Все за 10 лет: 2011
25 апреля 2011 года я сломал деревяшку.
Был тихий весенний день — в центре Москвы редко удается застать такую тишину. С «Красного Октября», где я тогда работал, вывезли все машины. Дул холодный ветер, было солнечно, зябко и пусто. На шестом этаже бывшей кондитерской фабрики, где был наш офис, тоже установилось непривычное затишье: кто-то из коллег предпочел в этот день не выходить на работу, другие собрались двумя этажами ниже, чтобы оказаться в центре событий, остальным велели никуда не выходить. В какой-то момент я обнаружил, что безбожно опаздываю на встречу, недальновидно назначенную где-то в центре, и решил прорываться к выходу. Вопреки ожиданиям, на лестнице не было заградотрядов, до первого этажа я добрался без затруднений, но вот беда — все двери на улицу оказались закрыты. Я дернул за ручку сильнее, по ту сторону что-то хрустнуло, в приоткрывшемся проеме я увидел больших людей в черных костюмах, совершенно растерянных, едва ли не причитавших: «Эх, ну что же это, ну как же ты, такая была деревяшка, и куда теперь, и что?»
Деревяшка, продетая сквозь дверные ручки, охраняла безопасность президента РФ, пришедшего в прямой эфир телеканала «Дождь». Впрочем, ФСО не применило ко мне никаких особенных мер пресечения, и за вычетом деревяшки никто из участников инцидента не пострадал. Когда вечером я писал про этот случай в «Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)» — в 2011 году еще хотелось писать в «Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)» про всякую случающуюся с тобой забавную ерунду, — в голове всплыло кряжистое солженицынское слово «скрепа»; дескать, судя по озадаченному виду сотрудников ФСО, я сломал какую-то важную скрепу.
В офисе на «Красном Октябре» я работал без малого месяц. В конце марта мне позвонила директор «Дождя» Наташа Синдеева и предложила заняться принадлежавшим ей экономическим изданием Slon.ru. Звонок застал меня в Шереметьево — я возвращался из Нью-Йорка, куда мы летали со старшим сыном; почему-то именно той весной захотелось показать ему мир, точнее, одно из самых выдающихся в нем мест.
То, что Slon.ru занимался по преимуществу экономикой и бизнесом, а я десять лет до этого работал в журнале о развлечениях Москвы, редакцию заметно смутило. Я много говорил о новых форматах материалов, но мало что мог сказать о сути; когда экономический обозреватель Лена Тофанюк подходила и спрашивала: «ЦБ меняет учетную ставку, что будем делать?», а я в ответ мычал: «может, какую-нибудь инфографику?», мне хотелось провалиться от стыда сквозь землю, Лене, кажется, тоже. Не очень понимая, куда бежать, я ухватился за довольно сомнительные, но все же признаки кризиса — подозрительно (где-то на десятые доли процента) выросла цена на золото, курс доллара увеличился на целый рубль, в общем, по меркам 2011 года, происходило что-то страшное — и мы с Леной быстро придумали дюжину материалов о том, во что вкладывать стремительно обесценивающиеся деньги и как пережить неизбежно наступающий голод. Начитавшись текстов, которые я сам и заказал авторам, я в панике побежал менять очередную зарплату на доллары, а на следующий день американская валюта спокойно опустилась на позиции, где пребывала до начала нашей антикризисной кампании. Бывали, впрочем, и точные попадания — например, опрос экспертов, что будет, когда и если на президентский пост вернется Путин, эксперты единодушно ответили, что шансы на это предельно малы и думать об этом нечего. Я постепенно впадал в уныние, занялся редизайном сайта, перестал спать и в итоге собрал редакцию и сказал что-то вроде «кажется, я переоценил свою универсальность как редактора, простите и не поминайте лихом».
На том и расстались.
Я ушел из офиса на шестом этаже — но на четвертый, куда в апреле приходил Медведев, я возвращался еще не раз. Как-то незаметно мы сдружились со многими на «Дожде», меня даже стали звать на совещания — как раскрыть в эфире то и правильнее показать это. Самым важным было совещание про грядущие парламентские выборы: главный редактор «Дождя» Зыгарь настаивал на том, что к декабрю 2011-го надо устраивать полноценные дебаты, я возражал, что, мол, какие дебаты, эти выборы полный фейк, все на них расписано заранее, никому они не интересны и ничего существенного произойти не может. Меня так разобрало, что я написал специальную колонку в «Афишу» — мол, на эти выборы не то что ходить нельзя, даже думать о них не надо; ненадолго расцветшее в те месяцы движение «Нах-нах» казалось мне непозволительным компромиссом. Стараясь не думать о выборах, я оказался однажды за столом с прогрессивным олигархом, который попросил меня набросать программу для будущей партии Прохорова — дескать, Миша городит там не пойми чего, а понятно же, что нужно делать из этого партию культуры, партию русских библиотекарш, партию Набокова и Солженицына (подозреваю, что сам Прохоров об этой инициативе так и не узнал). Потом отсмотрел все эфиры, на которых Прохорова сначала назначали главой партии «Правое дело», а потом из партии выгоняли. Потом перечитал все посты Навального про партию жуликов и воров. В общем, не думать о выборах иногда получалось, порой даже по несколько раз за день.
