Идолы

Он зашел внутрь, чтобы спрятаться от июньского зноя, сел в колченогое кресло и вновь перечитал известие о свалившемся на него счастье. Если не считать сотни долларов, когда-то выигранной в лотерею, у него еще ни разу не было внеплановых денег. До смерти матери он два года посещал крошечный местный колледж и считал себя состоятельным, по крайней мере в смысле знаний, — не ровней продавцам и учетчикам, с которыми обыкновенно имел дело. Вообще-то он презирал владельцев больших домов, но в глубине души хранил память о старом особняке — наверное, потому, что в истории его семьи не было ничего более впечатляющего. Он стыдился желания обладать им, и вот теперь его тайная мечта сбылась.

Джулиану было неприятно огорчать людей, которым и так не повезло в жизни, поэтому он не стал самостоятельно предупреждать тех бедняков, что им придется покинуть дом, а обратился к шерифу округа с просьбой их выселить. Месяц спустя, освободив квартиру от дряхлых «Селектриков» и «Ройял 440», он сел в свой двадцатилетний «додж» и отправился на юго-восток, к поросшим сосняком равнинам северного Миссисипи. Через час он свернул с основной трассы на змеистую асфальтовую дорогу, уходящую вглубь леса, а потом съехал с нее налево, на гравийную дорогу, которая десять миль бежала прямо, вдоль железнодорожных путей. Затем показалось ограждение из пяти рядов колючей проволоки — она была примотана к стволам живых дубов, и раны на деревьях давно затянулись. Джулиан сбавил скорость, перевел дух и остановился. Лужайка превратилась в дебри из высоких, по пояс, сорняков и упавших веток, среди которых нежно розовели шапки цветущего чертополоха, а за ней высился его заплесневелый храм. Куски штукатурки на его стенах отвалились, обнажив выщербленный непогодой оранжевый кирпич. Джулиан обогнул конец ограды, вылез из машины и присел на капот. Его покойная мать, которую он при жизни выносил с трудом, чересчур претенциозная для бедной женщины и полная старомодного жеманства, говорила об этом доме так, словно он был наглядным доказательством величия ее предков по фамилии Годхай. «Это были благородные и влиятельные люди, — сказала она ему в тот день, когда они проезжали мимо. — И у нас в жилах течет их кровь». Он выпрямился, чтобы снова взглянуть поверх путаного кустарника на могучую колоннаду, на венчающий ее карниз, и почувствовал, что заслужил это наследие, заслужил всей своей жизнью. Он поднялся по широким каменным ступеням и вошел через незапертую дверь в просторный холл. В пугающе высоких, гулких комнатах пахло пустотой и мышиным пометом. Здесь ничего не красили уже много десятилетий, хотя последние обитатели оставили дом сравнительно чистым. В кухне без освещения, добавленной к основному зданию лет через сто после его постройки, были пахнущая газом плита и обколотая по краям раковина. Из обширного холла на втором этаже можно было попасть в четыре гигантские комнаты, и одна дверь вела наверх, на чердак со стропилами из очищенных от коры кипарисовых бревен. Над ним торчал еще застекленный бельведер, где было невыносимо жарко оттуда открывался вид на длинные, плоские лесные делянки, которые когда-то были хлопковыми полями. Он представил себе, как сборщики хлопка перетаскивают свои мешки по исходящей паром земле, и понял, чьим трудом создана эта усадьба. Железная крыша выглядела целой, хотя кое-где покоробилась и покрылась налетом ржавчины. Осмотрев надворные строения, он проехал шесть пыльных миль до городка Поксли, где приобрел в рассрочку кровать, несколько стульев, пару обычных столов и кухонный столик с табуретками. Кроме того, мистер Чанс Поксли, рыхлый пожилой джентльмен в белой сорочке и тощем галстуке, продал ему маленький подержанный холодильник.

— Без холодилки не обойдетесь, — сказал Поксли. — Вот оставите, к примеру, на подоконнике мясные консервы, и будете думать, что завтра съедите. А потом вас так вывернет, что убирать замучаетесь. И голова будет трещать. — Поксли коснулся лба, покрытого пигментными пятнами, рукой в синих прожилках вен.

— Ладно, — буркнул Джулиан. — Возьму.

— Да уж берите.

— Когда вы сможете все это привезти?

— А где вы живете?

Он сказал. Ему было любопытно, как Поксли отреагирует.

— Ох. Эта развалина еще стоит?

Джулиан фыркнул и поднял подбородок.

— Не только стоит. Я собираюсь восстановить дом в первоначальном виде.

Поксли почесал затылок и прищурился.

— Это в каком, то есть? При моей жизни никто на него даже краской не капнул.

— Скоро все будет по-другому, — сказал он и вырвал у старика свою квитанцию.

— Вам бы найти славный кирпичный домик с участком этак в пол-акра, чтоб можно было справиться. Вы небось и не представляете, во что влетит ремонт такой махины.

— Этот дом — часть моей семейной истории.

Поксли с минутку поразмыслил.

— Что ж, надеюсь, история не загонит вас в долги.

На следующий день он сам и два школьника привезли Джулиану его покупки. На втором этаже, в спальне, Поксли уперся взглядом в просевший потолок.

— Если не секрет, вы чем зарабатываете на хлеб?

— Я продаю и ремонтирую пишущие машинки в Мемфисе.

— Машинки, — повторил Поксли таким тоном, словно Джулиан торговал хлыстами для кучеров или паровыми двигателями. — Я выбросил последнюю десять лет назад.

— В некоторых компаниях пользуются надежными старыми моделями, чтобы заполнять анкеты и все такое. — Джулиан застелил простыней новый матрас. — Антикварные магазины заказывают починку редких моделей.

