озлобленного пьяницы, наконец согласившегося на досрочную пенсию, они трахались прямо на подоконнике в ее комнате, залитые мощным заревом замечательного футбольного поля ярдах в четырехстах через дорогу. Она боялась, что окно треснет, и вцепилась в занавески, и обхватила Джулиана ногами вокруг пояса — с тех пор ей ни разу не было так хорошо, как тогда, по пьяни. В тот вечер люди глядели, как они уходят вместе: отваливались челюсти и взлетали брови. Это было смело и откровенно, это заводило — так ей казалось.

Теперь он почти не бывает в Бёрмондси.

Тем временем Дэмпси набрался так, что едва стоит. У себя в ящике он нашел полбутылки «Столичной» и прикончил ее по мере того, как количество жертв в сводках все поднималось и поднималось, потом упало и наконец остановилось на 211. Напился, чтобы еще раз встретиться с Люси лицом к лицу, и протолкнулся в ее комнатушку с нетрезвыми слезами, набухшими еще до первых нечленораздельных слов.

«Давай поговорим, Люси. Ну хоть поговорим...»

Люси с отвращением поворачивается в кресле: «Ради бога, Мартин, уходи отсюда. Это же унизительно».

Это и вправду довольно унизительно. Офис открытой планировки, человек, может быть, на 150, репортеры размещены в маленьких, хоть в стенку впечатайся, комнатках, спиной к основному отделу новостей. Коллеги Мартина и Люси могут увидеть — да что там, видят мужчину средних лет на коленях — на коленях! — за спиной у девчонки, вовсю клацающей по клавиатуре, как бы и не подозревающей (еще бы, ясное дело) о его присутствии.

«Ну я тебя прошу, Люси, — хнычет он, — давай сходим пообедаем. Просто пообедаем. Дай мне просто поговорить с тобой».

Она раскручивается в своем кресле: «Ты что, не видел, что произошло?»

Он смотрит на монитор. Эти несчастные швейцарцы, это холодное утро.

«Ты что, не видел?» — повторяет она. Длинные светлые волосы захлестывают лицо, когда она сердится, в больших серых глазах — широких, глубоких, холодных — читается «пошел ты». Она ему не пара — слишком красива; он не понимает, как это все вообще могло у них случиться. Какими бы глубокими наши отношения нам ни казались, думает он, последнее слово всегда за красотой.

Теперь она смотрит на него в упор: «Не мешай мне работать. Люди над нами смеются — понимаешь, Мартин, смеются. Это просто идиотизм какой-то. Пожалуйста, дай мне поработать. Иди лучше домой, к жене».

О господи, тут он начинает плакать всерьез. Ее бросает в жар от стыда и неловкости. Как меня угораздило, думает она; хоть бы это кончилось поскорее.

На слух заметно, как компьютерная деятельность вокруг них поутихла: коллеги Мартина и Люси усиленно прислушиваются к их увлекательному разговору.

Вперившись в экран, она думает: может, пойти с ним пообедать, просто чтобы прекратить эту отвратительную сцену, но тут же представляет себе, как все то же самое повторяется снова и снова. Уже одна мысль об этом ей невыносима. Опустив взгляд полуприкрытых глаз на истертый серый казенный ковер, она включает голос на полную телевизионную мощность: ледяная дикторская скороговорка, чуть приправленная суррейским акцентом. «Ничего не выйдет, Мартин, уясни себе это раз и навсегда. Поразвлёкся и хватит, отвали».

Прием этот как будто бы срабатывает. Он бесшумно поднимается, вытирая лицо тыльной стороной ладони, поворачивается и выходит из комнатушки. Люси, крутнувшись назад к своему экрану, пытается сосредоточиться на мертвых швейцарцах и горящих зданиях, но за спиной опять раздается уже вконец доставший ее голос.

«С меня хватит, Люси. Так жить дальше невозможно. Живым ты меня больше не увидишь».

Ее тошнит от этой мелодрамы, от его эгоизма. Она смотрит по ТВ мини-репортаж о семье, где четверо из пяти погибли в самолете, а оставшийся в живых семилетний мальчик ждет в аэропорту. Она видит непонимание на его лице, пропасть между осознанием того, что произошло, и представлением о том, что с ним теперь будет; видит суетящихся вокруг него напуганных дядю с тетей и жутковатых консультантов из службы доверия, неумолимо и зловеще приближающихся к нему.

