Каша из-за топора
Ситуация с министерством культуры никогда не была особенно хорошей, но сейчас она стала просто дрянь. Такой был анекдот во времена Советского Союза еще — мальчик идет, подходит к грузину (считалось почему-то, что грузины — алчные) и говорит: «Дяденька, вы не подскажете, где здесь библиотека?» А тот деньги считает и говорит: «Дэлом, дэлом, малчик, надо заниматься!» То же самое примерно сейчас с министерством культуры: ты им про памятники, а они тебе в ответ говорят примерно такие слова.
Ильинская часовня находится в деревне Лазарево, в Республике Карелия, на границе с Мурманской областью. Точная дата постройки неизвестна, датируется
Конкурс выиграла новгородская компания «Реставратор». В конце прошлого года мне звонит академик Вячеслав Петрович Орфинский, который очень активно борется за памятники Карелии. Просит срочно приехать в Лазарево. Я поехал на машине из Кириллова, туда-обратно около 1500 км получилось. Деревня брошенная, там давно никого нет, на GPS она не отмечена. Мы едем вдоль изрезанных берегов озера, катаемся уже четыре часа, смеркаться начинает, а найти деревню не можем. Наконец какого-то мужичка встретили, он нам дорогу указал. Мы приезжаем туда и смотрим: три парня, молодые рабочие, лет по двадцать с хвостиком, которые и объясниться с нами могли с трудом. Понятное дело, что о научной реставрации они ничего не знают и ничего не умеют.
Когда ведутся реставрационные работы, каждый элемент имеет свою бирку на так называемом маркировочном чертеже. Каждый элемент маркируют, чтобы объект можно было восстановить в первоначальном виде. А они разобрали самую старую в Карелии деревянную часовню и не замаркировали бревна. Говорят, что мелом что-то рисовали, а надписи стерлись, но я думаю, там и мела не было. Старые бревна выкинули, полы
Я глубоко убежден, что в фирме «Реставратор» рассчитывали на то, что в такую глушь никто с проверкой не приедет. Все обнаружилось случайно. Ученик Орфинского поехал туда взять керны — вынуть из бревна фрагменты, чтобы по слоям определить возраст древесины. Поняв, что происходит, Орфинский начал гнать волну, приехали чиновники из местного министерства культуры, местный журналист, три человека из методсовета (федеральный научно-методический совет при министерстве культуры РФ. — Правила жизни) — я и еще два специалиста из Карелии. И представители карельского министерства под давлением публики вынуждены были остановить работы.
То, что сделали с часовней — грубейшее нарушение правил реставрации. Международные стандарты по реставрации деревянной архитектуры, которые Россия подписала, гласят: необходимо использовать исторический материал, исторические технологии, исторические инструменты, и рабочие должны быть специально подготовлены. А они все ровно наоборот сделали — другим инструментом, по другим технологиям, и рабочие безграмотные. Венецианская хартия 1964 года говорит, что основной принцип реставрации — это сохранение материальной культуры: то, что сохранилось и дошло до нас является самой главной ценностью, это то, что мы пытаемся сохранить. А они взяли и выкинули полы XVI века. Слава богу, просто положили в стороне — как ненужные, так что совсем эти полы не утрачены. Работы остановили, фирма «Реставратор» прислала новых рабочих, якобы специалистов, которые перевезли бревна в Сегежу — где Ходорковский сидел, — чтобы там уже часовню собирать. Через некоторое время меня снова вызывают. Я приезжаю — смотрю, а там чашки (углубления для соединения бревен. — Правила жизни) вверх смотрят, хотя в оригинальном варианте они вниз направлены. Спрашиваю человека: «Скажите, а почему вы сделали чашки вверх?» А он мне говорит: «Знаете, я подумал, что так воды меньше попадать будет». Это значит, что человек вообще ничего не слышал о Венецианской хартии. Я его спрашиваю: «А вы когда-нибудь по дереву работали?» — «Да, — говорит, — конечно, у нас в Новгороде музей под открытым небом». Я смотрю их инструмент и понимаю, что к реставрации он не имеет никакого отношения. Купили советские топоры и работают.