Старик прогулялся по всему дому, посмотрел на облупленные стены в холле, на вспучившийся дощатый пол, на обмотанные матерчатой изоляцией провода под потолком.

— Желаю вам, чтобы печатные машинки снова вошли в моду.

В течение трех недель Джулиан отмывал комнаты с галереями и пытался очистить сад от бурелома, всякий раз под вечер валясь с ног от усталости. Он купил электропилу и немного досок, чтобы залатать пол на балконе, но стоило ему допилить очередную доску до середины, как в кишащей пауками распределительной коробке на кухне перегорал предохранитель. Когда он впервые включил электрическую плитку на две конфорки, щиток был открыт, и Джулиан увидел голубую вспышку и крысиный хвостик дыма — это полетел первый из четырех предохранителей, которые потребовались ему, чтобы поджарить одно яйцо. Он не знал, как обновить проводку, и поэтому в дальнейшем стал есть все холодным.

Каждый день он бродил по комнатам, подсчитывая, сколько времени уйдет на то, чтобы заделать трещины в штукатурке, покрасить пегие стены и застеклить окна. Он придумал нанять дешевого подручного — какого-нибудь старого плотника на мели, стосковавшегося по работе, а может, пьяницу, который пытается завязать, или психически нездорового, — и при этой мысли воспрянул духом, точно подобное рабство было гармоничным отзвуком здешнего прошлого. На заднем дворе был ветхий кухонный флигелек, уцелевший с той поры, когда кухни строили отдельно от основных зданий из-за боязни пожара, и наемный помощник мог бы поселиться там за процент от жалованья. Сельская жизнь и тяжелый труд наверняка подействуют на него благотворно, так что он еще и спасибо скажет.

Джулиан решил съездить к Поксли. Тот, как обычно, дремал за своей стойкой, подперев щеку ладонью.

— Чем могу служить, мистер машинных дел мастер?

В ответ на такое приветствие Джулиан нахмурился.

— Мне нужен кто-нибудь для простой работы — по электричеству, плотничать и красить.

У Поксли вздернулись брови.

— Я бы тоже не отказался.

Джулиан скрестил на груди худые руки.

— Но я могу обеспечить его жильем.

— То есть хотите, чтобы ваш помощник жил там, с вами? Да на кой черт? Вам придется его кормить, и вдобавок он будет по каждому поводу тянуть с вас деньги. Поживет пару месяцев и станет вам все равно как двоюродный брат.

— Мне нужен не родственник, а наемный работник.

Поксли помахал на него дряблой рукой.

— Негр на плантацию — вот кто вам нужен. Но то времечко прошло и быльем поросло. Это уже история.

Джулиан был уверен, что Поксли ничего не смыслит в истории. Обыкновенный вредный старикан, который лезет со своим мнением куда его не просят. И все же он, наверное, знал всех жителей в округе. Джулиан склонился к нему и понизил голос.

— Я тут подумал, может, найду кого-нибудь со слабостью. Знаете, как люди выпадают из обоймы, если слишком много играют или пьют.

— Ага, так вам нужен пьяный негр, — сказал старик.

— Нет-нет. Просто кто-нибудь, кому немножко не повезло. Я бы помог ему снова встать на ноги.

— А потом он глотнет еще и опять свалится. — Поксли хлопнул себя по бедру и закатился смехом.

Джулиану никогда не хватало терпения на необразованных людей, и он двинулся к порогу. Но тут он заметил большой пробковый стенд с написанными от руки бумажками — очевидно, местную доску объявлений.

— Могу я хотя бы оставить здесь два слова?

— На здоровье. — Хромая, старик ушел в заднюю комнату, и Джулиан шарил по стойке, пока не отыскал ручку и блокнот.

«Требуется рабочий с проживанием для ремонта дома. Подробности у мистера Поксли». — Коротко и ясно, подумал Джулиан. Он оглянулся на комнату, в которой скрылся хозяин, и прибавил: «Непьющий». Потом выбрал из кучки кнопок в пепельнице одну черную и прилепил свое объявление прямо посреди доски, рядом с предложением безвозмездно отдать гремучую змею в хорошие руки.

В следующий понедельник Джулиан сидел на нижней галерее и чистил древний «Ундервуд» на дощатом столе, который принес из пристройки. В каждой из комнат дома висело по одной-единственной лампочке и большие пространства съедали весь свет, так что по утрам, если позволяла погода, он работал на улице. Часов в десять он уловил какое-то движение на периферии своих бифокальных очков и, подняв голову, увидел незнакомого человека — он стоял у дороги, в раскаленных солнцем кустах бирючины, и наблюдал за ним. Джулиан окликнул его, и незнакомец, продравшись сквозь сорняки, подошел к дому. На вид ему было лет пятьдесят — худощавый, довольно высокий, в синих джинсах с тройной строчкой и плотной, тоже синей, джинсовой рубашке с обрезанными до подмышек рукавами. Даже кепка была у него из того же материала — круглая, с простым козырьком и без всякой надписи. Джулиан еще никогда не видел бейсбольной кепки, на которой ничего не было бы написано.

— Кого ищете? — спросил Джулиан.

— Я из города. По объявлению.

— Что? Ах да, — он встал и посмотрел на него внимательнее.

Желтоватые глаза незнакомца скользнули по стене дома.

— Плотник я неплохой. Меня зовут Обадия, можно просто Оби. Раньше я злился, когда меня так называли, а потом махнул рукой.

Джулиан изучал его в поисках красноречивых деталей.

— А по малярной части?

— Имя ваше.

— Что?

— Вы не сказали, как ваше имя.

— Джулиан Годхай. Пока я Смит, но как только будет возможность, верну себе наше родовое имя.

