Остались в меньшинстве

Я был в семье желанным ребенком. Прекрасные родители, замечательные братья и сестры, понимающая и любящая бабушка. C раннего детства, несмотря на постоянно навязываемый тип поведения — мальчик-девочка, всегда стремился оказаться «без пары» или рядом с мальчиком — пропаганда гетеросексуализма не действовала! Если гетеросексуальные мальчики начинали подглядывать за девочками, то я — за мальчиками. Я искал изображения мальчиков, мужчин в книгах по искусству и втайне любовался их обнаженными телами. В пять лет я лез целоваться к мальчику из детского садика, но это увидела моя мать и отругала меня. В первом классе я сказал одному однокласснику, что отдам ему свои конфеты, если он меня поцелует. Тем же вечером, запинаясь и заикаясь от радости, рассказывал это маме. В моей душе все оборвалось, когда она сказала, чтобы я больше не смел так делать, потому что целоваться с мальчиками — грех. Уже следующим вечером я стоял на коленях в своей комнате, со слезами на глазах шепотом просил прощения у Бога и просил не отправлять меня в ад. Где-то с 5-го класса мне стало стеснительно появляться в мужской раздевалке в школе, я даже в мужской туалет не ходил. В 13 лет я влюбился в парня. Меня разрывало на части. В мою правильную жизнь закралась громадная ошибка, и этой ошибкой стал сам я. Наверное, в геях я видел каких-то невообразимых существ, схожих с инопланетянами. Я признавал их существование где-то там, за тысячи километров от моего Богом забытого города. Считал, что люди с «нетрадиционной» ориентацией все творческие, этакая богема, клубные жители, с которыми у меня априори не может быть ничего общего. Но, как оказалось, провинциальный заучка тоже может быть геем. Как и многие, наверное, я не хотел становиться геем, быть геем, точнее. Я хотел иметь обычную семью, детей, жену. Сам себе задавал вопрос: «Кому я такой нужен, гребаный педик?!» А самое интересное то, что никто и никогда не пропагандировал мне гомосексуальность, даже наоборот: убеждали, что это страшно и плохо. В медицинском справочнике о гомосексуальности меня обозвали половым извращением и психическим расстройством. Пытался отгонять мысли о парнях, читал даже какие-то сайты, где обещали вылечить гомосексуализм и рассказывали, как это сделать. Почитал и понял, что это полнейшая лажа на уровне знахарей и экстрасенсов. В моей голове крутилась только одна фраза: «Я пидарас, я пидарас, я пидарас». По одному из чертовых каналов этой не менее чертовой страны однажды шла передача об ЛГБТ. Мое семейство бурно среагировало. Мать назвала гомосексуалов — а значит, и меня в том числе — мутантами; отец готов выйти с оружием и самолично убивать подобных; старшая сестра за то, чтобы «их» лечили в психбольнице. В школе травили. Я стал думать, что хожу неправильно — виляю попой, и пытался «выпрямить» походку. В итоге у меня стали болеть суставы и хрустеть в коленях, голени и тазу кости. Учительница русского всем говорила, что я гей, и всячески унижала на уроках. А наш учитель ОБЖ вообще отпускал пошлые шуточки, что он любого гея поставит на колени на сеновале. Я на литературную городскую олимпиаду написал рассказ о том, что волновало: историю любви двух мальчишек. Почему-то преподавательница литературы не отправила работу и отшутилась. Спустя два года я узнал о закрытом педсовете с вызовом родителей. Ад в школе не прекращался. Я закохався в однокласника. Мені було все одно, що він росіянин. Все одно, що він натурал. Нехай і злий, зі смаком крові на розбитій його кулаком губі, з образами однокласників і з гірким відчуттям самотності. З тих пір я дуже боявся закохатися в кого-небудь. У меня был хороший друг, ну я ошибочно считал его другом. Когда все накипело, я рассказал ему, что люблю мужчину. Он через пару часов нажаловался старшекам, и они, подкараулив меня, избивали и издевались надо мной, мой первый сексуальный опыт был с бутылкой. Когда я одного одноклассника спросил: «За что ты так геев ненавидишь?» — он вменяемого ответа дать не мог, но после долгих расспросов ответил: «Ну все же их ненавидят. Они в жопу долбятся, и вообще это не мужики, а бабы». Другой мой одноклассник, будем называть его В., даже пытался меня изнасиловать. Мы сидели в туалете и дискутировали на тему геев. Когда я начал высказывать свое мнение, он как подбежит ко мне и начнет расстегивать ширинку. Я напился таблеток из домашней аптечки. Потом очнулся в больнице. Оказалось, что это психиатрическая больница. Приятного там мало, большая часть людей — это либо алкоголики с белой горячкой, либо наркоманы и душевнобольные. В 14 лет меня жестоко избили прямо в центре города, знаете, за