Все за 10 лет: 2005

То, как пришел 2005 год, я запомнил навсегда. Я встретил его на Патонг-бич среди поваленных пальм и разрушенных баров, с крыш которых свисали купальники и детские вещи с намертво присохшей к ним грязью. Из большого окна на втором этаже отеля торчал кузов японского пикапа. К ароматам тайской еды примешивался запах не то гнилых водорослей, не то трупов. Среди этого тропического апокалипсиса бродили компании подвыпивших русских в отчаянном поиске веселья, но проститутки куда-то исчезли — говорили, что сразу после катастрофы они сели в автобусы и переехали на тихоокеанское побережье — те из них, кто выжил, разумеется.

За неделю до этого я прилетел в Таиланд на съемки репортажа о секс-туризме. Рабочий график, как у Ларри Флинта: с утра пляж-массаж, вечером — бары, бордели и прочие злачные места Паттайи, где нас уже поджидали заранее спродюсированные секс-туристы из России. Понимая, что это скорее каникулы, чем работа, я пригласил с собой в Таиланд девушку, в которую был влюблен. Радужные тона, в которых представало ближайшее будущее, не мог испортить даже тот факт, что Паттайя — самая зловонная помойка во всем Индокитае. Но недаром говорят: хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах.

26 декабря около полудня мы валялись на пляже, когда раздался звонок из Москвы. Взволнованный голос спросил: «Андрей, вы живы? Ну, слава Богу!» Это была главред телеканала НТВ Миткова. Кратко, но искренне порадовавшись тому, что я жив, а значит работоспособен, главред перешла к делу. Несколько часов назад на другом побережье Таиланда произошло чудовищное цунами, тысячи жертв, мы — единственная съемочная группа не только НТВ, но и вообще российского телевидения, оказавшаяся рядом с эпицентром, вечером от нас ждут репортаж с места событий. На прощание главред сказала слова, которые, видимо, должны были меня как-то особенно мотивировать: «Вы понимаете, что все это для вас — большая журналистская удача?»

Когда мы прибыли на Пхукет, уже стемнело. С первого взгляда было понятно, что вместо запланированного «райского наслаждения» Новый год предстоит встретить в чистилище — разверзшиеся врата ада к моменту нашего прибытия уже захлопнулись. Аэропорт был набит израненными, перебинтованными туристами с застывшим ужасом в глазах. Все они правдами и неправдами пытались поскорее свалить из этого проклятого места. Дальше было несколько кошмарных дней охоты за родственниками погибших русских туристов — уже на следующее утро к преследованию подключились съемочные группы всех центральных каналов страны. Находиться в стае стервятников было нестерпимо — к счастью, новостная служба вскоре прислала своего корреспондента. А вечером 1 января будущий герой репортажа нашел меня сам — подошел в пресс-центре с просьбой перевести что-то на английский. Это был Володя из Питера. Его девушка работала гидом у русских туристов, поехала утром навестить клиентов, живших на первой линии, и больше не вернулась никогда. Ее имени не было в списке погибших, только поэтому за Володей не носились толпы репортеров с микрофонами. Ему было все равно, что мы его снимаем — он к нам прибился, просто чтобы в одиночку не сойти с ума. Это было очень странное сотрудничество — мы помогали ему искать ее тело (80% жертв так и не нашли), а он как бы не замечал нашу камеру. В результате съемки получились какой-то запредельной, подавляющей силы — это даже не назовешь сопереживанием, боль, которую испытывал герой, ощущалась физически.

Фильм «Берег мертвых» вышел в середине января и стал абсолютным лидером по рейтингам за всю историю программы «Профессия — репортер». Володя прислал смс, отражавшую всю суть наших с ним противоречивых отношений: «Поздравляю с высокими рейтингами!» Тем не менее мы с ним дружим в «Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)», у него сейчас новая возлюбленная и вполне успешный бизнес, связанный со строительством больниц. Для себя я сделал единственный вывод: в мире нет ничего страшнее природных катастроф. На войне хотя бы примерно понятно, кто виноват и что делать. Но что нам хочет сказать Бог, когда 250 тысяч человек погибают от того, что где-то на дне Индийского океана одна плита наползла на другую, вызвав гигантскую волну? В чем сокровенный смысл этой трагедии и кто в ней виноват? Ответов на эти вопросы нет. Материальным миром по-прежнему правит старина Случай. И божественный план, если он есть, заключается не в хипповском идеале слияния с природой, а в том, чтобы победить ее хаотическое начало, упорядочить, приручить, очеловечить. Боюсь только, что прежде чем очеловечить природу, люди уничтожат друг друга.