— Ящерице поменять цвет — как чихнуть, — сказал Оби, устремив взгляд на Джулиана. — Некоторые люди тоже так умеют. А другие нет. — Он чуть наклонился вбок кожа у него была матовая, серо-голубая, точно он страдал какой-то экзотической болезнью. — Я могу выкрасить стену, как художник.

Джулиан хмыкнул.

— Да ну? Как Микеланджело?

Оби отвел глаза в сторону.

— Вроде того. Только я валиком.

— А как насчет электричества?

— Я с чем хошь справлюсь. Мне без разницы. — Он сплюнул в траву.

Когда он повернулся, Джулиан заметил кусок татуировки — половину паука, выползающего из-под ворота рубашки. И снова увидел, что все руки Оби до плеч мертвенно-синеватые, с проступающими на них мутными разводами, словно его с ног до головы обварили кипятком.

— Вы отсюда?

— Из Джорджии.

— Там что, работы нет?

— Мы с женой малость поцапались, и я жил в трейлере у брата. А теперь он думает его продать.

Вдвоем они пошли в кухонный флигель, где вились осы. Перекошенная дверь открылась с трудом. Джулиан сказал, что купит койку и здесь можно будет спать. Пусть Оби для начала поработает несколько дней. В домике на одну комнату были стол с фарфоровой крышкой и стул с грубым кожаным сиденьем. С потолка на длинном шнуре свисала голая, режущая глаз лампочка. Войдя, Оби ребром ладони смахнул со стола пыль и обломки осиных гнезд. Джулиан сходил в большой дом и принес хлеб, клин сыра и консервированную ветчину, а потом они договорились об условиях.

Оби шагнул к окну. Он потер ладонью грязное стекло, и за ним стал виден полуразвалившийся сарай.

— Вы были когда-нибудь женаты?

Джулиану вдруг захотелось выпить, и он присел на единственный стул.

— Однажды. Прожили года четыре, а потом надоело.

Оби потянулся за плечо и почесал спину.

— А я женился на верующей женщине и все делал, чтобы ей угодить. Даже сам покрестился и отстегивал десятину из своего небольшого заработка. А она меня выставила, хотя другого такого послушного ей не найти. — Оби уставился в пол, будто увидел там очень печальную картину. — Зачем я все это делал, ума не приложу.

Джулиан качнул головой.

— Моя требовала, чтобы я больше зарабатывал, но я хотел заниматься тем же, чем и раньше. Ручная пишущая машинка и я созданы друг для друга. Я могу заставить огромную старую «Смит-Корону» выбивать чечетку, что твой Фред Астер.

Оби поднял глаза.

— Вы ее бросили или она вас?

— Думаю, это было взаимно.

Оби прислонился к обшитой вагонкой стене.

— Значит, сменяли женщину на машинки.

Сначала Джулиан хотел оскорбиться, но какая-то нотка в голосе Оби подсказала ему, что он его понимает, что он и сам когда-то совершал нестандартные обмены.

— Я хотел следовать своему призванию.

Оби кивнул.

— Я понимаю, как бывает, когда мужик вобьет что-нибудь себе в голову. — И с этими словами он стал расстегивать рубашку. — Ты вроде хочешь кому-то что-то доказать. А потом выходит, что никто не принимает этого всерьез.

Джулиан испытал легкий прилив паники, когда Оби распахнул рубашку и обнажил татуировку, бесхвостого дракона, у себя на животе и еще одну, лишенный пушек боевой корабль, на своей безволосой груди. Пониже судна выпрыгивал из моря дельфин, но его глаза и плавники были смазаны, точно по вине промышленной катастрофы. Вся кожа Оби от ключиц до пояса представляла собой одну сплошную, тщательно выполненную татуировку, частично стертую, так что все туловище было ободранным и воспаленным.

— Неслабо выглядит, а?

— Боже, что с тобой стряслось?

— Это моя коллекция. Сейчас мне их сводят. Руки уже готовы. Я нашел в Поксли одного индейца, который берет поменьше, но эти процедуры все равно стоят черт знает сколько, а я почти пустой. Потому и работа нужна.

— А с чего они тебе разонравились? — Цвета, как он заметил, были кричащими, а сами рисунки — довольно уродливыми.

Оби встал и посмотрел в открытую дверь на большой дом.

— Может, они мне больше не нужны. С годами человеку все меньше надо.

Джулиан ткнул пальцем в то, что осталось от дельфина.

— Ну, тут у меня работы столько, что сможешь выжечь себя целиком. Будешь белый, как туалетная бумага.

Ночь выдалась теплая, и Джулиан лег в сырую постель. Под утро, в серых сумерках, он ненадолго очнулся и услышал, как кто-то бродит, то заходя в дом, то выходя обратно. В восемь, когда он поднялся и сварил себе кофе, Оби приблизился к кухонной двери и стал ждать за сетчатым экраном, глядя внутрь, словно опасался постучать.

— У меня для вас списочек.

Джулиан поднял глаза от чашки.

— Какой списочек?

— Чего купить для ремонта. В первую очередь.

— Заходи. — Не вставая из-за шаткого стола, он взял у Оби заляпанный листок. — Ого, да тут больше чем на тысячу долларов. Откуда ты взял цены?

— По телефону позвонил, который в холле.

Джулиан покачал головой.

— Здесь слишком много.

— Если больше тысячи, доставка бесплатно. Семь процентов сэкономите — так мне сказали.

Джулиан заметил, что Оби смотрит на потолок, как будто уже мысленно приступая к работе.

— И что у тебя первым номером?

— Проводка. Потом матовая краска для парочки комнат. — Он улыбнулся, показав крупные щелястые зубы. — Без трещин оно сразу повеселей будет.

