УСТЬ-ЯНСКИЙ РАЙОН, ЯКУТИЯ. Последние секунды между небом и землей, отчаянные, но уже бесполезные попытки пилотов спасти ситуацию, взрыв — горючего в баках столько, что шансов выжить не остается почти ни у кого. Чудом спасутся только четверо. Родственники уже все знают, но ни спасателей, ни медиков, ни полиции на месте катастрофы по-прежнему нет. Программа с идиотскими шутками в самом разгаре, и «Первый» канал не ломает сетку и не выходит с экстренным выпуском: за всю будущую неделю «авиационному происшествию» посвятят меньше десяти минут эфира, даже несмотря на то, что на борту был функцио­нер «Единой России». В конце концов родственники пассажиров сами отправятся на место падения — и сами найдут все, что от них осталось.

Что-то не сходится, правда? Мы же знаем, как выглядит российская авиакатастрофа, и знаем, что выпуски новостей о любой из них стандартны, как комментарии российского футбольного чемпионата: вот первые списки, первые озабоченные спасатели и первый косноязычный следователь, МАК еще отмалчивается, вот нашлась камера наблюдения, вот плачущие родственники у табло аэропорта — все строчки покраснели, аэропорт закрыт, директор авиакомпании куда-то спрятался. Зато кому-то из журналистов наконец повезло добраться до убитых горем людей, которым сейчас меньше всего нужно, чтобы им светили в лицо накамерным фонарем: «Здравствуйте, представьтесь пожалуйста, что вы чувствуете в данный момент?»

Но история Ми-8 «Полярных авиалиний», упавшего 2 июля в полусотне километров от поселка Депутатский в Якутии, сложилась именно так. Погибли 24 человека, половина из них — дети, самому младшему не было и двух недель. Выжили пилоты Михаил Бельков и Иннокентий Бандеров, бортмеханик Михаил Слепцов и только один пассажир — Эрэл Горохов. Поиски долго не могли начать из-за тумана и пурги, потом все силы бросили на поиски трехлетнего Андрея и двенадцатилетнего Олега Левковец — о том, что они выжили и убежали куда-то за сопку, о которую разбился вертолет, рассказал Горохов. Спасатели с добровольцами еще не знали, что тратят время зря — на останки детей потом укажет генетическая экспертиза.

В этом рейсе погибали целыми семьями, но после коротких поисков и традиционного «дело возбуждено» все резко остановилось. В конце концов родственники тех, кого так и не нашли, сядут на снегоходы, возьмут в охапку участкового с фотоаппаратом — и сами отправятся на место крушения. За первый же час под снегом найдут останки еще шестерых человек, которых никто уже не собирался искать. Газета «Якутск вечерний» позвонит спасателям — они будут кивать на Хабаровск: операцией руководил региональный центр МЧС; потом следователям — там скажут, что поисковики-самоучки нашли какую-то мелочь, можно было и пропустить; еще будет звонок в МАК, расследующий все авиакатастрофы, — там ответят дословно: «Проверяли все, но, как говорится, когда не свое ищешь...»

Следствие как-то продолжается, генетические экспертизы — тоже, на сопки падает снег. Под ним — еще пятеро погибших.

БАНГАЛОР, ИНДИЯ. Каждое рабочее утро генеральный инспектор полиции Бангалора Бхаскар Рао решает, в какой из офисов ему нужно ехать сегодня. С 1 августа 2013 года, как сообщает Deccan Chronicle, ему приходится совмещать должности руководителя двух подразделений района — к его прежним обязанностям в отделении внутренней безопасности добавилась должность в учебном отделе округа. В индийской полиции остро не хватает офицеров высшего звена, и генералам вроде Рао приходится курировать несколько отделов сразу.

Прибывая в свой офис на Ричмонд-роуд, большую часть своего времени Рао посвящает рабочей переписке. Например, ему нужно выяснить, когда именно новые сотрудники должны пройти переподготовку. Он составляет запрос в учебный отдел, требуя выслать ему расписание учений. На следующий день Бхаскар приезжает в другой роскошный кабинет в Карлтон-хаусе и диктует ответ самому себе: «В ответ на ваше письмо от такого-то числа с запросом о сроках учений присылаю утверж­денное расписание. Отмечаю, что оно не подлежит пересмотру. Бхаскар Рао, генеральный инспектор, учебный отдел».

«Я обязан соблюдать единообразие документооборота, — объясняет Рао, служащий в полиции штата Карнатака с 1990 года. — Временами я даже составляю довольно жесткие письма в свой адрес, если ответа из другого отдела приходится ждать слишком долго».

