Все за 10 лет: 2008

В 2008-м я свернул на кривую дорожку. И связано это напрямую с журналом Правила жизни.

В те времена юноше, обдумывающему житье, решающему, делать жизнь с кого, я сказал бы: делай ее с моей любимой леди Монтегю, которая на смертном одре прошептала со счастливым вздохом: «It has all been most interesting» («Все это было очень интересно»). А живи, юноша, по принципу Jedes Tierchen hat sein Pläsierchen («У каждой зверушки свои игрушки»), то есть ни к чему не относись слишком серьезно, а увидишь бяку — пожми плечами и иди себе дальше. Главное — не вляпайся в нее.

Легкость бытия не казалась мне невыносимой, я аллергировал на тяжесть бытия, я не хотел ей поддаваться.

В свое оправдание могу сказать, что я вырос в очень скучные времена и в очень скучном месте земли, в стране с названием, похожим на сонное посапывание: СССР. Все вокруг было тяжелое, тоскливое, навязчивое, депрессивное. Все норовили вмешаться в твою жизнь, что-то тебе навязать. И все-все были ужасающе серьезны. Игровое начало в жизни напрочь отсутствовало. Легкость как состояние русской души сохранилась только в стихах Александра Сергеевича Пушкина.

Мне нравилось выдумывать истории и тасовать слова, я хотел писать книжки, но я ни за что не хотел быть Писателем, потому что Русский Писатель страдает, проповедует Слово Истины и любит всех черненькими.

Годам к сорока как-то придумалось само собой (тяжело размышлять я не любил), что я буду не Писателем, а беллетристом. Стану писать «красивые письма» (belles lettres) тем, кто мне симпатичен и кому буду симпатичен я. Так вместе и запорхаем с цветка на цветок.

И все у меня получилось — довольно легко, без утомительного застирывания. Мне замечательно порхалось, жизнь была прекрасна.

Правда, бяки вокруг становилось что-то слишком уж много. Леонид Парфенов однажды произнес замечательно безжалостную фразу: «Пока все мы занимались каждый своим личным проектом, мы профукали [это эвфемизм] наш общий проект под названием Россия». А я, честно говоря, даже и не мыслил в категориях «общего проекта», я же был беллетрист.

Как раз в том самом 2008 году Путин временно стал называться Медведевым, и стало ясно, что рано или поздно наступит «намкрыш» (такого термина тогда еще, разумеется, не было). А я тут порхаю и делаю вид, что мне наплевать. И мне чем дальше, тем больше не наплевать, и с этим что-то определенно надо делать, но у меня жизненная установка на легкость и игровое начало.

Не знаю, чем закончились бы мои сомнения, если бы не вмешалась карма, явленная мне в виде звонка из журнала Правила жизни.

Девушка с милой моему сердцу московской дикцией сказала, что они готовят спецномер, в котором всякие известные люди будут брать интервью у тех, кто им интересен, и не хочу ли я взять интервью у кого-нибудь, кто мне интересен.

Что такое Правила жизни, я представлял себе смутно — что-то глянцевое, с дорогой рекламой про часы и ботинки. Мне тогда часто звонили из глянцевых журналов и предлагали написать, рассказать, поговорить про то, что мне интересно. Просто отказываться было скучно, и в последнее время я развлекался тем, что отвечал: «Отлично. Давайте я напишу-расскажу-поговорю про Михаила Ходорковского». Мне говорили, что перезвонят, и оставляли в покое. Ходорковский тогда был не в тренде, а в тюрьме. А для меня он и вообще «юкосовцы» были одной из тем, которые мешали легкости моего бытия. Я часто тогда думал про Ходорковского в Краснокаменской колонии, которую из-за него «перекрасили» из «черной» в «красную». Но, как видите, для меня разлива 2008 года и «дело ЮКОСа» было не более чем поводом для троллинга.

