Клара и Крысогон

Но и уродлив он тоже был. Его зубы были бурыми, глаза — налитыми кровью, борода клочковатой, а нос испещрили оспины. Передвигался он прихрамывая, а розовато-серую кожу его лба покрывали непонятные шрамы — как если бы еще в младенчестве кто-то вылил ему на голову кипяток. Вообще говоря, его можно было бы и пожалеть, да вот только Клара не была предрасположена к жалости. Мир в целом таковой не заслуживал, и потому она задаром никого не жалела. Некрасивые, обезображенные шрамами мужчины были тем не менее мужчинами — и уже потому существами презренными.

— Называйте меня мистером Хитоном, — сказал он и церемонно поклонился. В этом было нечто почти комичное: он стоял, опираясь на трость, перед Кларой посреди улицы Большого Белого Льва и разговаривал с нею так, точно она была будущей ученицей его фортепианных курсов, а не шлюхой.

Произошло это шесть недель назад. А в новой ее жизни шесть недель составляли срок далеко не малый. Запреты и иллюзии, которые она некогда лелеяла, отмирали почти ежедневно, а стоило ей вообразить, что все они наконец-то канули в вечность, как откуда ни возьмись появлялись новые — и тоже гибли, когда приходил их срок. По прошествии очередного месяца в ней уже невозможно было узнать женщину, которой она была месяц назад и уж тем более два. Даже говорила она теперь не как женщина образованная. Речь ее стала более вульгарной, чем в пору, когда она состояла служанкой в уютном доме, принадлежавшем типичным представителям среднего класса, — казалось, грязь уличной жизни замарала ее язык, огрубила гласные, обглодала согласные. Усилия, необходимые для того, чтобы воздерживаться от словечка «не-а» или от двойных отрицаний, представлялись ей ныне, когда производить впечатление было уже не на кого, слишком тягостными. Всего год назад она, облаченная в тугой миткаль и сжимавшая в кулаке внушительную связку серебристых ключей, разговаривала с торговцами и посыльными булочника у черной двери дома своей госпожи и, стоило им только рот открыть, как ощущала свое превосходство над ними. Малейшее различие в интонациях подтверждало, что она стоит на общественной лестнице намного выше их. Но теперь она катилась по этой лестнице вниз с головокружительной быстротой.

Но в известном смысле падение это придавало ей свежие силы. Что ни день она обретала новые навыки и уверенность в себе, позволявшую ей оценивать мужчину с первого взгляда и отвергать, если ей представлялось, что хлопот от него будет больше, чем он того заслуживает. Обратись к ней странный мистер Хитон не шесть недель назад, а вчера, она без малейших колебаний отшила бы его. Да, в этом она была почти уверена.

Однако полтора месяца назад Клара только еще нащупывала свой путь в новой профессии и опасалась, что привередливость доведет ее до окончательной нужды. В конце концов, она же была не содержанкой, проживающей в изысканном доме Сент-Джон-Вуда, а самой обычной уличной девкой, старающейся заработать на кров и еду. И что бы с ней стало, если б она отвечала отказом каждому уроду, который полезет к ней с мерзостным предложением?

А мистер Хитон, что ни говори, с таковым к ней не лез. Просто спросил, не согласится ли она — за шиллинг — отрастить длинный ноготь на одном из ее пальцев.

— Ногти на пальцах растут страх как медленно, сэр, — ответила она после того, как заставила этого господина повторить свое странное предложение. — Вы хотите постоять здесь и понаблюдать за тем, как они это делают?

— Нет, — ответил он. — Я встречусь с вами здесь через неделю, в это же время. И если ноготь отрастет, дам вам еще шиллинг.

Такого рода заработок представлялся ей до нелепого легким. Мистер Хитон показал Кларе, какой именно ноготь она должна отрастить (на среднем пальце правой руки), Клара дала ему обещание, он ей — шиллинг, потом она какое-то время смотрела, как он, хромая, пошел прочь. Утро перетекло в послеполуденные часы, а те — в вечер, жизнь Клары шла своим чередом. Она потратила монету и забыла о мистере Хитоне. Забыла так основательно, что спустя неделю оказалась переминавшейся с ноги на ногу на том же самом месте и помертвела от испуга, увидев, как он приближается к ней.

Клара надеялась, что, быть может, она, по чистой случайности, забыла остричь тот ноготь, о котором у них был договор. Однако, сняв по просьбе мистера Хитона перчатку, увидела, что ноготь острижен почти до мяса.

— Простите, сэр, — сказала она, — должно быть, я его отгрызла.

Он смотрел на нее с грустью, как если бы уже много раз попадал в подобные обстоятельства со многими женщинами.

— Я дам вам еще один шанс, — сказал он. — И еще один шиллинг. Однако на этот раз вам придется сдержать слово.

— Непременно, сэр, — торжественно пообещала она.

Сдержать слово оказалось дьявольски трудно. Хотя от прежней ее жизни, жизни горничной в услужении у леди, Клару отделял всего только год, она, казалось, утратила навык, позволявший ей, занимаясь рутинными дневными делами, держать в уме обязательства, непосредственной очевидностью не обладавшие. Когда-то, давным-давно, она могла помогать хозяйке планировать званый обед или шить платье, не забывая при этом, что ровно в пять ей надлежит напомнить своей госпоже о чем-то еще. Подумать только, какой она была дисциплинированной! Ныне Клара с трудом вспоминала, за какие, собственно, услуги заплатил ей клиент, и нередко подозревала то одного, то другого из них в попытке получить кое-что задаром.

Что же касается истории с ногтем, она обратилась в пытку. По десять, по двадцать раз на дню Клара подносила ноготь к губам и едва не вгрызалась в него маленькими белыми зубками. А затем, досадливо всхрапнув, опускала руку. По десять, по двадцать раз на дню она с непонятной самой ей неловкостью обнаруживала, что один из ее ногтей не походит на девять других и пыталась понять — почему. Ах да, мистер Хитон.