Генеральный инспектор не видит ничего удивительного в том, чтобы писать письма самому себе, отвечая на них иногда спустя недели — работа чиновника даже в полиции состоит в основном в бесконечной работе с документами и переписке с другими департаментами. Подавляющая часть документооборота в огромной и технологически неравномерно развитой Индии по-прежнему происходит с помощью официальных бумажных писем. Работа некоторых клерков — «бабу» — состоит в том, чтобы помещать маленькие конверты в большие конверты и пересылать дальше.

Истоки индийской бюрократии, не раз признававшейся худшей в Азии, принято искать в британской колониальной администрации, соединившей диккенсовскую формалистику английской судебной системы с местными традициями непотизма. Коррупция и мошен­ничество чиновников в Индии считались проблемой уже в XVII веке; спустя двести лет в Калькутте начали использовать отпечатки пальцев, чтобы индийцы не получали жалованье несколько раз под разными именами.

После обретения независимости штат чиновников страны увеличился с 1010 человек в 1947 году до 6,4 млн в 2010-м. По оценке независимой консалтинговой компании, главные проблемы индийской бюрократии — крайняя медлительность, зарегулированность, коррупция и отсутствие какой-либо ответственности за решения. Во время забастовки налоговых инспекторов в 1980-е их работу выполняли военные — и собираемость налогов на время повысилась в пять раз. Время рассмотрения исков в суде часто достигает двадцать лет; некоторые проекты строительства дорог или ирригационных сооружений не закончены и спустя тридцать лет после запланированного срока.

Само слово «бюрократ» уже не обладает в Индии отрицательным подтекстом — даже выпускается журнал «Бюрократия сегодня». Основатели журнала утверждают, что его аудитория ответственна за 70% ВВП страны. Индийского бюрократа практически невозможно уволить, особенно если он правильно составляет документы, а регулярные расследования коррупции даже на уровне министров страны не приводят к каким-либо системным изменениям ситуации.

«Я продолжаю делать свою работу, — резюмирует Рао. — Переписка будет продолжаться, пока учебный отдел не возглавит другой офицер».

ВЕДЕНСКИЙ РАЙОН, ЧЕЧНЯ. 24 января в Веденском районе были ликвидированы 13 боевиков, в том числе известные полевые командиры Хусейн и Муслим Гакаевы. Эта новость мало кого заинтересовала: боевиков на Кав­казе убивают каждый день, и никто на эти сообщения даже головы не поворачивает. Но братья Гакаевы были мне очень интересны. Их отряд был последним реальным очагом сопротивления Кадырову. Пока они сидели где-то там, в горах, его власть не была абсолютной. Прежде всего не в реальности, а в умах: они смеялись над ним, а этого себе никто позволить не может.

Отряд Гакаевых был самым сильным и легендарно неуязвимым. Он базировался в Веденском районе, в лесах вокруг родного села братьев — Эли­станжи. Хотя власть Рамзана тотальна, а Чечня набита войс­ками, партизаны десять лет владели этими горами.

Боевики записывали ви­деоролики, в которых приглашали Рамзана их навестить: «Ну что же ты все не едешь, мы так тебя ждем». Вообще, Хусейн Гакаев, по крайней мере внешне, был интеллигентного вида человек, не гнавший, как это обычно водится у боевиков, злобные телеги за джихад. В обращениях он говорил мягко, спокойно и по делу.

В конце концов они так соскучились, что без приглашения пришли в гости. 29 августа 2010 года отряд под командованием Хусейна Га­каева на несколько часов захватил Центарой, родовое село Кадырова, наверняка, самый охраняемый объект в стране после дачи Путина. Боевики сожгли несколько домов приближенных Рамзана и осадили резиденцию, где в тот момент находился он сам. Позже местным жителям под страхом смерти было запрещено что-либо рассказывать, и мы не знаем, что там произошло. Говорят, боевики кричали в мегафон, что страшно хотят видеть Рамзана. Но тот не вышел — и Гакаеву пришлось уйти. Двенадцать боевиков, оставшие­ся в селе, чтобы прикрыть отряд, взорвали себя «поясами шахида». Рамзан, безусловно, умеющий держать лицо, гордо фотографировался на их фоне. Но что это было за оскорбление, трудно передать.

Как боялись братьев, я понял, когда увидел подготовку дороги, по которой Кадыров должен был ехать в Ведено, — вдоль всего пути от Грозного через каждые двести метров стоял автоматчик. В бессилии кадыровцы сожгли дом дядьки и тетки Гакаевых в Элистанжи — я видел этих стариков, в трансе сидящих на холодильнике посреди пепелища. Односельчане боялись даже пустить их погреться — кадыровцы решат, что ты пособник, будут пытать.