Не поворачиваясь на этот раз, Люси отвечает: «Ну что ж, Мартин. Это будет потеря мирового масштаба».

Да, он поразвлёкся, тут она права на все сто. Ковыляя обратно в свой кабинет, побольше размером, но ненамного, он вспоминает свои ночные возвращения домой, к жене, под утро, часа в четыре, безмолвное раздевание в углу, трусы, а иногда и брюки, еще влажные от спермы (полноценный акт со введением Люси запрещала, это было как бы негласно обещано после его окончательного ухода от жены), ее вкус и запах, приставшие к его пальцам, и то, как он забирался в постель, чуть ли не вдвое сложившись от чувства вины и возбуждения. И, пока жена ворочалась и льнула к нему, лежал там, не в состоянии заснуть, давая почувствовать свое презрение и безнадежное желание. Конечно, поразвлёкся, и еще хочется. Как ему жить дальше без такого накала страстей?

Прямо перед дверью он сталкивается с продюсером, который шпарит, как ненормальный, обратно в отдел новостей. Молодой, аккуратно подстриженный шатен с безупречной кожей, в очках, подобранных в тон к светло-серому пиджаку. В спешке он не сразу замечает расхристанное, зареванное состояние Дэмпси.

«Это не Усама! Говорят, ошибка пилота, только что сообщили...»

Дэмпси глядит на него, как на безумца: «Какого еще пилота?»

Лицо молодого человека моментально расплывается в ухмылке до ушей. Похлопывая Дэмпси по руке, он говорит: «Ничего, Мартин, проехали», — и убегает по направлению к одной из студий.

Дэмпси вваливается к себе в дверь и тянется за «Столичной»; в бутылке пусто. Усевшись за компьютер, он пытается понять, с каких таких пор начались эти насмешки, когда это к нему впервые стали относиться с благодушным презрением и кто это дал такое указание. То, что поначалу нравилось в нем Люси — его возраст, жена и дети, его былая беззаботность, — всё работает теперь против него в этой загнивающей конторе, где полно молодых, да ранних.

Он вспоминает про самолет. А, да. Ошибка пилота.

Нет, серьезно: ошибка пилота?

Рейс, направлявшийся в Денпасар, не смог даже из Цюриха выбраться. Рассчитанный на низкорослых, худощавых индонезийцев, бедняга самолет оказался битком набит откормленными, самодовольными швейцарскими курортниками. Они ехали в пекло Нуса Дуа или Санура объедаться венскими шницелями в деревянных ресторанчиках, белых от распыленного искусственного снега, где выряженные в идиотские кожаные штаны крошечные балийские официанты ублажали бы их гевюрцтраминером и рислингом. Ошибка пилота — это вы серьезно? Ему слышно, как, разбегаясь по взлетной полосе, самолет стонет под своей ношей, борясь с одышкой, рывком взмывает вверх, а затем, оглянувшись на пассажиров, уже начинающих требовать выпивки и закусок, дважды сотрясается в судорогах. После первой швейцарских отдыхающих охватывает странное молчание и прошибает пот, хотя суть до них пока не доходит; вторая — сильнейшая, фатальная — швыряет «Боинг-747» на три блока изысканно прилизанных, предназначенных на съем квартир. За все надо платить.

Он думает про самолет, затем про то, что надо бы броситься с крыши. Что тут такого страшного? Четыре секунды нарастающего ужаса, руки вытянуты, как у Супермена или у Христа, а после какая-нибудь микросекунда невообразимой боли. Микросекунда — и всё. Переживет как-нибудь. А потом, после этого, ничего — абсолютно ничего. Всем нам в конце концов в темноту, правда?

Он отстукивает Люси короткое сообщение по электронной почте — именно эта переписка, собственно, и питала их отношения. «Я тебя любил», — набирает он и выходит из системы. Это лучшее из написанного им за многие годы.