Когда уехал грузовик, доставивший стройматериалы, Оби взялся за дело. К субботе перемены были уже ощутимы. На кухне он повесил новую серую распределительную коробку, а две стены в комнате Джулиана были заштукатурены, ошкурены и выкрашены оптимистичной светлой краской под мрамор. В субботу утром Джулиан заплатил Оби наличными и отвез его в Поксли к доктору Сетумахевену, а сам отправился по магазинам. Когда он вернулся после процедур, Оби имел вид мученика, его глаза сузились и потемнели от боли.

— Выглядишь как вареный омар, — сказал ему Джулиан.

Оби осторожно опустился в пассажирское кресло.

— Сегодня я за свои деньги все сполна получил, это уж точно.

Они ехали по пыльной дороге в молчании, и Джулиану чудилось, что в салоне пахнет горелым.

В тот же день Оби смешал раствор и начал ремонтировать внешнюю стену на первом этаже. На следующей неделе он принялся за нижний туалет, а остаток месяца посвятил починке канализации до самой выгребной ямы и вдобавок установил в комнате Джулиана дешевый кондиционер. Мужчины относились друг к другу со сдержанной вежливостью и вместе ужинали за карточным столиком в углу большой столовой со скрипящими половицами. Как-то в дождливый день они сидели под мерцающей люстрой — проводка во многих местах еще барахлила, — и Оби робко пожаловался, что Джулиан чересчур мало ему платит.

— Да, но зато у тебя дешевое жилье и стол.

Оби покосился вверх, на пыльный латунный диск с идущими по кругу двадцатипятиваттными лампочками.

— Я это жилье делю с белками и крысами. С них бы и брали половину.

Джулиан показал на шею Оби, где лазер доктора Сетумахевена оставил от паука только расплывчатую голубую тень.

— Тебе же хватает, чтобы избавляться от своей коллекции.

— Если бы вы платили больше, он бы выжигал быстрее.

— Я вообще не понимаю, зачем тебе это надо. Кому они мешают? Доктор уже убрал все, которые видны людям.

Оби потер свое узкое лицо, и его усы захрустели, как металлическая мочалка.

— Я звонил по вашему телефону жене. Она сказала, что, может быть, согласится принять меня обратно, если я избавлюсь от всех своих идолов. Она называет их идолами.

— Принять обратно? — Джулиан кинул на него изумленный взгляд. — Кажется, ты говорил, что эта женщина била тебя шваброй?

Оби посмотрел в свою тарелку и отрешенно улыбнулся.

— Женщина — она и есть женщина. Без пистолета ей ничего мужику не сделать.

Джулиан поднялся и начал убирать со стола.

— В следующий раз, как пойдешь к Сетумахевену, попроси его сунуть лазер тебе в ухо. Мозги прочистить.

Оби посмотрел ему вслед и, когда он уже был на пороге, спросил:

— А вам никогда не бывает скучно одному?

Джулиан вернулся и стал за спинкой стула.

— Я научился жить один. У меня есть моя работа, а теперь еще этот большой дом, который дает мне место в жизни, да и скучать с ним некогда.

Люстра издала тихий зудящий звук, и Оби сморгнул.

— Значит, из-за этого дома вы чувствуете себя важной птицей?

Джулиан широко раскинул руки в гулкой комнате.

— Я и есть важная птица. Что ты на это скажешь?

Оби отвернулся к окну, за старым стеклом которого все выглядело искривленным.

— Скажу, что мне нужна еще одна коробка кровельных гвоздей, чтобы залатать жестью дырки на крыше у вашей важности.

Работа продолжалась весь сентябрь Оби упорно боролся с гнилой проводкой и склонной к засорам канализацией. Он перебрал вручную все полы в доме, заменив тысячи гвоздей, которые вылезли из покорежившихся лаг. Однажды вечером, улегшись спать, Джулиан услышал, как шаркнула задняя дверь в главном холле. Подумав, что это Оби зашел взять воды из холодильника — больше он ему ничего оттуда брать не разрешал, — Джулиан погрузился в сон. Но вскоре его разбудил голос — всего лишь обрывки слов, которые долетали по лестнице до его одинокой постели. Он выбрался на площадку и услышал Оби тот говорил мягко и размеренно, совсем непривычным тоном. Джулиан прислушался как следует. «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей, — услыхал он. — Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать». Джулиан сделал несколько шагов вниз и увидел, что Оби сидит за телефонным столиком и светит фонарем в раскрытую библию. Звонок наверняка междугородний, подумал он надо бы окликнуть Оби, чтобы помешать ему читать писание в трубку за двенадцать центов в минуту. Но тут кто-то на другом конце линии, похоже, что-то сказал, поскольку Оби замолчал, а потом ответил: «Я работаю, но откладывать почти не выходит. Он ругается и дерет с меня за все подряд. Послал в город купить дегтя на своей машине, а за бензин вычел из моего жалованья. Что? Прочесть шестьдесят третий псалом? Там как раз про него, да? — Джулиан кашлянул, и Оби направил луч фонаря на лестницу. — Мне надо идти. Скоро позвоню». Он повесил трубку и поднял лицо.

Голос Джулиана хлестнул его сверху.

— Это та женщина из Джорджии?

— Да.

— Собираешься прочесть ей всю библию?

— Нет.

— Рад это слышать, но когда придет счет, я сообщу, на сколько ты наговорил.

Оби повернул голову к черному ходу. У него был такой вид, словно он хочет что-то сказать, но единственным звуком, долетевшим до ушей Джулиана, был щелчок фонаря, а потом скрип невидимых досок.

В среду он заехал в магазин Чанса Поксли за тумбочкой. Облокотившись о стойку, Поксли смотрел, как он входит. Лицо у него скривилось, точно он почуял тухлятину.

— Чем могу?