Кто бы мог подумать, что слегка переросший другие ноготь среднего пальца может обратиться в такую докуку? Да там и глядеть-то было особенно не на что — ну с полдюйма лишней длины, ну и что? Но при этом он цеплялся за ткань ее лифа, впивался в шею, когда она расстегивала воротник, царапал ей щеку, когда она поднимала руку, чтобы поправить челку. Перчатка, которая прежде льнула к ее руке, была безнадежно испорчена. Всего полдюйма лишней длины, а этот ноготь с таким же успехом мог быть и когтем.

После дневной работы (Клара предпочитала заниматься своим ремеслом днем, а ночью спать) она приходила в жилье, которое снимала в меблированных комнатах миссис Портер, платила хозяйской прислуге, чтобы та наполнила ванну, а после отмокала в теплой воде, пока руки ее не становились размякшими и не покрывались ямочками. Ноготь обретал при этом гибкость — такую, что она сгибала его, прижимая острием к кончику пальца. Клара знала, что, если б она стиснула его зубами, он оторвался бы без малейшего сопротивления; он был бы совершенно безвкусным, и она могла бы проглотить его или выплюнуть — как пожелала бы, так и сделала. Она посасывала его, легко сжимала зубками, как поступали некоторые мужчины с ее соском, но оставляла нетронутым. Бог да проклянет мистера Хитона! Сколько еще времени он будет мучить ее?

Каждую неделю он приходил к Кларе на угол Большого Белого Льва и Дадли-стрит, с одобрением отмечал, что ноготь отрастает и вручал ей шиллинг. Каждую неделю она решала, что скажет ему: шиллинги эти ей больше не нужны, ноготь стал слишком длинен и неудобен. И каждую неделю ей не хватало на это храбрости. Мистер Хитон столь явственно радовался ее послушанию, что Клара против своей воли ощущала, как в душе ее вспыхивает, точно спичка, детская гордость тем, что она оправдывает его надежды.

А мужчины Кларой довольны бывали не часто. Она не располагала их к себе, обаянием или хотя бы особой вежливостью не отличалась. Тело свое она отдавала им без всякой любезности, цену объявляла тоном самым сухим, восторгов, когда какой-нибудь краснорожий дурак корчился, лежа на ней, не изображала. А похвалы их попросту презирала: когда один из первых ее клиентов объявил, что у нее самые красивые груди, какие ему случалось видеть, Клара и дала бы ему плюху, да уж больно неудобным для этого оказался угол, под коим она была с ним сопряжена. Медоточивые комплименты мужчин неизменно приводили к тому, что платье ее оказывалось заляпанным липкой слизью, которую приходилось потом оттирать.

Мистер Хитон, однако, пока что и не изнасиловал ее ни разу. И шиллинг его был самым легким заработком, какой получала она за неделю — да еще и тратя на это ровно тридцать секунд. «Может быть, он просто-напросто скопец?» — думала Клара. Его хромота, шрамы на лице... возможно, они — суть знаки увечья куда более тяжкого? Больных животных она не любила, инстинкты говорили ей, что от них лучше держаться подальше. И все же, Иисус Христос Всемогущий, шиллинг за тридцать секунд и без какого-либо насилия! Разве можно отказываться от подобного предложения, тем более что другие клиенты удерживали ее часами, торговались, оставляли на теле царапины и ссадины, кои потом долго зудели. Всякий раз, раздражаясь на мистера Хитона, Клара напоминала себе, что получила от него один, два, три, четыре, пять, шесть шиллингов, и ведь ни за что ни про что. Да если она сумеет продержать его на привязи двенадцать недель, то приобретет капитал в целый фунт стерлингов (другое дело, что каждый его шиллинг она тратила, едва получив). Фунт стерлингов всего лишь за то, что ты не позволяешь себе грызть ногти! Совсем неплохо, не правда ли?

А потом она выяснила, в чем состоял подвох. На прошлой неделе Клара узнала о своем хромом благодетеле нечто такое, что обратило его из мистера Хитона в Крысогона.

Они встретились на улице, как обычно. Прохожие — кто с изумлением, кто с отвращением — посматривали на ее правую ладонь, с которой Клара стянула перчатку, чтобы мистер Хитон осмотрел ноготь ее среднего пальца. Ноготь немного выщербился — ублажая торопившегося клиента, Клара зацепилась пальцем за кирпичную стену, — однако остался длинным, и мистер Хитон удовлетворенно покивал.

— А не желаете ли заработать сразу пять шиллингов? — спросил он ее, пока она натягивала перчатку обратно.

Она с подозрением вгляделась в него. Уж не собирается ли он попросить ее отрастить такие же ногти и на четырех других пальцах? Это предложение казалось ей наиболее очевидным.

Но вместо этого он сказал:

— Мне хочется, чтобы вы сходили со мной на спортивные состязания.

— Я в спорте мало чего понимаю, сэр, — ответила она.

— Это не важно, — заверил он Клару. — От вас там никто ничего ожидать не станет. Все взгляды будут прикованы к происходящему.

— И ваш взгляд тоже?

— И мой тоже.

— Тогда зачем же я вам буду нужна, сэр?

Он склонился поближе к ней, так близко, как никогда еще не решался. Респектабельная, одетая по моде мамаша, проходившая в этот миг мимо со своей маленькой дочерью, прикрыла глаза дитяти ладонью и поспешила прибавить шаг, столь шокирующим показалось ей это прилюдное проявление близости. Редкая бородка мистера Хитона почти проехалась по плечу Клары, когда он негромко сказал ей на ухо:

— Состязания, о которых я говорю, это крысиная травля. Один мой знакомый, владелец паба, устраивает ее в Саутуарке в последний четверг каждого месяца. Ближайшая состоится на следующей неделе.