Летом 2010 года Гакаевы — а вслед за ними и остальные чеченские командиры — заявили, что выходят из подчинения Доку Умарова. Это стало результатом долгого конфликта: братья были не согласны с тер­актами против мирного населения России, которые поддерживал Доку. Братья считали, что это лишает партизан поддержки местного населения. Чеченские полевые командиры избрали Хусейна Гакаева своим «амиром».

Нельзя сказать, что отряд Гакаевых был чист в этом смысле: например, в 2008 году партизаны расстреляли семью главы администрации села Агишты, который выдал кадыровцам троих боевиков. Да и по части терактов братья не отставали: они подготовили десятки смертников — но те взрывали только военных и милиционеров. Правда, через год конфликт был улажен — после московских митингов Умаров объявил мораторий на теракты.

Год назад Рамзан Кадыров получил неожиданный подарок: Т., один из членов отряда Гакаевых, полностью заросший бородой 23-летний парнишка, вышел из лесу и сказал, что проведет кадыровцев на базу. Почему он это сделал, мало кто знает, но, похоже, это решение Т. принял, когда боевики убили его товарища, уличенного в попытке предательства. В сети есть видео, где партизаны допрашивают и бьют связанного беднягу, а сзади сидит Т. и как-то странно на это смотрит. Кажется, в этот момент отряд Гакаевых и подписал себе приговор.

23 января кадыровцы свалились им на голову. Гакаевы стали уходить, преследование было трудным: боевики оставляли небольшие группы смертников, прикрывавших отряд, восемь полицейских были убиты. Но в конце концов их окружили. Почти сутки оставшиеся двенадцать партизан отстреливались, пока не кончились патроны, а потом взорвали «пояса шахида». Летом Доку Умаров отменил мораторий на теракты против мирного населения.

КИРИБАТИ, ТИХИЙ ОКЕАН. Тот, кто живет у океана, раньше других видит, как умирает мир. В этой фразе мне нравится все, и в том числе — как я ее услышал. Старый ями сказал это, показывая мне большое шестиместное каноэ, ждущее покраски. На тайваньском острове Лань ями жили задолго до прихода китайцев, и раз в поколение каждая семья должна спустить на воду хотя бы одну лодку. Старик раздраженно ходил вокруг своего каноэ. Он ждал этого момента 30 лет, но за это время на его глазах в океане исчезло несколько видов рыб, изменилась сила приливов, а участившиеся штормы разрушили берег.

Он показывал мне каноэ, и я кивал, но думал о другом. Я думал о том, что из всех фильмов про апокалипсис мне больше всего нравятся фильмы про зомби, особенно те, где показано начало эпидемии. Как правило, первый зараженный попадает в обычную больничную палату, и если бы врачи обратили внимание на странные симптомы, все было бы иначе. Но врачи не делают ничего, а когда больной умирает, они просто закрывают его лицо простыней, даже не думая о том, что совсем скоро он встанет. Но дело, конечно, не в зомби.

Совсем скоро я окажусь на Кирибати. Маленькое государство, состоящее из 33 небольших атоллов, лежит посередине Тихого океана, и Word подчеркивает его название красным. Прямо сейчас билеты лежат передо мной, и я думаю, что если бы их не было, то 17 октября я, как и все, пропустил бы новость о гражданине Кирибати Иоане Теи­тиота, который попросил убежища в Новой Зеландии. Он убеждал чиновников, что его страна погибает, уходя под воду, и ему страшно за будущее своих детей. Если бы это прошение удовлетворили, Теитиота стал бы первым на земле климатическим беженцем. Но иммиграционный трибунал Новой Зеландии отказал, и, если честно, я думаю, они поступили правильно, потому что формулировка отказа была такой: «Реальность заключается в том, что все население Кири­бати вынуждено сталкиваться с деградацией окружающей среды».

Вскоре после этого большой материал о Кирибати опубликовал американский Bu­sinessweek. На обложке, на фоне одного из атоллов, было написано: «Этой страны скоро не будет. И не ее одной». Слова «и не ее одной» тонули в сверкающей лазоревой воде, потому что апокалипсис — это не всегда арматура, бетон и асфальт.