что? За серьгу в ухе. Одевался я тогда, как все, был бритый налысо. Сказали, что если увидят снова, то пустят по кругу, как шлюху. Сломали три пальца на руке, на моем теле и лице были многочисленные ожоги от сигарет. Я получил ножевое в живот, провел в реанимации несколько дней, истекал кровью, бредил, дважды остановка сердца. Я рассказал сестре о своей ориентации. Она сказала, что я не могу жить в Таджикистане, ведь моя семья влиятельная и знаменитая, мол, я буду позором семьи. В 15 лет я рассказал обо всем маме, потому что устал тихо плакать в подушку. Первая реакция мамы: «Этого не может быть... Тебя изнасиловали?» Мне было очень плохо, в порыве чувств начал плакать и говорить ей, что она родила не того сына, которого хотела, извинялся. Выслушав, она сказала, что мне надо лечиться и рвать отношения с парнем: «Это вредно для здоровья». Слова любимой матери «мне не нужен сын-гей» были как нож в сердце. Мать решила, что церковь и религия помогут исправить мою ориентацию, и в результате три года каждое воскресенье она тащила меня в церковь. Дома — вечные скандалы со стороны отца. Он бил меня и всячески унижал, просто подозревая. На моем дне рождения, увидев двух юношей, заявил, что они пришли меня насиловать. Пошел в 10-й класс и снова влюбился. У нас с ним была только дружба, и мне этого хватало. Да на фиг секс мне не нужен был тогда. Я хотел целовать его, обнимать, быть рядом, засыпать на руках и читать книжки вместе. Когда его папаша увидел, что его сын звонил мне, он дико наорал на него и умудрился сломать ему руку. Я содрал обои в комнате, нарисовал его портрет на полстены. Мы повесили замок на мосту влюбленных. А еще он сделал мне торт. Я сказал родителям, либо они меня принимают, либо нет, на что получил ответ: ты нам больше не сын. Я просто ушел из дома. Собрал небольшую сумку вещей, на карте было 5200, которые бабуля дала на костюм. Собрался и уехал в Питер.

Я росла в благополучной семье, у меня замечательные родители и старшая сестра. Мама с ранних лет говорила мне, что гомолюди — это отвратительно. Что геи — грешники, которых нужно сжигать, лесбиянки — отродья, которых следует расстреливать. С самого детства мне нравились девушки, но я просто не хотела признавать это. Я скорее поверила бы в Деда Мороза или в то, что он гей, чем в то, что когда-нибудь влюблюсь в девушку. Мне тогда казалось, что я мальчик, запертый в теле девочки, что я ошибка природы. Я на дух не переношу мужской пол. Так как, начиная с моего отца и заканчивая моим бывшим парнем, в мою сторону были оскорбления и рукоприкладство (меня били в младенчестве). Я поняла, что люблю девочек, еще в детском садике. Я всегда защищала их и помогала им, относилась к ним нежно и трепетно. Один раз меня попытался поцеловать мой (на тот момент) парень, и меня чуть не стошнило (извините за подробность), я просто сомкнула губы и не ответила на поцелуй. Не могла поделиться этим с друзьями и родителями, поэтому забила в поисковик глупый вопрос: «Может ли девушка влюбиться в девушку?». Я не могла спокойно находиться с девчонками в раздевалке на физкультуре, мой организм выдавал мне такую реакцию на одноклассниц, которую я не понимала. И вот первые полгода после осознания все было нормально, пока мне не захотелось хотя бы перед кем-то открыться. Под руку попалась одноклассница. Когда я сказала: «Только не рассказывай никому, пожалуйста», — она включила диктофон на телефоне. А потом меня шантажировали, мол, если ты не сделаешь вот это и это, я отправлю эту запись твоим родителям. А потом мне написал ее «парень», который сказал, что таких, как я, надо сжигать. В 11 лет у меня появилась первая девушка. Ее посадили со мной за одну парту. Мы друг друга любили! Тогда я еще думала, что если бы я была мальчиком, я бы непременно женилась на ней. Мечтала о том, как мы состаримся вместе. Сложностей было много, но самая большая сложность в том, что я с Кавказа (у нас за такое убить могут). Моя школа — это ад, состоящий из быдла и гомофобных учителей, которые считают, что ЛГБТ-движение — это болезни Америки и Европы. В 6-8-х классах это было видно особенно ярко: меня запирали в мужском туалете, били, душили, забирали еду, в общем, травили морально и физически, пока я не сдалась и не перешла в новую школу. Знаете... гомосексуальность вовсе не радужна. Рыдать в подушку, до синяков колотить себя, приговаривая: «Ну что с тобой такое, будь нормальной, будь нормальной!», — шарахаться ото всех — себя, родителей, учителей, одноклассников, прохожих незнакомцев — не круто, не модно и совсем не прикольно. У меня было четыре попытки суицида, к сожалению, не увенчавшихся успехом. До