— Я не люблю крыс, сэр.

— А вам и не нужно любить крыс. В любом случае, их ожидает дурной конец, и быстрый. Собаки давят их со скоростью света.

— Собак я тоже не люблю, сэр.

Он поморщился, словно от боли, выражение лица его стало почти умоляющим.

— О, не говорите так. В четверг там будут два пса. Один из них принадлежит мне. Его зовут Робби. Самый чудесный, самый красивый пес, какой когда-либо ходил по земле. Шерсть у него глаже соболиной.

— Надеюсь, сэр, мне не придется иметь дело с собаками?

— Вы поразитесь его искусности. Или не поразитесь, как вам будет угодно. Дело иметь вам придется только со мной.

— И что это будет за дело, сэр?

— Ничего такого, чего вы не делали прежде.

— До этого года я была респектабельной женщиной, сэр. Существует много такого, чего я не делала прежде.

— Пусть так... — он склонил голову набок и улыбнулся — слабо, словно давая понять, что этот номер присутствует в репертуаре каждой хоть чего-то да стоящей шлюхи.

И в голове Клары возникла тревожная мысль.

— Мне не... не придется делать это в пабе, на глазах у людей?

— Разумеется, нет, — резко и раздраженно ответил он. — Мы будем всего лишь наблюдать за тем, как собаки давят крыс. Полностью одетыми. От вас мне потребуется только одно, чтобы вы провели ладонью по моему заду. Никто этого не увидит, я буду в длинном пальто, которое укроет вашу руку от любопытных глаз. Да их, скорее всего, и не будет. Крысиный гон очень увлекает людей. Вы даже не представляете, в какое волнение они приходят.

Клара смотрела ему прямо в лицо — привычная метода, к которой она прибегала (ныне, обратившись в блудницу, не лишенную определенного опыта), когда имела дело с клиентами, которые не внушали ей доверия. Она уперлась взглядом в его изрытый оспинами нос, стараясь не отвлекаться на сидевшие по сторонам от оного горящие, умоляющие глаза. И начала перебирать — в обратном порядке — последние из произнесенных им фраз, отыскивая среди них ту, что имела прямое отношение к ней.

— Провела ладонью по вашему заду? — спросила она.

— Да, — подтвердил он. — Когда... э-э... представление будет в самом разгаре, вы просунете ладонь мне в брюки. Под ними на мне ничего не будет. И вставите средний палец в мою прямую кишку.

— В прямую кишку, сэр?

— В жопу.

— А потом?

— Никакого «потом». Это все. — он помолчал. — Пять шиллингов.

Теперь Клара глядела ему в лоб. Лоб блестел и, казалось, пульсировал, как если бы коже его не терпелось покрыться испариной, но этому мешало обилие шрамов.

— Меня может стошнить от крови, сэр.

— Кровь вы там едва ли увидите. Это не собачьи бои и не петушиные, не травля быка псами. Все происходит быстро. И чисто. Это... — рассерженный ее непонятливостью, он стиснул кулаки. — Присутствовать при этом — привилегия. Трепет, вот что порождает это зрелище в человеке. Благоговение. Оно...

Он глубоко вздохнул, обычного количества воздуха ему явно не доставало, чтобы дать Кларе представление о грандиозности происходящего там.

— ...Поразительная демонстрация того, что случается, когда превосходно обученное существо набрасывается на орду вредоносных тварей.

Такой страстности она в его голосе еще не слышала. Впрочем, не важно.

— Дело в том, сэр, что следующий четверг у меня сильно занят.

Он схватил ее упрятанные в перчатки ладони — при всех, на улице, — стиснул их в своих. Глаза его светились чистосердечием.

— Пожалуйста, — произнес он. — Я платил вам шиллинг в неделю лишь для того, чтобы подготовить вас к этому. Не отказывайте мне. Теперь дело только за вами. Это не отнимет у вас больше часа.

— Вы пугаете меня, сэр.

— В таком случае, десять шиллингов.

Клара с трудом сглотнула.

— Ну хорошо, — сказала она.

С того дня Клара много думала о том, как бы ей увильнуть от исполнения данного ею обещания, избежав неприятных последствий.

Можно было бы провести весь четверг, не выходя из дому, — погладить одежду, зашить разорванный лифчик и вообще дать своему телу передышку. Однако откуда ей знать, на что способен пойти обманутый в ожиданиях Крысогон? А вдруг он потом станет подстерегать ее целыми днями?

Поразмыслила она и о том, чтобы попробовать нагло отказаться от своего слова, заявить, что передумала и показать уже обстриженный ноготь. Если он разозлится, она ведь может и на помощь позвать, верно? В последнее время Лондон просто кишел полицейскими, да и доброжелателями всевозможных мастей. Уж, наверное, хоть кто-то из них да придет к ней на помощь. «Этот джентльмен приставал ко мне с непристойными предложениями», — могла жалобно заявить она. Не исключено, впрочем, что и это — мысль не самая умная. Кое-кого из местных полицейских Клара знала в лицо. Если джентльмен (каким бы уродливым и обезображенным он ни был) подаст на нее жалобу, они с великим удовольствием упекут ее в тюрьму.

Можно было бы убить Крысогона, просто-напросто убрать его из своей жизни. Однако Клара не могла не признать, что это слишком уж капитальное средство избавления от боязни оказаться замешанной непонятно во что — реакция, которой можно ожидать скорее от мужчины, чем от женщины. Да и орудий убийства у нее никаких не имелось, даже ножа. Не душить же ей мистера Хитона прямо на улице? Дурь какая-то, непонятно, почему она вообще об этом подумала, разве что нервы себе решила пощекотать.