По нормативам потрясений и катастроф год шел даже с перевыполнением — в Норвегии стрелял Брейвик, на Куйбышевском водохранилище тонула «Булгария», в Ставрополье свирепствовали Цапки, в арабских странах шла своим чередом арабская весна, — но в Москве все было, как в старой песне Гребенщикова: неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня. Пик социально-сетевой протестной активности пришелся на прошлый сезон — Химкинский лес, «синие ведерки», колонка Лошака «Закоротило», выражение «режим трещит по швам» — и закончился в декабре противоположной по знаку Манежкой, а теперь все смотрели на Медведева и, ничего уже не ожидая, все же «ловили сигналы». Медведев говорил хорошие слова про модернизацию, Медведев улыбался Наташе Синдеевой, у Медведева был такой специальный взгляд, что казалось, будто он все понимает и вообще-то с вами полностью согласен, но сейчас еще не время.
Свежий ветер перемен (как принято было говорить в предыдущую перестройку) подул и в еще одном направлении: в марте Сергей Капков был назначен директором Центрального парка культуры и отдыха им. Горького, через полгода запущенный парк сократил название до минимума и превратился в приятнейшее по московским меркам место, Капков, про которого стало понятно, что «дела делать умеет», переехал в кресло главы департамента культуры, а московская вестернизированная интеллигенция получила достаточно внятное предложение — да, о выборах лучше не думать, в политическом смысле ничего принципиально не изменится, и все, что вас так раздражает (мигалки, Ротенберги, Хамовнический суд), останется на местах, но если вы хотите сделать что-то душеполезное в парке, библиотеке, театре или просто на бульваре — заходите, будем рады помочь. Безусловно, после лужковско-газмановской медово-колокольной диктатуры такая постановка вопроса выглядела свежо. Наступило какое-то тревожное успокоение — при всех окружающих несовершенствах, может, все еще устроится, как-то будем жить.
Днем 24 сентября я позвонил одной знакомой: «Кто, — говорю, — как ты думаешь, у нас следующий президент?» «Капков? — попыталась угадать она, — Прохоров? Медведев?» Фамилию медведевского преемника удалось вспомнить с четвертого раза. То, что происходило в этот день в «Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)», другой знакомый определил так: «френд-лента пакует виртуальные чемоданы» — мои друзья, наивные, вычисляли, кому сколько исполнится через 12 лет, и намечали маршруты пока еще не вынужденной эмиграции. Внезапный камбэк Путина не то чтобы обнулил предыдущую повестку — скорее дал понять, что все раздражающее действительно останется на местах, но без приятных бонусов, а с непредсказуемыми последствиями; тревожное спокойствие резко перешло в тональность тихой безнадежности. Иные знакомые продолжали до последнего ловить сигналы, и даже ходили на встречи Медведева «со сторонниками» — их в ту осень было чуть ли не по две штуки в неделю, выглядели они как коллективные сеансы психотерапии, и все время казалось, будто Медведев остановится на полуслове, махнет рукой и скажет: «кажется, я переоценил свою универсальность как политика, простите и не поминайте лихом». Но в целом, казалось, намеченная мною стратегия ни на что не надеяться, ничего хорошего не ждать и не думать ни о каких выборах постепенно начинала овладевать массами.
Арабская весна и культурное наследие
Революция в Египте обернулась не только политической нестабильностью, но и культурной катастрофой. Из Национального Египетского музея, который расположен на площади Тахрир — основной точке протестов в Каире, — исчезли сотни древних экспонатов. Музеи в других городах пострадали еще сильнее. В целом Египет лишился 80% культурного наследия, считает доктор археологии Моника Ханна, которая спасает от мародеров египетские гробницы и раскопки.