Уже полтретьего, народ в основном вернулся с обеда, кроме, как замечает Мэриан, Джулиана и Хлои. Они, по-видимому, уютно устроились в баре «Нидлз», в уголке за столиком. Вот так, вспоминает Мэриан, и начинаются романы, обычно еще до того, как их герои осознают, что это — начало. Обеденный перерыв затягивается, полуделовой разговор заходит все дальше и дальше, тебя, так и не успевшего ни в чем разобраться, сбивает с ног наповал, и тут уж спасайся кто может, а что еще остается. Мэриан нравится — точнее, нравилась — Хлоя, похожая на нее саму девушка из северной провинции, пока не особо освоившаяся в Лондоне и на работе. Джулиан между тем говорлив и откровенен, с этой своей непредсказуемой чувствительностью, которую он демонстрирует, как особый приемчик. Ох, как она втрескалась! То был апофеоз ее вхождения в манящий круг. Он погладил ее по волосам, когда она шарила в кошельке, чтобы заплатить за выпивку. Тогда она впервые поняла: кажется, вот-вот должно что-то произойти.

Последний раз он имел ее две недели назад в своем pied-a-terre^*** в Хайгейте, пока жена водила их маленькую дочку на очередного «Гарри Поттера». Весь визит длился не более получаса, а сплавили ее в такси минут через пять после начала случки. Ехать домой в SE16^**** было долго, неудобно и сыро.

Она снова звонит в хозчасть. Отвечает та же безмозглая тетка, между ними происходит тот же разговор, как если бы они, провалившись в гигантскую черную дыру, попали в параллельную вселенную, состоящую из сплошных повторений. Есть Мэриан расхотелось, а выпить пойти уже не с кем. Ее голод и злость слились в тягучую, свербящую боль. Двести человек там погибло, двести. Что со мной такое в последнее время, почему мне на все наплевать? Такие события — трагедии, как теперь принято говорить, — и те практически не волнуют.

Дэмпси стоит, как бездарный комедиант в роли душевнобольного, в ожидании лифта, слегка подрагивая в преддверии того, что должен совершить. Но лифт, как будто заметив его, ныряет ниже, в подвал, а затем снова идет вверх, не останавливаясь. Другой лифт сломан; на табличке, прилепленной изолентой к дверям, приносятся извинения за причиненные неудобства и сообщается добавочный номер, по которому следует обращаться за дальнейшей информацией или с предложениями и замечаниями. Вокруг него собирается пестрая толпа сотрудников, среди которых есть и его знакомые, но он стоит поодаль, в стороне от них, тяжело дыша и уткнувшись взглядом в стену. Спустя примерно четверть часа среди ожидающих воцаряется эдакая праздничная атмосфера: нечесаный стажер и двое юных секретарш упражняются в остроумии на тему «а лифта все нет»; у двух-трех завотделом новостей, не по своей вине опаздывающих на летучку, развязываются языки в совместной беседе. Ведутся злопыхательские разговоры о политических интригах в организации и целиком высосанные из пальца рассуждения об авиакатастрофе: знаете, эти азиатские авиакомпании, им как-то больше не доверяешь, с тех пор как их экономика накрылась лет пять-шесть назад, уровень у них стал уже не тот, за все надо платить.

К тому времени, когда лифт наконец приходит, некоторые и думать о нем забыли, завязавши приятельские отношения, которые вполне могут перерасти в многолетнюю дружбу. Дэмпси вваливается внутрь и умоляюще смотрит на соседей, надеясь, что они смогут увидеть в его глазах отпечаток смерти, до которой всего несколько мгновений, понять, что вот перед ними душа, ожидающая спасения. Но людям в лифте не по себе, они слегка отодвигаются от него. Похоже, думает он, они знают, что я собираюсь сделать, и, похоже, совершенно не возражают против такого варианта. На самом-то деле они, конечно, просто пытаются держаться подальше от коллеги, который явно лыка не вяжет, хотя Дэмпси чувствует себя до странного трезвым — необычное для него в последнее время душевное состояние. Выплюнутый лифтом на верхнем этаже, он несколько мгновений стоит в одиночестве, стараясь отдышаться и угадать дорогу на крышу.

Мэриан опускает голову на клавиатуру. У нее постепенно складывается репутация тяжелой склочницы, и с каждым днем ей все труднее рассеять это впечатление. Скандальная, с тяжелым характером, при этом — как видно из ее отношений с Джулианом — бестолковая и наивная. Теперь она постоянно срывает зло на людях, вот как только что с бедняжкой Касси, глупой, но безобидной. Она ненавидит себя за это, не зная, отчего так происходит. Почти три часа. Этот козел рабочий сейчас у нее получит по полной программе.