А можно было бы и просто сбежать, перенести занятия ремеслом в другую часть города. Господи Исусе, стоило отрастить на полдюйма всего один ноготь, и вот она уже собирается расстаться с Сент-Джайлсом, к которому только-только начала привыкать! Нет, и это тоже всего лишь фантазия. Комната, которую она снимала у миссис Портер на Куин-стрит, ей нравилась, на углу Брод-стрит имелась приличная пивная, в которой Клара уже начинала приобретать репутацию девушки чистой, изъянов никаких не имеющей. А была еще мясная лавка Дикки у Семи Углов, в которой она могла съедать столько, сколько душе угодно, — в разумных, конечно, пределах и при условии, что она не станет заговаривать с женой мистера Дикки.

Нет, встретиться с Крысогоном ей все же придется.

Настал четверг, Клара встретилась с Крысогоном на обычном их месте. Не говоря лишних слов, она приноровила свой шаг к его хромой, но скорой поступи, и они бок о бок пошли по Дадли-стрит. На нем было просторное, по колено, пальто, придававшее ему сходство с импресарио. Возможно, импресарио, сошедшим с круга: пальто слегка потратила моль. И Кларе впервые пришло в голову, что благотворитель ее, быть может, не так уж и богат, что деньги, которые он отдавал ей, были ему не так уж и по карману. Она ощутила укол совести и отреагировала на него единственным доступным ей способом.

— Мои десять шиллингов я хочу получить сейчас, — сказала она.

Он на ходу передал ей деньги. Как будто предвидел эту просьбу и держал монеты наготове, в сомкнутой ладони.

Интересно, как они доберутся до Саутуарка? — подумала Клара. Путь отсюда явно не близкий, поскольку ни одной из ее подруг-проституток он не знаком. Может, Крысогон поведет ее туда пешком, или они поедут на омнибусе, точно муж и жена? Мысль о том, что множество самых разных людей будет смотреть на них, полагая, что она и Крысогон связаны близкими отношениями, показалось ей неприятной; и что ей было не развязаться с ним шесть недель назад — перетерлись бы и все, не пришлось бы тогда изображать невесть кого.

— Нам далеко? — спросила она.

Рука Крысогона вздернулась вверх, и Клара съежилась, боясь, что он ударит ее, — но нет, он всего-навсего подзывал кэб.

— Саутуарк, «Отдых путника», — сказал он извозчику.

— Прекрасно, сэр, — отозвался тот. — Интересуетесь особой кадкой, которую там внизу держат, не так ли, сэр?

— Именно так.

— Я тоже имею к этому кой-какое касательство, сэр. Весьма симпатичное зрелище.

Клара и мистер Хитон забрались в экипаж. Похоже, то, что кебмен был осведомлен о репутации «Отдыха путника», мистера Хитона нисколько не удивило. На недолгие мгновения ей явились картины Лондона, неизмеримо более привлекательного, чем представлялось ей и ее товаркам, — города, изучение которого иные обращали в основное свое занятие. Впрочем, вглядываться в эти картины она никакого желания не имела. Похоже, Крысогон надумал специализироваться на показе ей зрелищ, относительно коих она предпочитала хранить неведение.

— Как же я доберусь до дома, когда все закончится?

Крысогон грустно улыбнулся:

— Полагаю, когда все закончится, мы об этом договоримся.

— Но ведь мы с вами живем в разных местах.

— Я отвезу вас домой, потом поеду к себе.

Клара покивала, нисколько услышанным не убежденная. Если она и научилась чему-то, став проституткой, так это тому, что на чужую любезность и щедрость полагаться не следует. Кеб катил и катил вперед, время тянулось, и каждый удар лошадиных копыт по камням мостовой говорил Кларе, что она уезжает все дальше от улиц, которые знала. Если ее ограбят и бросят умирать в темных, неведомых ей местах, десять шиллингов, которые она уложила в карман платья, ничем ей не помогут. Чтобы избавить себя от подобной участи, ей волей-неволей придется поддерживать мир с Крысогоном, быть ему в радость или хотя бы не ссориться с ним. А она между тем не знала, удастся ли им провести вместе все послеполуденные часы — тем более, в обществе крыс и собак, — и ни разу при этом не поругаться.

— Надеюсь, в том, что касается ногтя, мы с вами договорились, — сказал он, отвернув от нее лицо в сумраке экипажа.

— Ногтя, сэр?

— Вам не следует думать о том, чтобы быть со мною помягче. Засуньте его так далеко, как сможет достать ваш палец.

— Я постараюсь, сэр.

— А о том, что можете поранить меня, не думайте.

— Не буду, сэр.

— И не вынимайте его, пока... — Крысогон резко дернул головой, еще сильнее отворачивая лицо от Клары, как если бы он вдруг увидел идущего по улице знакомого. — Пока все не закончится.

— А как я узнаю, что все закончилось, сэр?

И тогда он повернулся к ней. Покрытое шрамами лицо его было бледным, только щеки заалели и пошли разноцветными крапинами.

— Когда умрет последняя крыса, — сказал он.

«Отдых путника» стоял на другом конце света. Чтобы добраться до него, кебу пришлось пересечь Темзу, миновать вокзал Ватерлоо, на котором Клара бывала раз или два со своей госпожой, — в ту пору там было намного тише, чем ныне. Сам паб, когда они наконец добрались до него, показался ей ничем не заслуживающим столь долгого пути. Кабак пошиба самого низкого — такое впечатление произвел он на Клару, — из тех, в которые бездельники-мужчины приходят с серьезным намерением надраться. Воздух его был крепко настоян на трубочном дыме и спиртных парах, клиенты же сгибались над стаканами так низко, точно норовили глотнуть кислорода, кое-где еще сохранившегося под столиками. Один участок пола, тот, половицы которого успели подгнить, был наспех залатан разноцветными досками с расщепленными, перепачканными в дегте концами. Очаг задыхался от пепла и тлеющих угольков. Некоторые из газовых светильников были не то выключены, не то поломаны, а скудость стекла в зале означала, что он напрочь лишен зеркальной праздничности пабов, в которые привыкла заглядывать Клара. В этомтемное дерево скрадывало свет и отказывалось его возвращать.