Девушка из Правила жизни сказала, что перезвонит, и разговор закончился. Все было, как всегда. Смутило меня только одно. Сотрудниц глянцевых журналов всех без исключения зовут Яна, Вика, Олеся или в крайнем случае Алена (ни в коем случае не Лена), а эсквайровскую звали Машей. Это было немного тревожно.

Короче говоря, Маша перезвонила.

Я долго не верил в смелость редакции. Я даже попросил адвоката составить документ, согласно которому Правила жизни должен был напечатать беседу полностью, без купюр и изменений. «Да не проблема, напечатаем», — небрежно отмахнулся тогдашний главный редактор. Мне понравилась такая легкость.

А беседа с Ходорковским получилась нелегкой. Как могут быть легкими разговоры о России, да еще с человеком, сидящим в тюрьме?

Правда, меня порадовало, что на каждую из двенадцати страниц беседы в номере пришлось по странице легкомысленной глянцевой рекламы — это как-то смягчало и облегчало «эх-дубинушку-ухнем» убористого текста.

Потом мне позвонила мать узника («Здравствуйте, это мама Миши Ходорковского») и поблагодарила за публикацию. Это было приятно. Это было легко. Я сказал: ну что вы, не за что.

На этом легкость российского бытия для меня и закончилась.

Назавтра уже я звонил Марине Филипповне и просил прощения, потому что ее сына за нашу беседу посадили в карцер. На двенадцать суток — по дню карцера за каждую страницу. Я сидел на своей расчудесной даче с теннисным кортом и прочими негами, думал, что мой собеседник в это время заперт в ШИЗО, и тяжесть бытия прямо зашкаливала.

В результате я написал прокурору Забайкальского или какого там округа тяжеловесную жалобу на неправомерность действий лагерной администрации. (Посадку в карцер потом признали незаконной, но свои 12 суток зк Ходорковский в холодной отсидел сполна.)

А дальше пошло-поехало. Кривая дорожка — на нее только сверни. Назвался груздем...

Кстати о груздях. То есть о грузинах.

В августе 2008 года произошла генеральная репетиция «крымнаша» в Южной Осетии. Столичные журналисты начали судорожно искать московских грузин, чтобы те поругали Саакашвили. Грузины попаршивее — ругали; поприличнее — прятались; некоторые говорили, что у них только фамилия грузинская. Мне прямо-таки телефон обрывали — никогда за свою массмедиальную карьеру я еще не был так востребован прессой. Считая себя человеком приличным, я тоже немножко попрятался, а потом что-то стало самого себя противно. И при том, что я-то уж точно «грузинская фамилия» и про Грузию мало что знаю, закряхтел и начал комментировать. Говорил, что думал (и что думаю сейчас): Саакашвили, конечно, гусь, но Путин с Медведевым в пятьдесят раз хуже, потому что Россия в пятьдесят раз больше Грузии и, стало быть, ее ответственность в пятьдесят раз больше.

Именно с тех пор я получил бесплатную интернет-подписку на Daily Hate Mail, усердные корреспонденты которого каждый божий день пишут мне, чтобы я убирался в свою Грузию — даже сейчас, когда я уже вроде как и не в России.

А до конца 2008 года было далеко, и беллетриста ожидало еще много испытаний.

То я поручительствовал перед несправедливым судом за мужественного умирающего Василия Алексаняна. Это было очень тяжело.

То оказывался в пикете, требующем условно-досрочного для матери двоих детей. И ежился от противоестественности своего поведения.

То вздрагивал, когда во время интервью мне говорили: «Вот вы как публичный интеллектуал...» — и уходил в глухую несознанку. Я не хотел быть публичным интеллектуалом. Публичным хотел, и интеллектуалом хотел, а вместе — нет.

Но обратного пути для меня уже не было. Игрушки кончились. Впереди, на кривой дорожке, меня ждало еще много поворотов, и в конце концов она привела меня туда, где я нахожусь сейчас. Как говорилось в одной старой репризе Жванецкого: «Теперь он в Лондоне. Жалеет страшно».

А все 2008 год виноват. И журнал Правила жизни.