— Мне нужна маленькая недорогая тумбочка, чтобы поставить рядом с кроватью.

— Угу. Тот малый, Паркер, все еще у вас работает?

— Да, потихоньку.

— Сколько вы ему платите, а?

Джулиан посмотрел на дешевую мебель в лавке, потом снова на хозяина.

— Он что, жаловался вам?

Поксли уперся в него взглядом.

— Этот парень — хороший работник. Он может дохлую лошадь починить.

— Да, ничего.

— Так сколько вы ему платите?

— Это наше с ним дело. Ему бы самому мне приплачивать, чтобы я терпел его штучки.

— Вы его сегодня привезли с собой?

— Он у Сетумахевена.

— Я слышал, они у него даже на подошвах. Наверно, когда оттуда сводят, как огнем жжет.

— Я об этом не думаю.

Поксли моргнул.

— А о чем вы думаете, мистер машинный мастер?

Джулиан встретил его взгляд.

— А о чем я, по-вашему, должен думать?

— Может, о том, чтобы нормально платить за хорошую работу?

— Слушайте, я не спорю, что он хороший работник, и он мне, в общем, помогает, но ему ведь не надо тратиться на железную дорогу или на свою машину. Повторяю, он что, жаловался?

Чанс Поксли тяжело мотнул головой.

— Он не из таких.

— Тогда покажите мне наконец тумбочку, черт возьми.

Когда он закончил свои дела в мебельной лавке, забирать Оби от доктора было еще рано. Он припарковал свой «додж», сердито подумал о критике Поксли, а потом направился в городскую библиотеку, небольшое здание из красного кирпича. Там он взял маленькую библию, забрел в стеллажи, подальше от людских глаз, и, отыскав шестьдесят третий псалом, прочел:

«Укрой меня от замысла коварных,

от мятежа злодеев,

которые изострили язык свой, как меч,

напрягли лук свой — язвительное слово».

Он захлопнул книгу и придержал обложку, точно она могла обвиняюще распахнуться снова по собственной воле. Стоя между рядами полок, набитых потрепанными учебниками по истории с загнутыми уголками, он подождал какой-нибудь реакции на прочитанные слова, но не дождался ровным счетом ничего, хотя невольно коснулся своего нёба кончиком языка.

После сеанса у Сетумахевена Оби залез в «додж», скрючившись от боли. Джулиан пристально посмотрел на него.

— Я бы не стал платить за то, чтобы меня мучили. На твоем месте я бы лучше копил на автомобиль.

Оби закрыл глаза и прислонился лбом к треснутому стеклу.

— Зачем мне машина, если на ней некуда ехать?

— Что сегодня сводили?

— Корабль. Такое чувство, как будто ножом соскабливал.

Прежде чем тронуться с места, Джулиан взглянул в зеркальце заднего вида.

— Сможешь сегодня работать на балконе?

— Дайте часок-другой. Там посмотрим.

На следующий день он поехал в Мемфис, отвез восстановленные машинки и забрал грязные, неисправные из трех захудалых контор и двух антикварных магазинчиков. Потом зашел в банк и пополнил выручкой свой счет. Было не по сезону жарко, и Джулиан подумал, не купить ли Оби маленький электровентилятор, но решил, что не стоит: он ведь может привыкнуть, а мало ли как потом сложится его жизнь. Жестоко обеспечивать комфорт человеку, который катится вниз.

Две недели спустя Оби подошел к Джулиану, корпевшему на веранде над старым серым «Ройялом», и сказал, что в среду ему велели явиться к врачу.

— В среду я в город не собираюсь.

— Мне очень надо. Он обещал выжечь большую, на спине.

Джулиан отложил тонкую отвертку.

— У тебя и на спине есть? Зачем?

— Это долгая история.

Джулиан выпрямился на своем алюминиевом стульчике.

— Покажи.

Оби расстегнул свою джинсовую рубашку, спустил ее с плеч и повернулся. Рука Джулиана сама потянулась к подбородку.

— Боже мой, да это Иисус.

— Он мне дорого обошелся.

Джулиан поправил очки.

— Неплохо вышло для такого размера. Жаль, что нельзя содрать его с тебя и вставить в рамку.

Оби накинул рубашку обратно и стал ее застегивать.

— Ну так как, отвезете меня в среду?

— Возможно. Если заплатишь за бензин. — Оби посмотрел на него, и Джулиан удивился: неужто он рассчитывал, что будет гонять его туда-сюда задаром, как благотворительное такси? — А теперь скажи, что ты думаешь насчет тех перил наверху?

— Менять их надо, — сказал Оби, заправляя рубашку в штаны. — А то обопретесь и упадете. Так и шею свернуть можно.

Сидя за рулем «доджа» перед офисом доктора, Джулиан задремал, и ему пригрезились высокие сверкающие колонны, а между ними он сам в безупречном белом костюме. Когда открылась дверца с пассажирской стороны, он очнулся кислым и недовольным. Посмотрел на часы и нахмурился.

— Ну и как твой краснокожий отнесся к тому, чтобы разлучить тебя с Богом?

Оби сел, стараясь не касаться спинки кресла.

— Он его только снаружи стер, — прошептал он.

— А ты уверен, что он не поменял его на Будду?

— Может, поедем?

— Ты что, шуток не понимаешь?

Оби с трудом повернул к нему воспаленные глаза.

— У вас аспирину нет?

— Возьми в бардачке. Только не проси меня останавливаться и покупать тебе колу.

В конце октября денег уже практически не осталось. Джулиан заявил, что не может больше платить Оби, но готов разрешить ему жить во флигеле бесплатно, если он покрасит фасад. Оби вышел на лужайку, под двухсотлетний дуб, и замер, глядя на дом. Джулиан наблюдал за ним, стоя между растрескавшимися колоннами. Через две минуты он крикнул:

— Ну что?