— Мне здесь не нравится, — прошептала она своему спутнику.

— Мы приехали сюда не для этого, — прошептал он в ответ. — То, что нам нужно, — внизу.

Никаких лестниц Клара в зале не заметила. Вытянув шею и выставив голову из-за подпиравшего потолок столба, она обнаружила лишь новых полупьяных мужчин, пялившихся на нее со своих столиков. Клара ожидала увидеть яркую афишу, наподобие театральной, с завлекательным извещением о предстоящем крысином побоище, однако ничего подобного здесь не наблюдалось. Да и вообще украшений на стенах было раз-два и обчелся: несколько норовивших свернуться трубочкой афишек, извещавших о развлечениях, которые устраивались в недавнем прошлом какими-то заведениями поблагопристойнее «Отдыха путника». Имелось также написанное от руки предупреждение: «ОПАСАЙТЕСЬ ПИДОРОВ».

Мистер Хитон подошел к хозяину паба. Они, не сказав друг другу ни слова, обменялись кивками и рукопожатиями... возможно, впрочем, что один мужчина передал другому монету. Затем хозяин, мистер Хитон и Клара прошли через зал в дальний его угол, где хозяин открыл в полу люк. Под люком обнаружилась освещенная неизвестного происхождения светом лестница. Табачные пары, клубившиеся в нижнем помещении, соединились, перевиваясь, с клубившими в верхнем.

Подвал, в который Клара позволила свести ее по лестнице, выглядел уже не так убого. Собственно, он ей даже понравился. Он хоть и располагался под землей, но казался пространством менее замкнутым, чем верхнее пристанище пьяниц, да и освещен был лучше — дюжиной ламп, развешанных в стратегических точках. Шероховатого камня стены были выкрашены в белый цвет, отчего казалось, что света здесь даже больше.

Большую часть подвала занимала крысиная арена. Вдоль каменных стен его тянулись ряды деревянных скамей, однако на них никто не сидел. Зрители — человек примерно двадцать — стояли вокруг арены, более всего походившей на деревянную кадку. Арена была восьмиугольной, высоту имела по пояс человеку, а диаметр футов в девять. Хозяин паба подошел к бочонку, почти такому же высокому, как он сам, — бочонку, предназначавшемуся скорее для муки, чем для вина или пива, — и прижался ухом к его крышке. Не вполне удовлетворенный услышанным, он заглянул, по-клоунски щурясь, в одну из просверленных в крышке дырок.

— Семьдесят пять отборных, — сообщил ему господин в цилиндре, лишенном, однако же донышка.

— Лучше бы сто, — ответил хозяин.

— Сотню этих красоток в одиночку не изловишь.

— Ты, случалось, ловил.

— Так это еще до починки канализации было.

— Ладно, надеюсь, они хоть большие.

— Большие? Причеши их на другой манер, так они за хорьков сойдут.

Мистер Хитон, желая привлечь внимание Клары, положил на ее плечо палец.

— Я схожу за Робби, — прошептал он ей на ухо. — Потом все пойдет быстро. Не забывайте, о чем я вас просил.

Она кивнула.

— Так снимите же в таком случае перчатку, — напомнил он.

Клара опустила взгляд на свои руки, необходимость снимать перчатки на людях немного смущала ее: все сразу решат, что она дурно воспитана. Но затем напомнила себе, что она единственная в этом подвале женщина, и каждый из мужчин наверняка уже понял, что она шлюха. Клара стянула перчатки, пальчик за пальчиком, и никто этого даже не заметил. Да задери она даже юбку на голову, и то собравшиеся здесь зрители занимались бы только своими делами. Некоторые уже облокотились о закраины крысиной арены, стеснившись плечом к плечу. Интересно, подумала Клара, как они определяют, кто вправе облокачиваться о края арены, а кому надлежит заглядывать им через плечо — быть может, это зависит от вносимой зрителями входной платы? Кое-кто из них был одет вполне респектабельно — пальто с блестящими пуговицами, безупречные шляпы, модные шейные платки, стоившие раз в пятьдесят больше, чем грязный хлопчатый шарф, обмотанный вокруг шеи крысолова. Клара сильно сомневалась, что эти джентльмены надумали бы когда-либо заглянуть в заведение, подобное «Отдыху путника», если бы не шуршащее, повизгивающее содержимое бочонка.

— Ну хорошо, джентльмены, — объявил хозяин паба, когда мистер Хитон скрылся в примыкавшей к подвалу кладовке. — Собак у нас нынче двое, Робби и Лопси-Лу. А крыс меньше, чем мы рассчитывали. Какой распорядок установим мы на сегодня?

Слова его породили шумные споры и пари.

— Шиллинг на то, что Робби убьет пятерых за пятнадцать секунд!

— Два шиллинга на то, что Лопси-Лу за пятьдесят секунд прикончит двадцатку!

— Ручаюсь шиллингом, двенадцать из двадцати будут еще полминуты сучить лапками!

— Если их всего семьдесят пять, значит — три раунда по двадцать пять на каждый.

— Это все испортит!

— Двадцать — самое милое дело.

— Из двадцаток семьдесят пять не сложишь.

— Я всегда ставлю из расчета на двадцатку.

— Знаем мы, как вы ставите. Норовите полюбоваться на кровь за какие-то шесть пенсов.