конца 9-го класса меня ежедневно избивали. Доходило до переломов, сотрясений мозга. Еще у меня теперь кривой нос и смещение шейного позвонка. Каждый день мне в спину кричали: «Уродка! Жирдяйка! Лесбуха! Такой нельзя быть! Это грех! Лучше бы ты умерла, когда родилась! Лучше бы ты вообще не рождалась!» Информация в интернете есть, но ты все равно чувствуешь себя одиноким. Ты один в сибирской жопе мира. И у тебя на полном серьезе минус 40 зимой, в 60 километрах от города ходят медведи, и не то что гей-клуб, даже адекватного психолога тут не найдешь. Мои родные не гомофобы, но вряд ли обрадуются такой новости. Так уж вышло по воле случая, что мой отец — депутат «Единой России». По своей глупости я заявила матери, что влюбилась в девушку. Мою мать словно подменили. Она рыдала и говорила, что это самая большая катастрофа в ее жизни. Я старалась понять, старалась ее успокоить, объяснить, что я счастлива, что никакой катастрофы в этом нет. Мать вскакивает, с бешено горящими глазами сметает стол в сторону (она у меня хрупкая, ниже и меньше меня вдвое), подбегает ко мне, хватает за ворот рубашки и кричит прямо в лицо: «Тебя совратили! Я им тебя не отдам! Слышишь, дура, не отдам!» Она еще долго орала на меня, истерила матами, говорила, что воспитала чудовище, что ей надо было еще больше бить меня в детстве, чтобы я не превратилась в изгоя общества. Потом успокоилась, пришла в себя, читала лекции про генеалогическое древо и про то, что я его прерву, если влюблюсь в девушку. После моего каминг-аута она собрала семейный совет, где два часа на пару с моей теткой убеждала меня в том, что я «зажралась», что я дура, извращенка и ненормальная. Она забрала у меня интернет, телефон, сожгла все плакаты и альбомы моих любимых групп, заставила прекратить общение со всеми друзьями. Она считает, что геи и лесбиянки — потенциальные носители болезней, и каждый из них так и мечтает соблазнить ребенка. Многим отчего-то кажется, что если любишь девушку, то обязательно готова спать с кем придется, да к тому же еще и сексуальная маньячка. Мама потащила меня в церковь, где со мной провели беседу, пытаясь втолкнуть в мою голову одну простую мысль: я отвратительное ничтожество и должна сгореть в аду. Но можно исправиться, если я буду то же самое испытывать по отношению к мужчине. Я спросила, разве можно полюбить человека насильно? На что мне ответили, что то, что я чувствую, не любовь, а ужасный грех. Во время очередной ссоры мама сказала мне прямым текстом: «Ну и чье счастье выберем: твое или мое?» Набравшись смелости, я рассказала отцу. Его ответ меня поразил: «Вот и отлично, зато до конца учебы в подоле не принесешь». На мое 14-летие меня изнасиловал мой дядя, брат матери. Он говорил, что я просто маюсь дурью, но это можно излечить при помощи «хорошего члена». Так что мой первый опыт был не с «противной Богу» лесбиянкой, а с 40-летним, вонючим, пьяным, жирным, но православным, добропорядочным натуралом. Мама не поверила, когда я ей рассказала, она просто схватила меня за волосы и принялась бить головой о шкаф. В ноябре у меня начались проблемы со здоровьем. Мать купила мне тест. Он оказался положительным. Их счастью не было предела. Родишь и станешь нормальной, твердили они как заведенные. Я вспоминала это изнасилование, и мне хотелось сдохнуть. Потом мама отвела меня к психотерапевту. Так я провела неделю в психушке. Одну из самых ужасных недель в моей жизни. Доктор предложил ввести меня в гипноз и перевернуть мое мнение, у него это не вышло. Бабушка была в бешенстве, предлагала меня отдать в монастырь. А весной я снова влюбилась. Я читаю ей стихи наизусть. И хотя встречаться нам запретили, мы не перестали видеться. Она очень вкусно готовит, и мы обменялись кольцами. Я сбежала из дома. У меня не было с собой ни документов, ни вещей. Я ночевала у подруги, благо ее родители уехали на дачу. Моя мать позвонила моей девушке и угрожала ей тюрьмой. Не знаю, могла она реально посадить ее, или это были пустые угрозы, но тогда мы так устали, что другого выхода просто не видели. Меня и мою девушку забрала скорая. Таблетки. Когда меня выписали, мать сказала одну фразу, которая будет преследовать меня еще долго, если не всегда: «Думала, все будут радоваться, что ты выжила?» Я приняла свою реальную сущность и наконец разрешила себе просто быть счастливой. Почему две любящие друг друга девушки не могут держаться за руки и поцеловать друг друга прилюдно, но я обязана наблюдать стоящую передо мной колоритную парочку — мужчина нагло лапает за задницу свою девушку, пытаясь просунуть ей руку в трусы, а она лишь хихикает, продолжая вертеть филейной частью?