«Как только в Египте началась революция, все рухнуло — охрана музеев и археологических памятников сбежала, и повсюду появились мародеры и черные копатели. Государство смогло охранять только туристические места вроде Люксора и пирамид в Гизе. Но Некрополь Гизы, пирамиды Дахшура, селение Мит-Рахина и многие другие объекты были разграблены. Копатели приезжают не с лопатами и кисточками — они приезжают на бульдозерах и с оружием, полностью уничтожая археологический контекст. Они сгоняют работать детей из местных деревень, а если те погибают под завалами, просто засыпают их землей. В Египте орудуют два вида мародеров. Первые связаны с международной мафией, работают на частных коллекционеров и ищут конкретные вещи. Вторая — местные бедняки, которые забирают все, что могут раскопать и унести, продают за бесценок дилерам, а те за большие деньги перепродают на мировом антикварном рынке. Все это оседает в Северной Америке, странах Персидского залива, Польше, России и особенно в Великобритании. Скупают украденное в основном частные коллекционеры, которые состоят в совете директоров разных музеев: через два года после покупки они дарят экспонаты музеям, а те прячут их в фонды еще лет на десять. Когда мы обращаемся к ним, они просто разводят руками: мы ведь не покупали краденое, это подарок. Я создала оперативную группу, которая разыскивает краденое на аукционах, мониторит культурные объекты, а также пытается обратить внимание египетских властей на эту проблему и заставить их заняться репатриацией. С нами анонимно сотрудничают больше пятисот волонтеров по всей стране, но пока мы смогли вернуть всего два процента украденного. Это огромный бизнес, в котором замешаны и чиновники, и эксперты, и министерство древностей. Аналогичная ситуация во всех странах, где были восстания, — разве что в Тунисе с ней справились, но там изначально никто не бросал охрану культурных объектов. Теперь появилось еще и "Исламское государство", которое продает все, что можно утащить из захваченных городов, а оставшееся просто уничтожает».
Показания Абрамовича
В октябре Высокий суд Лондона начал рассмотрение иска Бориса Березовского к Роману Абрамовичу. Истец требовал взыскать 5,5 миллиарда долларов компенсации за продажу акций «Сибнефти» и «Русала». «Битва миллиардеров» завершилась через год: суд в иске отказал. Однако показания Абрамовича пролили свет на биографию самого закрытого российского миллиардера.
— У меня незаконченное высшее. Я диплом не писал, все остальное делал. — Я начал свою трудовую деятельность в 1987 году механиком в строительном управлении №122 треста «Мосспецмонтаж». — Я был одним из первых в стране предпринимателей. С 1989 года по 1991 год я был председателем кооператива «Уют», который специализировался на производстве детских пластмассовых игрушек. — Наши (с Березовским. — Правила жизни) отношения представляли собой тот особенный вид отношений, который был распространен в определенный период постсоветской России. Характер его отношений со мной можно описать словом «крыша». — Он назначил себя политическим лидером крупного бизнеса. Мы все ему в этом помогали, все на это работали... Я платил десятки миллионов долларов. Платили многие, но в основном я: он был волнорезом. Он все проблемы снимал.
— Никто из моих приближенных никогда не подделывал документы. Если не считать подписания документов задним числом. Такая практика в России была, и мы это делали. — Я пошел по этому поводу (покупки акции телеканала ОРТ. — Правила жизни) к Владимиру Владимировичу. Он сказал, что, если вы сможете сделать это тихо, чтоб скандала не было, я не буду ничего предпринимать, но и помогать не буду. — Оказавшись на Чукотке и увидев, в каком бедственном положении находился в то время этот регион, чтобы улучшить его экономическую ситуацию, я решил стать депутатом Государственной Думы от Чукотки. — Покупка футбольного клуба «Челси» перевернула всю мою жизнь. Это был реальный поворотный момент.
«Все так сложно, все так запутано,
Но разбираться некогда, брат!
Наш дурдом голосует за Путина,
Наш дурдом будет Путину рад»
Группа «Рабфак», песня «Наш дурдом»
«Гражданин поэт»
В феврале на телеканале «Дождь» начал выходить проект «Поэт и гражданин»: Михаил Ефремов еженедельно читал в эфире сатирические стихи Дмитрия Быкова. Позднее проект уже под названием «Гражданин поэт» перекочевал в интернет, дал серию живых концертов и получил премию «ПолитПросвет»:
Со мной вот что происходит,
Ко мне мой старый друг не ходит.
Он даже открывает рот
И говорит наоборот.
А я катал его на лыжах,
Учил не отдавать Курил.
И слов тогда, не то что лишних,
Он вообще не говорил.