— Я тут прикинул, что мне понадобится шестьдесят галлонов грунтовки с краской и целый год, чтобы сделать это в одиночку. Сначала стены придется обдирать, потом штукатурить и шкурить, и я должен буду прожить здесь три года после конца работы, чтобы окупить все это стоимостью аренды.

Джулиан сошел с лестницы и посмотрел на сложные карнизы, на галереи с их бесконечными поверхностями.

— Мы что-нибудь придумаем.

— Да нет. С процедурами я покончил. Сетумахевен дал мне лекарство, чтобы снять воспаление, а в понедельник я иду в солярий, тот, что рядом с кукурузным заводиком.

Ошеломленный, Джулиан отступил назад.

— О чем ты говоришь? Ты не можешь уехать.

Оби раскинул руки, точно неуклюжий аист, который собирается взлететь.

— Меня старого больше нет. А новому пора сниматься отсюда.

За несколько следующих дней кожа Оби, которая прежде напоминала по цвету смесь крови и чернил, приобрела чуть нездоровый оттенок снятого молока, а после трех-четырех посещений косметического салона сделалась чистой, розовато-коричневой. Как-то ночью Джулиан решил, что Оби останется и поработает еще, если он будет платить ему нормальное жалованье из своих скудных пенсионных сбережений.

Наутро он встал и поджарил кусок окорока -любимый завтрак Оби. Накрыв на стол, он отправился во двор, и его сердце дало перебой, когда он увидел раскрытую настежь дверь кухонного флигеля. Койка внутри была пуста, а холщовая сумка Оби, всегда стоявшая на одном и том же месте под ней, исчезла. Джулиана охватила паника. Он выскочил из флигеля и наткнулся взглядом на свой уродливый дом, нависший над ним, словно прокаженный калека. Он помчался в Поксли, но на автовокзале Оби не видели, а офис доктора Сетумахевена был закрыт. Покружив с полчаса по узким городским улочкам, он остановился у магазина Чанса Поксли и вошел. Владелец показался на пороге задней комнаты и прищурился на него.

— Да?

— Я не могу найти своего работника.

— И?

— Он просто уехал и ничего не сказал.

Поксли потянулся к кассовому аппарату и нажал сброс.

— Ну и что?

— Вы его видели?

Старик покачал головой.

— Может, несколько дней назад. Тогда он говорил, что к кожному доктору ему больше не надо. Наверное, и работать у вас теперь нужды нет.

— Раньше он вроде бы жил у своего брата. Где это?

— Нет его там. Брат его давно выставил, так что он туда не вернется.

Джулиан уперся глазами в толстое витринное стекло, украшенное черной, как вакса, надписью «Мебель на любой вкус».

— Я должен его найти.

— Может, я ошибаюсь, но мне сдается, что он вам уже не по карману.

— Вы уверены?

Поксли опустил взгляд, и его голос смягчился.

— Да зачем он вам так нужен?

Джулиан приоткрыл рот и застыл, глядя на новую газовую плиту справа от стойки. Он умел чинить пишущие машинки, но больше не умел ничего, и он не знал, сможет ли по-прежнему жить в старом особняке, который требует постоянного хозяйского ухода. Но главная проблема обрушилась на него внезапно, как удар грома. Он будет один. Дом и его гигантские комнаты-ущелья поглотят его, единственным звуком будет эхо его собственных шагов, отскакивающее от стен ему в лицо, а когда он остановится, на него навалится тишина, бездонная, как ночь.

В середине ноября резко наступило ненастье: воющий ветер с градом. Джулиан налаживал «Ройял 440», и к закату у него начали дрожать руки. Окна с одинарными стеклами и усохшие двери ходили ходуном в своих рамах. Утепления нигде не было, и изо всех щелей тянуло холодом. Джулиан надел свитер с двумя куртками и вспомнил, что у него нет действующей отопительной системы. У бедняков, которые жили здесь до него, были железные печурки с трубами, высунутыми в окна, но все это он давно выбросил. Оби говорил ему, что каминный дымоход неисправен, что трубы на чердаке разваливаются. Забравшись в кровать, он накрылся всеми своими простынями и одеялами, решив, что следующая ночь будет теплее.

Но к следующей ночи разыгрался настоящий ураган, и по радио — у него был автомобильный приемник — объявили, что целую неделю будет не по сезону холодно. Джулиан съездил в город и купил электрообогреватель, но под пятиметровыми потолками от этого прибора оказалось не больше проку, чем от искорки на Северном полюсе. Третью ночь он провел в машине с включенным двигателем, но утром посмотрел на счетчик бензина и понял, что больше не сможет себе этого позволить. Он вылез с заднего сиденья, проклиная нефтяную промышленность и весь Ближний Восток, и погрузил в машину пять отремонтированных машинок для доставки в Мемфис.

На четвертую ночь он заболел и две недели страдал простудой, перешедшей в грипп. После краткого обманчивого потепления ударила жестокая декабрьская стужа, и он перебрался из особняка во флигелек Оби. С помощью электрообогревателя и старой печки, которая топилась дровами, удавалось поддерживать температуру на уровне десяти градусов, и он кое-как спал. Но жить в домике было очень трудно: по чердаку, как сумасшедшие, носились белки, пол представлял собой сплошное пятно грязи и копоти, а стены источали прогорклый дух десяти тысяч приготовленных здесь обедов.

Однажды в середине декабря в дверь кухонного домика постучали. Снаружи, в высокой сухой траве, оказался Поксли в маленькой твидовой шляпе, приставивший к глазам ладонь козырьком. Джулиан приоткрыл дверь только чуть-чуть.

— Чем могу служить?