Через несколько дней после эфира позвонил Филипп Бахтин и попросил написать текст для нового журнала, который он запускал. Так в первом номере Правила жизни ровно 10 лет назад появилась моя статья о цунами. О чем я там не написал — так это о взаимоотношениях с моей девушкой. А они после Таиланда стали стремительно ухудшаться. Она отдалялась, и я ничего не мог с этим поделать. Между нами был негласный запрет: никогда не вспоминать и не говорить о Володе. Но это не спасало: цунами прошлось и по нашему тогда еще хрупкому чувству.

Трудно по памяти восстановить события 10-летней давности, но какие-то добрые люди выложили в «Википедии» названия всех моих репортажей в «Профрепе», разбив их по годам, так что по ним теперь можно пройтись, как по оглавлению. Упомяну в произвольном порядке о некоторых из тех, что были сняты в 2005-м:

«Уроки французского» — репортаж «с колес» о том, как во Франции после гибели трех подростков арабского происхождения начались массовые поджоги машин. Мне удалось выйти на рэпера алжирского происхождения, мы с ним подружились (столько гашиша за один присест я еще не выкуривал), и он стал нашим гидом по парижским гетто, по сравнению с которыми Бирюлево — оазис благополучия. Меня поразило, что местные парни, будучи по рождению французами, искренне презирают Францию и все французское. Предсказать трагедию «Шарли Эбдо» и другие ей подобные можно было уже тогда. Миляга Жан-Мари Ле Пен принял нас в своем роскошном доме и подарил альбом о себе, любимом, с портретом кисти Глазунова на обложке. Я оставил эту гадость в багажнике арендованной машины.

«Люди из подполья» — с этим фильмом произошла дурацкая история. Кулистиков сам предложил снять про молодежные политические движения — я согласился, обрадовавшись возможности показать уродливую физиономию поднимавшего голову нашизма. На фоне подвигов тогда еще активных нацболов путинский комсомол смотрелся особенно гадко. Перед монтажом гендиректор попросил сценарий, прочитал его — и перенес эфир. В результате меня попросили убрать из фильма все упоминания политических брендов, а эпизод с нашистами был полностью вырезан.

«Четверг, 13» — прилетаю во Владикавказ снимать репортаж про кровную месть, в аэропорту раздается звонок из Москвы — оказывается, пока мы летели, в соседнем Нальчике ваххабиты совершили нападение на силовые ведомства, куча жертв, всюду перестрелки — словом, очередная «журналистская удача». Я впервые тогда попал под огонь, видел трупы с раскуроченными от пуль головами и окончательно понял, что работать в горячих точках не хочу и не буду. Репортаж мы снимали на двоих с Ильей Зиминым, талантливым репортером, трагически погибшим через полгода после этого.

«Обыкновенный антифашизм» — в Питере толпа малолетних бонов зарезала насмерть Тимура Качараву, 20-летнего студента философского факультета, вегана, музыканта, просто красивого, умного и талантливого человека. Он возвращался после благотворительной акции по кормлению бездомных, зашел в книжный — и на выходе его атаковали. Это было первое, но, увы, не последнее убийство антифашиста — до этого неонацисты убивали только по расовому признаку.

«Детки» — большая часть этого фильма о беспризорниках снималась в питерских подвалах. Нас предупредили, что это дети, больные СПИДом, гепатитом и вшами, но мы все равно увидели там прежде всего детей, просто очень несчастных и ожесточенных. Меня потом спрашивали, почему я не помешал им на наших глазах употреблять наркотики — сложный вопрос, но, мне кажется, первейшая задача журналиста, выражаясь словами классика, указать болезнь, а не излечить ее. Вскоре после нашего репортажа оксибутират натрия изъяли из свободной продажи в аптеках.

Девушка окончательно меня бросила как раз после того, как я вернулся со съемок фильма о беспризорниках. Я был тогда положительным и многообещающим, но чувства редко дружат с логикой. Это произошло в разгар весны. С разбитым сердцем я мотался по миру, снимая очередной репортаж — на этот раз о людях, сделавших что-то невероятное со своим телом. В Америке я разговаривал с полной девушкой, подвешивавшей себя за крючья, чтобы ощутить биение жизни. Она любила висеть под музыку группы Modest Mouse. На внутренней стороне губы у нее была татуировка cunt. В Тампере мы снимали, как фрик и бодимодификатор Сампа фон Сайборг вгонял тефлоновые шарики под кожу черепа своим клиентам. «Мне нравится, когда люди перестают быть похожими на людей. Люди — это отстой», — говорил он на финский манер неторопливо, с любовью разглядывая свое очередное творение.