Где крыша, на хрен? Где эта хренова КРЫША? Казалось бы, крышу найти не проблема, прямо тут должна быть, на верхушке этого хренова здания. Дэмпси найти ее не может. Он недовольно бродит вдоль бесчисленных коридоров в поисках ускользающей лестницы, а при встрече с людьми умоляюще глядит на них: остановите меня!

Может, мне из окна выпрыгнуть, думает он. В смерти, как, впрочем, и в жизни, он слегка недотягивает до своего потолка, снижает полет — как в фигуральном, так и в буквальном смысле. Плюс к тому, конечно, людям будет легче удержать его от самоубийства в соответствующей производственной обстановке.

Он снова идет по главному хребту-коридору и, чуть притормозив, чтобы набраться храбрости, поворачивает ручку двери перед собой. Двери под номером 8106.

Ну все, с Мэриан хватит. С нее хватит, плевать ей на все, сейчас ей просто хочется домой. Момент, когда ей начинает хотеться домой, с каждым днем наступает все раньше и раньше. Она думает: когда рабочий, скотина такая, явится, она дождется, пока он кончит, а потом просто уйдет под предлогом головной боли. Или, может, прямо сейчас уйти? Чего ей ждать? Придавлена к столу сломанным окном — да шло бы оно все знаете куда. В жопу Бэвинз. В жопу Джулиана. В жопу Хлою, да, раз уж на то пошло, и Касси тоже в жопу. Она начинает мысленно готовить почву для ухода: ее тошнит от компьютерной стукотни, от происходящих вокруг важных дел, все это уже просто достало.

Тут дверь открывается, входит неопрятного вида мужик в рубашке с распахнутым воротом и смотрит на окна. Мэриан поворачивается посмотреть на него, ее губы кривятся в ухмылке. Да, да, да. Вот и он, ублюдок.

Дэмпси стоит на пороге комнаты и озирается вокруг. Он видит людей, опустивших головы за работой. Видит окна, много окон. Чувствует, как что-то слегка ускоряется у него внутри: наверное, сердце, думает он, сердце в преддверии конца.

Все тут такие занятые, в этом офисе. Что-то уж слишком занятые; а на него кто внимание обратит? Кто протянет руку помощи?

О! Глядите! Вот и мое окно. Они для меня окно открытым оставили. Люси, ты слышишь? За все надо платить. За все надо платить. Подвал, где начинается пожар, аркан, затянутый вокруг захлебывающегося сердца, проступившая на легком тень, паленая резина на центральной полосе, самолет, слишком рано зашедший на посадку, резиновый шланг в машине, похожие на конфетки пилюли, заглатываемые целиком, черный краб, живьем засевший в кишках, внезапный удар, пуля снайпера, окно для утопающего.

Он еще раз осматривается по сторонам и видит прямо перед собой девушку, глядящую на него в ответ. А-а, она знает. Она смотрит на него, и он понимает: это наверняка и есть тот человек, который еще может вернуть его к жизни. Все мы связаны между собой непрочной пуповиной человечности, которую иногда ошибочно принимаем за нечто сверхъестественное, порой даже экстрасенсорное — а это просто любовь, взаимное притяжение душ.

И сейчас эта девушка, которую он никогда прежде не встречал, готова стать его спасительницей в последний момент: ее душа тянется к нему в порыве любви.

Останови меня, останови меня. Он буравит ее глазами, расширенными от мольбы и благодарности.

Ее же глаза слегка сужаются; вытянув правую руку, она указывает на открытое окно.

«Ты что, помедленнее не мог? Третье слева, и давай в темпе».

Он безропотно подчиняется.

* Бененден — привилегированное среднее учебное заведение для девочек в Кенте.

** Терри Уэйт — в 1980-х представитель англиканской церкви на Ближнем Востоке, был взят в заложники в Бейруте, провел в одиночном заключении более четырех лет.

*** Pied-a-terre (фр.) — городская квартира у людей, обычно живущих за городом.

**** SE16 — район на юго-востоке Лондона.