— Может, пустите внутрь? На таком ветру того и гляди женщиной станешь.

Он отодвинулся назад, и старик поднялся по трем деревянным ступенькам. Когда его глаза привыкли к полумраку, он огляделся.

— Елки-моталки, да вы тут прямо как в камере.

— К следующему году в большом доме будет тепло.

Поксли покачал головой.

— Я слыхал, что в прежние времена трое слуг топили камины углем день и ночь. А сейчас даже угля нигде не купишь.

— Вы приехали, чтобы обсуждать мои проблемы с отоплением?

— Нет. — Старик протянул ему листок бумаги.

— Что это?

— Вы просрочили выплаты за два месяца.

Джулиан покраснел. Пока он смотрел на счет, белки наверху затеяли шумную возню.

— Вы уверены, что я это еще не оплатил?

— Если покажете мне квитанции, мы все узнаем, правда?

— Я проверю свои записи, и если окажется, что выплаты действительно пропущены, вышлю вам чек по почте.

Поксли поднял руку.

— Извините, но я предпочел бы получить чек прямо сейчас.

— Но я не могу этого сделать. Вдруг получится, что я заплачу дважды.

Старик опустил руку и покосился на чадящую печь.

— Позвольте я вам кое-что скажу. Такие усадьбы покупают люди с деньгами. Они имеют возможность нанять подрядчиков и сделать настоящий ремонт.

— Именно так я и планирую поступить.

— При вашей скорости у вас уйдет добрая сотня лет только на то, чтобы привести дом в относительный порядок. А здесь вы просто не выживете.

Джулиан сложил руки на груди.

— Это мое наследство.

— На свете есть люди, готовые платить за такие участки приличные суммы. На вырученные деньги вы сможете купить отличный домик и мастерскую при нем.

— И тогда вы получите свои взносы за холодильник и кондиционер.

Чанс Поксли устремил на него слезящиеся глаза и, понизив голос, сказал:

— Послушайте, если вы не погасите хотя бы эти долги, я наложу на ваше имущество арест. То же самое собираются сделать и парни с лесопилки, которые, насколько я знаю, отпустили вам порядочное количество товара в кредит.

Джулиан открыл дверь и указал наружу.

— Вы получите свои деньги.

Старик посмотрел на заросший сорняками двор.

— Что ж, должен признаться, меня еще никогда не выкидывали из места хуже этого. — Он медленно спустился с крыльца и обернулся. — Знаете, я ехал сюда не затем, чтобы добавлять вам неприятностей. Но я все-таки скажу: когда шериф узнал, что сюда явился владелец, он проверил налоговые записи и сказал мне: ему плевать, что там болтают юристы, но вы задолжали округу налоги за эту усадьбу с тысяча девятьсот сорок шестого года. — Со старика сдуло шляпу, и его жидкие седые волосы разметал ветер. — Я не хотел говорить вам об этом первым.

Джулиан отмахнулся от него, как от приблудного пса.

— Вон с моей земли! — взвизгнул он. — Я еще вас всех продам и куплю, поняли?

Он сам не знал, откуда взялся этот пронзительный, полный высокомерия тон, — может быть, это каким-то магическим образом действовали бурая почва, мертвые поля и иссохшие балки его наследия.

Вечером он стал разбираться в своих финансовых делах и выяснил, что деньги из его крошечного резервного фонда в мемфисском банке могут утихомирить кредиторов еще на неделю или около того. Потом он будет вынужден объявить себя банкротом.

В один из следующих вечеров, когда небо отливало синевой, точно пушечная сталь, температура упала до минус двенадцати градусов. Джулиан набил печь обломками досок, и нижняя половина ее трубы, уходящей в хлипкий потолок, раскалилась докрасна. Стоящая на столе клавиатура от старого «Ремингтона» отказывалась реагировать, когда он нажимал клавишу табуляции, потому что свежая смазка на ней загустела от холода. Примерно в одиннадцать ему понадобилось в туалет он надел подбитые мехом шлепанцы и всю свою одежду и шагнул в ночь. Ветер хлестал, как бичом, и когда Джулиан добрался до задней двери большого дома, у него стучали зубы. Он вошел внутрь, и ему словно обожгло ноги включив свет в холле, он обнаружил, что пол залит водой по щиколотку. Прошлепав к лестнице, он увидел низвергающийся по ней поток, с обеих сторон окаймленный ледяной коркой, как горный ручей. Он поднялся наверх. Оказалось, что замерзший унитаз лопнул, отвалился от стены, сломав трубу на уровне пола, и вода фонтаном хлещет в потолок. Он не имел ни малейшего понятия о том, как ее перекрыть. И сказать ему об этом мог лишь один человек на свете.

Он сел рядом с телефонным столиком в холле и зацепил ноги за нижнюю перекладину стула, чтобы не оставлять их в воде. Вынув из ящика под аппаратом пачку счетов, он просматривал их, пока не нашел номер с кодом Джорджии. Он так много сделал для Оби, что тот может по крайней мере сказать ему, где находится вентиль. Подняв глаза, он увидел, как под трещинами на потолочной штукатурке растут гирлянды сосулек — это вода просачивалась с верхнего этажа.

После десятка гудков в Джорджии сняли трубку, и он попросил к телефону Оби Паркера.

— Это его бывший работодатель, — прокричал он в микрофон. — Мне нужно задать один вопрос.

Ему ответил нудный и тонкий женский голос — голос праведной женщины, довольной своей праведностью.

— А вы вообще знаете, который час?

— Да, простите, но это важно.

— Обадия спит, а рабочему человеку надо как следует отдыхать после трудового дня, так что я не собираюсь вынимать его из теплой постели, мистер.

Голос Джулиана повысился.

— Но у меня прорвало трубу, и я...