В аэропорту Хельсинки я не выдержал и отправил ей смс. Она не ответила.

В поместье под Оксфордом жила леди Аманда — когда мы гуляли по саду вокруг ее старинного георгианского дома, она спросила: «Не правда ли, в том, как я живу, есть что-то чеховское?» Однажды в начале 1970-х леди Аманда приняла ЛСД и собственноручно просверлила себе дырку в голове — чтобы навсегда избавиться от депрессии и расширить сознание. Весь этот процесс она сняла на кинокамеру. Фантастическая женщина. Кстати, ее сын Космо женился на русской и работает в Москве. Иногда мы с ним встречаемся, пьем пиво и смотрим футбол в английском пабе.

Перед съемкой AJ — девушки-киборга, нашпигованной железом, словно самодельная бомба, — я снова дал слабину. Зашел в интернет-кафе и написал бывшей девушке пронзительное письмо, заканчивающееся словами: «...Просто напиши: да или нет?» На следующий день пришел ответ из одного слова: «Нет».

Съемки «принца Альберта» — 65-летнего банковского клерка на пенсии, сделавшего на своем теле более 500 проколов, — прошли словно в тумане. Пасху я застал в Лондоне. В забитой под завязку греческой церкви на Бэйсуотер я помолился о том, чтобы она вернулась.

Потом был фильм на вечнозеленую тему богоборчества и опять масса поездок — кажется, активным передвижением по миру я пытался тогда убежать от одиночества. Стоило мне где-то притормозить больше чем на два дня, как пустота, вызванная ее отсутствием, начинала меня пожирать. Поэтому я не останавливался. Лица и города сливались в одно пятно, штампы в паспорте и лязг ремней в самолетах отбивали бешеный ритм. В Берлине — Авдей Тер-Оганьян, рубивший иконы, в Софии — Олег Мавроматти, распявший себя напротив ХХС. В Амстердаме — Мэрилин Мэнсон. В замке под Веной — Херманн Нитч, один из ныне здравствующих «венских акционистов».

Не знаю, зачем я решил тогда снимать о богоборцах — возможно, это тоже были отголоски цунами. Меня продолжали мучить вечные вопросы, которые уже давно блистательно озвучил Иван Карамазов, и сам же на них ответил: «Не Бога я не принимаю, а только билет ему почтительнейше возвращаю». Но сегодня, когда я вспоминаю то время, меня занимают гораздо более конкретные вещи. Например, размах географии — таких бюджетов на 30-минутные фильмы больше нет и на моем веку, думаю, уже не будет; провокационность темы и свобода ее реализации — мне никто не говорил про чувства верующих и духовные скрепы — тогда это еще были слова из лексики ортодоксальных фриков вроде «православных хоругвеносцев». Россия нулевых, если смотреть на нее из середины десятых, напоминает шахский Иран накануне исламской революции.

Главное событие того года произошло летом. Я ушел в загул: шлялся по барам, бухал, вел вызывающе аморальный образ жизни. Сердце по-прежнему ныло. Свою съемную квартиру с окнами на шумную Бутырку я называл «камерой-одиночкой». Каждый будний день в 7 утра соседка сверху врубала на полную громкость песню «Блестящих» «Я летала», после чего еще в течение получаса цокала каблуками прямо мне по голове. Я ненавидел эту пэтэушницу, эту квартиру, эту улицу, этот город, эту жизнь. А в середине июля сомнительная компания каких-то малознакомых гедонистов затащила меня под Питер на оупен-эйр — и там в дыму и чаду я неожиданно увидел ее. Ну а дальше — как в дурацких ромкомах: слоу-мо, она поворачивает голову, дрожащий луч стробоскопа падает ей на лицо... Иногда старина Случай бывает добр. Или мои молитвы были услышаны? Как и в истории с цунами, у меня до сих пор нет ответа. Семьи у нас впоследствии все равно не сложилось — и в этом была не ее вина.

Тут можно удачно закончить словами великих художников хаоса — братьев Коэнов: «Мы слышали, что наши фанаты создают клубы, где обсуждают наши фильмы и пытаются расшифровать то, что в них якобы зашифровано. Рано или поздно этих людей ждет жестокое разочарование».