«Шпильки, в принципе, орудие пролетариата — если изловчиться, то можно выбить глаз омоновцу»
Светский обозреватель Божена Рынска
«Фукусимские 50»
Катастрофу на атомной станции «Фукусима-1» сразу же назвали вторым Чернобылем: зона отчуждения вокруг АЭС составила 30 километров, более 146 тысяч окрестных жителей были вынуждены покинуть свои дома. Компания-владелец станции TEPCO эвакуировала почти всех сотрудников, и первые дни ликвидировали последствия аварии лишь несколько десятков человек. Их прозвали «ядерные самураи» и «фукусимские 50». Впрочем, вскоре ликвидаторов стало около трех тысяч — солдаты, пожарные и инженеры приезжали со всей страны и, по словам премьер-министра Японии Наото Кана, были «готовы к смерти». Одетые в защитные костюмы, они три недели расчищали завалы и стабилизировали реакторы, подвергаясь сильному радиоактивному излучению. В декабре 2013-го на АЭС провели холодную остановку реакторов, но чтобы привести объект в безопасное состояние, потребуется до сорока лет. Известны имена только двух людей из работавших в первой группе — на родине их не считают героями: по мнению многих японцев, именно они — как сотрудники компании и должны были предотвратить катастрофу.
В последнем номере перед выборами я написал текст об истории Насти Черепановой — сотрудницы почты в Волгоградской области, которая украла из кассы 7,5 млн рублей, уехала с любовником в Москву, прошлась по мехам и ювелирке, купила джип, разбила джип и потом еще полмесяца гуляла в дорогих ресторанах на Кубани; мне показалось, что в каком-то смысле эта история — всеобщая, универсальная, она про ту самую охватившую страну безнадежность, и чтобы из нее вырваться, любые средства будут хороши. «Похоже, что России 2010-х грозит Великая депрессия — если не экономическая, то психологическая. Ничего по большому счету не меняется и не изменится, можно что-то улучшить по мелочи — купить диван в кредит или завести всенародное интернет-правительство, но в остальном — живи еще хоть четверть века, все будет так, исхода нет. Год за годом мы будем обсуждать, стоит ли голосовать за Зюганова назло Жириновскому, сочувствовать Навальному в его безнадежной борьбе, требовать найти нападавших на Кашина, работать на тех же работах и слушать те же новости, — а оператор волгоградского отделения связи так и не сможет купить на зарплату билет до моря».
А еще в эти дни выстроилась очередь. Она стояла вдоль набережной Москвы-реки, на холодном ветру, под снегом и дождем. Сначала от Фрунзенской набережной, потом от Воробьевых гор. Сначала по 5, потом по 10, а то и по 20 часов. Люди, по виду небогатые, в неброской одежде, часто немолодые, и женщины, очень много женщин — по десять, а то и двадцать часов, на холодном ветру, без жалоб и роптаний, с какой-то непонятной и непререкаемой надеждой, в ожидании если не чуда, то хотя бы утешения. В храм Христа Спасителя привезли частицу пояса Богородицы, и люди вышли, и пришли еще, и их было много, очень много людей. Их существование никак не было учтено ни в медведевских модернизационных планах, ни в московских культурных проектах; весь предыдущий год власть пыталась придумать какое-то политическое предложение для вестернизированной интеллигенции — а оказалось, что и для этой очереди предложения тоже не существует.
Сейчас никто не поверит, но мне и тогда казалось, что эта очередь самим фактом своего многотысячного и многочасового стояния ломает какую-то важную скрепу, и река истории потечет теперь в другом направлении. Принято считать, что нулевой точкой третьего путинского срока стала Болотная — режим не ожидал увидеть вышедших на улицу людей и сделал все, чтобы загнать их обратно, деморализовать, выбить почву из-под ног. Но можно посмотреть на вещи и по-другому: точно так же режим не ожидал увидеть эту очередь, и вся путинская реакция, от процесса над Pussy Riot до Крыма и Донбасса, была попыткой нащупать внутри нее какие-то чувствительные струны, найти те вещи, ради которых эти люди готовы все отдать и все простить, дать им если не надежду, то уверенность в собственной правоте — и править уже опираясь на эту новую веру; сделано это было цинично, а местами лживо, но весь третий срок был про них, а не из-за нас.
4 декабря я поехал с детьми на ярмарку «Нон-фикшн» в ЦДХ. Мы побродили по выставке детской иллюстрации эпохи модерна и купили книжку Введенского «Кот». Потом, стараясь не заглядывать в «Фейсбук (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)» и не думать о происходящем на избирательных участках, мы доехали до Волхонки и встали в многолюдную и многочасовую очередь в Пушкинский музей, на выставку Караваджо — на холодном ветру, под снегом, прямо напротив храма с частицей пояса.
Из музея мы вышли уже в восьмом часу вечера, я проверил в интернете, до которого часа работают избирательные участки, плюнул на все и поехал голосовать. 