— Как же мы устроим три раунда, когда собак только две?

— Так и устроим. У которой лучший по всем трем результат, та и побеждает.

— Два раунда по тридцать семь, и к черту одну оставшуюся!

— Лопси-Лу тяжелее Робби, значит, ему надо фору дать. Я вам так скажу, ее пятнадцать равны десятке Робби.

— Как это манчестерский терьер оказался тяжелее лондонского?

— А давайте их взвесим! Каждый убивает столько крыс, сколько в нем фунтов. Победит тот, кто перебьет свою квоту быстрее.

— Я что-то не вижу тут весов.

— Чтобы в пабе да не было весов?

— Дайте им время и крыс поровну, но чтобы у Робби они были помельче!

— Херня какая-то! Если бы он не мог перебить свою долю, его бы тут не было!

— А может, зададим фиксированное время — полминуты, к примеру, — и посмотрим, кто убьет больше крыс?

— Я не буду ставить на собаку против собаки. Собака против крыс — другое дело.

— И вообще, что вы станете делать, если тридцать секунд закончатся, а крысы будут еще живехоньки?

— Вытащу оттуда собаку, что же еще?

— Это жестоко!

— Джентльмены! — рявкнул хозяин. — Пора начинать. Отсчитаем для Робби двадцать штук и посмотрим, что получится из первого раунда.

Предложение его, похоже, удовлетворило большую часть присутствующих, сразу начавших заключать пари и выкладывать деньги. Пока это происходило, из теней появился и мистер Хитон, державший на коротком, едва-едва отходящем от ошейника поводке собаку. Она и вправду была очень красивой, шелковисто-черной, меньше, чем ожидала Клара. Пес смирно и терпеливо стоял у ноги своего господина, поглядывая на него, словно в надежде на одобрение, — пока хозяин паба не вскрыл бочку и не принялся переносить в арену крыс. Увидев это, пес отпрянул, а после рванулся вперед, натянув поводок, и мистер Хитон отдернул его назад, к своей ноге.

Хозяин паба работал сноровисто, но аккуратно. Орудуя железными щипцами, какими извлекают из печи уже готовые булочки, он вытаскивал из бочонка одного подергивавшегося грызуна за другим и мягко перебрасывал его в арену. Крысы (несколько рознившиеся величиной, что вызвало у зрителей неодобрительное перешептывание) выглядели вполне здоровыми образчиками своего племени, гладкими, точно котята, и проворными, как тараканы. Едва оказавшись в арене, они предпринимали попытки удрать, однако стенки ее отличались немалой гладкостью, а к закраине была привинчена для надежности металлическая полоса. Скрежет их коготков по отшлифованному дереву отличался чудесной отчетливостью. Крысы комично валились со стенок арены на ее выбеленный мелом пол. Клара облизала губы.

Мистер Хитон не без труда протолкался поближе к ней. Помехой ему была как хромота, так и бедный Робби, едва-едва справлявшийся с одолевавшим его нетерпением. Песик негромко поскуливал — горлом, жалобно, точно шлюха. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать крыс были перенесены в арену. Мистер Хитон стоял рядом с Кларой, почти соприкасаясь бедром с ее талией. На не покрытой шрамами стороне лица его поблескивал пот, шейные мышцы вздувались — феномен, с которым Клара при новом ее ремесле сводила знакомство все более близкое. Еще немного, и все закончится.

Когда на дно арены упала двадцатая крыса, рослый мужчина, державший в руке секундомер, начал обратный отсчет времени, оставшегося до старта Робби. И эти пять секунд показались Кларе самыми длинными, какие ей случалось когда-либо пережить.

Как только на Робби расстегнули ошейник, пес запрыгнул в арену и начал душить крыс. Вопреки ожиданиям Клары, он не гонял их по кругу, делая выпады, обманные движения, замирая, как кошка, играющая с мышью. Робби убивал их с быстрой размеренностью машины. Стайка крыс беспомощно металась туда и сюда, забиваясь в углы восьмиугольной арены, бросаясь к противоположной ее стороне. Пес же не тратил времени на то, чтобы гоняться за отдельными крысами. Он набрасывался на их стайки, выхватывая ту, что оказывалась ближе к нему и разделываясь с повизгивающей тварью одним укусом. Робби щелкал зубами всего лишь раз, и этого было довольно. Он даже не встряхивал, торжествуя, свою добычу, но ронял на пол, едва его зубы пронзали мягкую плоть.

Клара с замирающим трепетом восторга вдруг поняла, что в действиях пса присутствовало нечто большее, чем срабатывавший наугад, сам собою, звериный инстинкт: Робби распределял свои силы с непостижимой искусностью, замирая на полсекунды, позволяя отбившейся от прочих крысе воссоединиться со своими товарками, притоптывая по полу лапой, чтобы погнать ту или эту крысу в нужном ему направлении. В глазках его светился неистовый разум. Нечто до жути кроткое присутствовало в смертоносности этого пса, с каждой из крыс он обращался, как с равной всем прочим, ни одной из них не пренебрегая. Он убивал их сознательно, отчетливо понимая, что на него поставлены деньги, что хозяин возлагает на него большие надежды.

Двенадцать убийств, тринадцать, четырнадцать. Мистер Хитон с силою жался к Кларе, рука его направляла ее руку. Подвал наполнялся, точно в бреду, безумными звуками: тяжким дыханием, визгом и скрежетом коготков обреченных на смерть крыс, дробным перестуком собачьих лап, хриплыми вскриками: «Да!» и «Давай!».

Все закончилось слишком быстро. Робби метнулся к последней крысе и, щелкнув зубами, переломил ей хребет. Поднялся громовый крик, хронометрист выбросил в воздух кулак. Клара, хватая ртом воздух, обмякла, припав к ободку арены, в железную полосу которого она впивалась, как поняла только теперь, всеми десятью пальцами.