В Сегежу приехала министр культуры Карелии, она сказала, что работы нужно остановить и сделать все, чтобы сохранить часовню. Я даже удивился. По идее, местные власти обязаны расторгнуть контракт и лишить лицензию фирму, которая берется за реставрацию и уничтожает памятник, но этого не происходит. Местный министр культуры не хочет ругаться с федеральным, насколько я понял, и там еще много других факторов. Я сначала не понимал, почему при проведении конкурсов на реставрацию ставят такие маленькие сроки — ведь очевидно, что они заведомо невыполнимы. А недавно Навальный рассказал про некоторые объекты в Сочи, где срок — 1 день. Навальный говорит — и я склонен с ним согласиться, — что это делается для того, чтобы конкурс выиграл только тот человек, на которого он рассчитан. Понятно, что за день ничего не сделаешь, но в контракте есть приписочка, которая позволяет по договоренности с заказчиком растягивать сроки. То же самое, видимо, происходит и в реставрации. Только в Сочи за большие деньги плохо строят, а памятники архитектуры за большие деньги уничтожают. Таких примеров много. Городу Белозерску было в 2012 году 1150 лет. Губернатор Вологодской области обратился к президенту, чтобы Москва выделила деньги на реставрацию белозерской Ильинской церкви. Это XVII век, там сохранилась уникальная живопись по дереву — около 30 квадратных метров. Деньги были выделены, но конкурс проводился так же, как с Ильинской часовней, так что его выиграла фирма «Рога и копыта». Они мне сразу звонят и предлагают субподряд. Я спрашиваю: «А у вас материалы есть?» Конкурс ведь летом проводился. Они мне говорят: «Да что там материалы!» Тогда я спрашиваю: «А вы до этого по дереву работали? Можете назвать сделанные вами объекты?» — «Да, — говорят, — но так, навскидку, объекты вспомнить сложно». Я работаю 41 год, меня ночью разбуди — я с ходу могу на пальцах двух рук перечислить сделанные объекты. Выяснилось, что раньше эта фирма ничем таким не занималась. И при этом выиграла конкурс. А на все работы — три месяца. От субподряда я тогда отказался. За такие сроки работу выполнить нельзя, тем более материала нет. Это же не ударная комсомольская стройка, а исторический памятник. Но я был автором проекта реставрации, из министерства культуры мне прислали бумагу, что мне надо вести авторский надзор.
Когда эта фирма начала работать, они привезли другой материал — было сделано из сосны, а они привезли елку, надо было зимнюю — они привезли летнюю. Бревна взяли другого диаметра, работали не историческим инструментом, а бензопилой, ну и так далее. Я пишу в журнале надзора: работы остановить. А прораб, молодой парень, мне говорит: «Ты типа не парься, мы обо всем договорились, ты только мешаешь процессу». Когда ты бессилен что-либо сделать, естественно, это угнетает дико. Когда работы надо было сдавать и строители приехали ко мне подписывать акт, я им сказал: «Ребят, я этого сделать не могу, я вас предупреждал — это не работа». Понимаете, я ученый, я должен фактам в глаза смотреть. Если дипломат не идет на компромисс, то он не дипломат, а если ученый идет на компромисс, то он не ученый. Мне говорят: «Давай "пи" вместо 3,14 сделаем 2,8, ну что ты уперся в эти 3,14!» Но я не могу сказать: «А хрен с ним, надо же договариваться, пусть будет 2,8».
Тогда как раз новым министром культуры стал Мединский, и Константин Михайлов из Архнадзора смог как-то устроить, что я к нему на прием попал. Это отдельная история вообще: мне 600 км туда и 600 обратно, в Москве я сутки. Приезжаю, сижу хрен знает сколько в этой приемной и потом три минуты с Мединским беседую — ни о чем. Он говорит: «Вот у меня есть помощник, который с вами созвонится и все вопросы решит». Действительно, звонит мне его зам: «Что вы хотите?» Я говорю: «Во-первых, чтобы остановили эти работы, а во-вторых — лишить лицензии этих людей, потому что они испортили памятник». Он мне говорит: «Это ваша личная точка зрения». Тогда я сказал: «Простите, я член методсовета, технического совета, лауреат Государственной премии, у меня 41 год стажа, и вы мое мнение равняете с мнением людей, у которых образования — два класса, три коридора».
В результате из министерства приехала комиссия — молодой парень, лет 30 с небольшим. Спрашивает, кто готов подписать акт о выполненных работах. Музей — готов, технический надзор — готов, департамент культуры области — готов. А кто против? Я против. Все выходят, мы остаемся с этим молодым человеком. Он мне говорит: «Вам надо подписать акт». Тогда я ему отвечаю: «Вот здесь, извините, я сделать ничего не могу. Вы человек молодой, а я изучал марксизм-ленинизм еще — там есть такой метод абстрактного мышления. Вот представьте себе на секундочку, что вас завтра здесь не будет». Он встрепенулся. Я говорю: «Дай вам Бог тысячу лет жить, может, вы завтра станет министром, премьером, президентом. Но я-то отсюда никуда не денусь — я умею делать только это, и я этим занимаюсь всю жизнь. И вы уедете, а меня спросят: Попов, это ты подписал то, что памятник уничтожили?» Короче говоря, объект до сих пор не закрыт. Не знаю, выплатили или не выплатили этой фирме деньги, но лицензию у нее не отобрали. Я все время предлагаю: ребята, давайте разбирать то, что они сделали, проводить нормальный конкурс. А памятник гибнет, уже второй год. Министерство культуры выдает тысячи лицензий на реставрационные работы — в стране просто нет столько фирм, которые могут это нормально делать. Это значит, что есть фирмы, у которых стол, стул, телефон и счет в банке. Они ведь могут дать любую сумму отката, а потом свистнуть в середине лета в два пальца — приходите к нам, ребята, на субподряд! А то, что ребята в такие сроки ничего не сделают, не беда, работу ведь свои принимают. Как мне тот прораб сказал: «Мы уже обо всем договорились». У нас нигде не учат реставрации, у нас нет специалистов. Те, которые были, не берутся за федеральные проекты, потому что не могут так работать.