Все за 10 лет: Антропология протеста

• 2005
• 2006
• 2007
• 2008
• 2009
• 2010
• 2011
• 2012
• 2013
• 2014

Правила жизни поговорил с авторами сборника «Мы не немы: Антропо­логия протеста в России 2011-12 годов» — социологами, антрополо­гами, филологами и фольклористами, наблюдавшими за разви­тием протестного движения.*

Александра Архипова, социальный антрополог: Впервые адекватно подсчитать половозрастной состав митингующих получилось 24 декабря на проспекте Сахарова: тогда исследовательская группа встала возле рамок металлоискателей и считала проходящих. На всех мероприятиях с декабря по март две трети митингующих составляли мужчины, причем молодые: люди 25-35 лет составляли до 40% от общего числа. Почти у всех есть высшее образование — от 70 до 80%, достаточно высокий доход, и для большинства митинги были в новинку: около 60% пришедших на проспект Сахарова задумались о протесте только после парламентских выборов 4 декабря.

Дарья Радченко, культуролог: Большинство исследователей связывают послевыборную активность в 2011-12 годах с активностью виртуальной, в частности, в социальных сетях. Действительно, можно говорить о том, что на первые митинги люди пришли из социальных сетей — все-таки процент пользователей интернета в России, и особенно в Москве, за последние годы сильно вырос. В период с 6 по 10 декабря слово «митинг» употребляется в сети более 65 тысяч раз — это можно связать с многолюдностью собрания на Болотной. Толчком к организации митинга, изначально планировавшегося как оппозиционный, стали записи о фальсификациях на выборах. Однако довольно скоро митинг протеста стал планироваться как общегражданский: в текстах блогосферы от настроя на противостояние власти довольно быстро переходят к формированию сценария мирного выражения гражданской позиции, от понятия «оппозиция» к понятию «общее дело».

Александра Архипова: Лозунги на протестных плакатах обычно направлены на того, против кого протестуют. Это обращение к власти, к правительству. В данном случае мы могли наблюдать очень интересную трансформацию: люди использовали плакаты как средство общения друг с другом. Пришедшая из интернета потребность в самопрезентации вылилась в то, что плакаты превратились из инструмента протеста в способ очертить вокруг себя некий круг близких по духу людей. Если человек рядом считывает языковую игру на вашем плакате, он автоматически превращается в союзника.

ДМИТРИЙ ГРОМОВ, историк: Многие формы подачи информации в 2011-12 годах были заимствованы из прежней практики, из протестов 1991 года, из украинской «оранжевой революции». Главное же, что отличает плакатные лозунги той зимы, — их интертекстуальность, карнавальность и стремление к индивидуальной самопрезентации.

Александра Архипова: Можно формально подсчитать критерий «языковой игры» в лозунгах, когда высказывание может быть прочитано двумя разными путями. Это цитаты, отсылки к повестке дня, к интернет-мемам. Пик таких лозунгов (около 29%) был на проспекте Сахарова, а вот на митинге на Новом Арбате, который прошел 10 марта после выборов Путина, этот показатель упал до 7%. Пик интертекстуальности составлял 32%, выше этой цифры русский протест не поднимался. При этом есть разные уровни интертекстуальности. Скажем, женщина с плакатом «1937», которую я встречала на разных митингах, ходит с ним уже три года. Сама идея, что Россия движется в 1937 год, не умирает, и ощущение, что мы живем в данном историческом фрейме, не зависит от высказываний главного лица.

Андрей Мороз, фольклорист: В самом начале ключевым словом было «честный». Честные выборы и понятие честности обыгрывались в том числе визуально. Многие вещи были простыми и прямолинейными, как обращения к Госдепу с вопросом, где деньги. Более сложная игра, и не только языковая, сложилась вокруг высказывания Путина про презервативы: тут шутки были основаны на созвучии слов «презерватив» и «президент», отсюда же бранные плакаты «сам гондон».