После этого начались бестолковщина и беспорядок. Речь шла не о крови или слюне (Робби оказался псом на редкость опрятным), нет, просто зрители принялись препираться насчет того, так ли уж мертвы некоторые из крыс. Кто-то выудил из арены один жалкий образчик и положил его на пол, к ногам разгоряченных мужчин. Один из них утверждал, что у крысы этой всего лишь переломлен хребет, оттого она и неподвижна, хоть на самом деле жива: он, дескать, видел, как она давилась воздухом. Другой наступил ей на хвост, заявив, что если в ней теплится жизнь, боль должна породить хоть какую-то реакцию. Реакции не было. Из арены вытащили еще одну спорную крысу, предположительно пойманную на попытке вздохнуть. Обмякшая и беспамятная, она тем не менее выглядела на удивление живой: животик ее так и ходил ходуном. Двое сделавших ставки против Робби мужчин твердили, что свою норму крыс он не перебил. Еще один предложил возобновить схватку, пусть даже на пару секунд, — пусть Робби, сколько бы времени это ни заняло, убьет свою последнюю крысу, — а двое ни с чем не согласных запротестовали, говоря, что бесчувственную-то крысу он и за половину секунды прикончит, а должен был исполнить всю работу с первого раза. В конце концов, крысолов, который во все время их спора философически вглядывался в предмет его, вдруг наклонился к крысе и ножом вспорол ей живот. И всем открылось жутковатое зрелище: мешанина поблескивавших, точно сосиски, зародышевых мешочков, в каждом из коих корчилось по крысенку, уже поросшему шерсткой, почти готовому начать самостоятельную жизнь.

— Может, подыщем щеночка, пусть поучится ремеслу? — пошутил крысолов и все снова повеселели.

За одним исключением. Мистер Хитон покинул «Отдых путника» еще до выступления Лопси-Лу. Он сослался на расстройство желудка, да и вправду выглядел он ужасно, лицо шло пятнами — белыми, точно кость, и красными, как ростбиф. Его друзья-спортсмены возражали, уговаривая мистера Хитона остаться: Робби был чемпионом и после попытки Лопси-Лу наверняка получил бы еще одну. Владелец Лопси-Лу намеками дал понять, что внезапное недомогание мистера Хитона может указывать на то, что победа, которая и так уж была у него кармане, куда важней для него, чем честное состязание двух благородных собак. Но мистер Хитон был непреклонен. Пищеварение его, настаивал он, никуда не годится. И он нисколько не удивится, если какой-нибудь час спустя окажется прикованным к постели.

Не сказав друг дружке ни слова, мистер Хитон и Клара бок о бок вышли из паба. Мистер Хитон сразу же остановил кеб, и Клара на миг испугалась, что он уедет, оставив ее стоять на панели. Однако мистер Хитон распахнул перед нею дверь кабинки и подождал, когда она заберется внутрь.

— Вы нарушили слово, — сказал он, едва они уселись, а экипаж стронулся с места.

— Я обо всем забыла, сэр, — ответила Клара.

— Но я же вам напоминал, — сказал мистер Хитон. — Дважды.

— Я не могла оторвать глаз от собаки и крыс, сэр. Это же был мой первый раз.

Он тяжко вздохнул, уставился в окно. Близилась ночь. Приказчики спешили по домам. Фонарщик занимался тем, что могло показаться гимнастикой, разминая спину и руки перед тем, как приступить к исполнению своей задачи.

— Простите, сэр, — попросила Клара. Она надеялась, что мистер Хитон — слишком джентльмен, чтобы потребовать назад свои десять шиллингов, но считала при этом, что и искреннее раскаяние выказать тоже невредно, пусть он пожалеет ее.

— Что сделано, то сделано, — отозвался он голосом полным горькой печали. Казалось, что он удаляется в собственный мир, в места, в которые вход открыт лишь для него. И это привело Клару в замешательство куда бóльшее, чем если б он громко отчитал ее прямо на улице.

— Простите, сэр, — повторила она, украдкой поглядывая на мистера Хитона и пытаясь понять, не смягчился ли он. Он, кажется, ее не услышал.

Кеб влился в поток экипажей, которые направлялись к Вестминстеру, прогромыхал по мосту, миновал парламент. Высокие здания заслоняли собою солнце, убыстряя приход ночи. Мистер Хитон расстегнул пальто, затем сюртук, достал из внутреннего кармана жестянку с табаком. Скатал сигарету, закурил ее. И, сделав затяжку, очень долгую, как показалось Кларе, откинул голову назад, к стенке кабины. Тогда-то Клара и увидела глубокий шрам, который тянулся под самым его подбородком почти от уха до уха. Совершенный полукруг, нарушаемый лишь выпуклостью адамова яблока. Этот шрам окружали, подчеркивая его, другие — мелкие белые крестики, оставшиеся там, где проходила грубо сшивавшая распоротую плоть игла. Выглядели они так, точно на месте их были когда-то пришиты пуговки, незаметно оторвавшиеся и опавшие.

— Что с вами было, сэр? — спросила Клара.

Мистер Хитон выдохнул дым — так, что тот повис, облекая его голову, точно туман. И уставился в потолок поблескивавшими, налитыми кровью глазами.

— Было? — отсутствующе пробормотал он.

— Ведь кто-то поранил вас, сэр? — Клара указала на его шею, почти притронулась к ней. Он улыбнулся, но не ответил.

— Грабители, сэр?

Он опять улыбнулся:

— Можно назвать их и так.

И он снова втянул в себя дым — так глубоко, как только можно, заставив сигарету неистово вспыхнуть во мраке кабинки.