— Трубу, говорите? Слушайте, мистер, на свете полно людей, у которых гораздо хуже чего стряслось в жизни. Они болеют раком, у них дети торгуют наркотиками, их дома сносит торнадо, и они остаются под звездами без кола и двора. И знаете, что я вам скажу? Ни один из них не трезвонит мне в десять минут первого ночи и не жалуется, что у него лопнула труба.

— Сейчас десять минут двенадцатого.

— Вы так крепко завязли в своем маленьком мирке, мистер, что думаете, будто бы вся божья вселенная умещается в вашем часовом поясе. У нас в Джорджии уже за полночь.

Пласт штукатурки размером с пианино отвалился от полотка и плюхнулся рядом, окатив его ледяным душем.

— Ради бога, мадам, мне необходимо поговорить с вашим мужем!

— Грешникам в аду необходимо получить стакан лимонада, но кто ж им его даст?

В трубке раздались короткие гудки. Он опустил ее и посмотрел через огромный, как озеро, холл на парадный вход дома, которым так гордился. Он знал о нем все и в то же время ничего. Снаружи, перед колоннами, ветер пригнул к земле высокую жухлую траву с глухим воем, в котором не было ни одной ободряющей нотки. Внезапно задребезжал телефон, и он вздрогнул от неожиданности.

— Да?

— Але, это Оби. Я услыхал, как жена с вами говорила.

Его голос был как теплая, ласковая рука, но Джулиан не удержался от крика:

— Где, черт возьми, вентиль подачи воды? Меня тут затопило.

— Если у вас на полу вода, насосный переключатель на основном щите не трогайте. Шибанет так, что мало не покажется. Загляните под раковину и перекройте третий вентиль справа.

Он вброд добрался до кухни и сделал, как ему было велено. В столовой с грохотом обрушилась вся штукатурка сразу, и дом сотрясся до основания. Дрожа, мокрый до колен, он бегом вернулся к телефону и залез на стул.

— Что дальше, Оби? Здесь везде штукатурка падает.

Мягкий, сонный голос донесся до него из Джорджии.

— Бригада штукатуров вам не по карману, это уж точно. — После паузы он добавил: — Может, пора продавать.

— Ни за что! — крикнул он в трубку. — Я отсюда не съеду, это исключено.

— Когда-то я тоже говорил, что не расстанусь со своими наколками.

— Спасибо, но не надо читать мне мораль. Мне надо, чтобы ты приехал обратно и все починил.

— Простите, мистер Смит, но мне сдается, что чинить уже поздновато.

Что-то в кухне рухнуло с таким шумом, словно там вывалили на пол несколько тонн щебенки.

— А как быть со штукатуркой?

— Штукатурка — это мелочь. У вас есть проблемы посерьезней.

— О чем это ты?

— Ну, если сами не понимаете, так я объяснить не берусь.

Залитая водой люстра над головой Джулиана взорвалась, осыпав его дождем синих искр, и он уронил трубку. Ослепший, содрогаясь в сырой тьме, он наугад побрел к черному ходу, мечтая согреться во флигеле у раскаленной печи.

Открыв дверь, он увидел, что кухонный домик превратился в раздутый ветром клуб оранжевого пламени. Оттуда к нему бежали по траве огненные дорожки. Спотыкаясь, он выскочил наружу и принялся топтать их, пока не сообразил, что кирпичные галереи с колоннами вряд ли позволят особняку загореться. Через боковое окно у задней двери он смотрел, как огонь, подгоняемый ветром, нырнул под его машину и снова вымахнул на свободу, поджигая поочередно склад для хранения кукурузы, коптильню и большой покосившийся сарай с пересохшим сеном, который мгновенно заполыхал с гулом и треском. Он хотел позвонить в Поксли, где была добровольная пожарная команда, но пропитанный креозотом столб с телефонным проводом уже занялся, как факел, отрезав его усадьбу от внешнего мира. За десять минут огонь окружил дом Джулиан поднялся в бельведер и видел, как огонь добрался до канав, ограничивающих его территорию, поглотив по пути насосную станцию и гараж для тракторов. Вспыхнул и его «додж» — он горел жарким, высоким костром, уничтожив большую часть листвы живого дуба, под которым стоял.

К рассвету все, кроме дубов на обочине дороги, было стерто с лица земли, будто выжженное могучим лучом света его опаленный дом уныло и одиноко стоял посреди ковра из белого пепла. Джулиан остался в бельведере, надеясь согреться под утренним солнцем, но день принес с собой только свирепый ветер, завывающий, словно призрачный хор всех семей, богатых и разорившихся, которые когда-то жили здесь и одна за другой, побежденные нуждой или смертью, отказались от этого дома, бросив его на погибель. Небритый, трясущийся от озноба, одетый в насквозь мокрые шлепанцы и несколько слоев курток и старых халатов, Джулиан ждал, сам не зная чего. Но вскоре он услышал хруст гравия под колесами автомобиля, выглянул сквозь покрытое пузырями стекло и увидел их. Даже на таком расстоянии было заметно, как при виде того, что осталось от надворных построек, у Поксли отвисла челюсть. Он и плечистый шериф вылезли из патрульной машины и зашагали к ограде. Оба одной рукой придерживали шляпу, а во второй несли сложенные листки бумаги — счета и штрафы, которые отнимут у него эту усадьбу, и Джулиан почувствовал, как дом и история под ним съеживаются, превращаясь в ничто, а затем этот вакуум сменился невыносимой картиной: как он во взятой напрокат одежде, с печатью поражения на лице, едет в Мемфис на тряском вечернем автобусе, а рядом с ним сидит какой-нибудь убогий невежда, возможно, даже еще один истерзанный жизнью плотник с раздражающей склонностью к нравоучениям.