Экипаж катил себе, громыхая. За окном Клара различала строения, которые знала по той, ушедшей без возврата поре ее жизни, когда она встречалась в чайной у вокзала Чаринг-Кросс с горничной по имени Шинейд из другого приличного дома. Теперь она более или менее понимала, где они находятся. До возвращения в Сент-Джайлс времени оставалось уже не много, и Клара принялась репетировать слова, которые скажет на прощание мистеру Хитону, размышлять о том, принять ли ей тон легкомысленный или надменный, сумеет ли третье ее извинение растопить холодность, овладевшую им, или удастся выгадать что-то на том искреннем раскаянии, какое она уже ему показала; предложить ли ему проделать все то же самое еще через месяц — даже при искреннем ее желании, чтобы он никогда больше не попадался ей на глаза. Но в тот миг, когда Клара с головой ушла в размышления о том, не умнее ли всего будет легонько чмокнуть его в щеку перед тем, как она быстрой пробежкой устремится к свободе, мистер Хитон заговорил снова.

— Я сражался в битве при Пейвар-Котальском перевале (сражение Второй англо-афганской войны, происшедшее в 1878 году. — Правила жизни).

— Какой ужас, сэр. Это в Индии?

— В Афганистане.

Клара понятия не имела, что это за место. Надо сказать, образование она получила ничтожное, а после сразу стала служанкой, что же до хозяйки ее, та и вовсе ничего и ни в чем не смыслила. Клара попыталась припомнить — может быть, мистер Уильям Рэкхэм, супруг хозяйки, высказывал в ее присутствии какие-нибудь содержательные мнения об Афганистане. Но одна только мысль об этом напыщенном пустозвоне, который уволил ее, снабдив убийственным рекомендательным письмом — столь ядовитым, что она потратила больше трех лет, пытаясь найти с его помощью приличное место, пока не занялась нынешним ее ремеслом, — приводила Клару в ярость, от которой она становилась глухой, немой и слепой.

— Я мало что смыслю в истории, сэр.

Мистер Хитон щелчком выбросил сигарету в окно.

— Собственно говоря, эта битва произошла в прошлом году, — и он, повернувшись к ней, приблизил свое лицо к ее, словно пытаясь определить, впервые за время их знакомства, насколько она желанна, как женщина. — Вы ведь считаете меня стариком, верно? А я, готов побиться об заклад, моложе вас.

— Я бы биться с вами об заклад не решилась, сэр.

Он оторвал от нее взгляд и снова обмяк на сиденье. Его меланхолическая гримаса и реденькая бородка вдруг показались ей — ни с того ни с сего — юношескими. В конце-то концов, он худощав, костляв даже. А пережитое им в сражении просто состарило его лет на десять, двадцать, тридцать.

— С чего же началась та война, сэр?

Он хмыкнул, и этот звук получился у него не очень красивым.

— Вождь афганцев, Шер Али, подружился с одним русским джентльменом. Наше правительство решило, что дружба их не служит интересам империи. И потому несколько тысяч человек, и я среди них, выступили из Индии в Афганистан. А достигнув перевала Пейвар, мы встретились с армией, состоявшей из восемнадцати тысяч афганцев.

— О господи, сэр, какое же ужасное поражение вы потерпели.

Он усмехнулся снова:

— Поражение? Напротив — мы победили. То есть победила армия Ее Величества. Что до меня, я не победил. Как вы легко можете видеть.

Клара покусывала нижнюю губу, ощущая себя женщиной до крайности подлой.

— Это ужасно, сэр. Нам всем следует благодарить вас, сэр, — за вашу победу.

Мистер Хитон пошарил по карманам, отыскивая жестянку с табаком.

— Боюсь, праздновать победу нам пока рановато, — сказал он, начав сворачивать новую сигарету. — Война все еще продолжается.

— Продолжается, сэр?

— Я был ранен в бою. А война продолжается. Всего только месяц назад мы потеряли сотни людей и потерпели страшное поражение при Мейванде.

Клара притихла. Если и извлекла она хоть какой-то урок из этого фиаско, то состоял он в следующем: не лезь в разговор, в котором даже не надеешься обрести достойное место. И пока мистер Хитон докуривал сигарету, Клару трясло от поражения, которое потерпела она, от желания показать ему, что и она тоже страдала. Ей так хотелось в подробностях рассказать мистеру Хитону о том, как бесчестно ее уволили, об унижениях, которые предшествовали увольнению, об оскорблениях, которые пришлось ей сносить после него, о мерзостях, которые она претерпела, оказавшись в руках скотских, гнусных мужчин, прибегающих к услугам проституток. Однако она придержала язык.

Вдали засветились хорошо знакомые ей фонари. Ночь уже опустилась на город, в кебе становилось холодновато. И Клара обнаружила вдруг, что кисти рук ее все еще голы. Она вытащила из кармана платья перчатки, осторожно, чтобы не зазвякали лежавшие в нем монеты. И, надевая правую, обнаружила, что ноготь среднего пальца мешает этому больше обычного: он обломился, зазубрился, обретя сходство с каким-то редкостным режущим инструментом. Должно быть, она сжимала закраину крысиной арены с большей, чем ей запомнилось, силой.

И совсем неожиданный голос — ее — вдруг прозвучал в темноте:

— Я обломила ноготь, сэр. Но он все еще длинный. И очень острый. Хотите его попробовать, сэр?

Она опустила ладонь в смутное пространство, разделявшее их, и мистер Хитон принял ее. Клара вонзила палец в его ладонь, демонстрируя сохраненные ногтем возможности.

— Хотите, сэр?

Он сжал ее палец в ладони, мягко.

— Все хорошо, — сказал он. — Не сейчас.

Сборник Мишеля Фейбера «Яблоко. Новые рассказы "Багрового лепестка" выйдет осенью в издательстве "Машины творения".