В той статье Теитиота упоминается лишь вскользь. По сути, это интервью с президентом Кирибати Аноте Тонгом, который все десять лет своего президентства говорил о том, что, в общем-то, знают все: к 2100 году уровень океана поднимется на 70-80 см, и для большинства атоллов Кирибати, где высота над уровнем моря составляет полтора-два метра, это приговор. Впрочем, несколько раз в году «королевские приливы» уже сейчас перехлестывают через атоллы, отравляя почву соленой водой. «Очень скоро мы потеряем наш дом, — говорит Тонг. — Но это сделали не мы. Это сделали вы».

В 2011 году, пытаясь обратить мировое внимание на проблемы государства, которого скоро не станет, Кирибати посетил генсек ООН Пан Ги Мун, но этого визита никто не заметил. Лишь в нескольких газетах появилось сообщение о том, что во время визита охрана генсека требовала, чтобы в его номере всегда был спасательный жилет.

Так получилось, что я решил поехать на Кирибати вечером того дня, когда гладил свежеструганные борта ямиского каноэ — просто потому, что мы много говорили об этой стране. И сейчас, задолго до поездки, я, кажется, знаю о Кирибати все, и даже могу подсчитать, когда его не станет. Но пока я еще здесь, в Москве, я часто смотрю фильмы про зомби, потому что действительно их люблю. Каждый раз я жду, что врачи обратят внимание на странного больного, но они не обращают, и когда мертвец встает и начинает убивать всех вокруг, я чувствую что-то вроде неловкой радости. Те, кто погибают от укусов, конечно, платят за чужую беспечность, но они платят за беспечность, и это честно.

Но думаю я, конечно, не об этом. Сейчас, задолго до поездки, я думаю о том, как вести себя там, на Кирибати. Как мне говорить с людьми? Ответа у меня нет, но я надеюсь все будет просто — так же просто, как разговаривать с тем, кто скоро умрет. Главное — быть естественным, говоришь ты себе в таких случаях. Если хочется смеяться — надо смеяться, иначе он решит, что ты хоронишь его до смерти.

ЛАС-ВЕГАС, США. В апреле Майкл Фелпс занял 11-е место на турнире по гольфу, учрежденном Майклом Джорданом. Сейчас подающий на­дежды гольфист работает с тренером Хэнком Хэни, у которого в учениках числится сам Тайгер Вудс. Фелпс уже добился кое-каких успехов — например, на турнире в Шот­ландии с одного удара загнал мяч в лунку, когда до нее было 47 метров. «Я хочу стать одним из лучших гольфистов мира, — говорит Фелпс. — Но на это уйдут годы. На меня и в плавании не с неба все свалилось».

Никто никогда, кроме Фелпса, не выигрывал 18 золотых медалей Олимпийских игр. И никто, добившись таких результатов, не возвращался в большой спорт после того, как полтора года занимался чем угодно, но только не плаванием. Когда Майкл завоевал четыре золота в Лондоне-2012, снова пошли разговоры о том, что он — сверхчеловек. Инопланетянин. Мутант-амфибия. И это были не просто восторженные эпитеты. Все писали, что Фелпс умеет очень быстро восстанавливаться — проплыл финал, отдохнул пять минут, и снова на тумбочку. Он съедает 10 тысяч калорий в день, в том числе много пиццы, макарон, сэндвичей, но работает как двигатель внутреннего сгорания — всю энергию тут же сжигает в бассейне. Еще говорили, что он находится на стадии развития семилетнего ребенка, потому что вырос в воде. Насчет этого не уверен, я с ним лично общался и ничего такого не заметил, но медицинский диагноз гласит, что Майкл страдает легкой формой аутизма, из-за чего замкнут и погружен в себя.

Ни об одном олимпийском чемпионе не ходило столько слухов. Самый банальный — он жрет допинг, как лошадь, поэтому всех побеждает. Но Фелпса ловили только на одном наркотике: он курил марихуану на студенческой вечеринке в межсезонье.

В 27 лет он ушел из спорта. И весь 2013 год, проведя его за бортиком, Фелпс продолжал доказывать, что он — сверхчеловек.

Он сел играть в покер и срубил $100 тыс. — об этом написали все газеты США. (Фелпс это потом опроверг в твиттере, но что делать со свидетелями?) Он купил лошадь и выиграл $54,5 тыс. на скачках. Каждые выходные ходит на матчи любимой команды по американскому футболу, и не самые звездные «Вороны» из Балтимора неожиданно выигрывают Супер Боул, а потом обнимаются с Фелпсом и кричат, что этот парень приносит удачу. Он начал играть в бейсбол под номером 18, по числу золотых медалей, — снова привет Джордану, который на пике славы тоже ушел из профильного вида спорта в бейсбол. Он даже на рыбалке выудил какого-то кита, установив и тут рекорд. Он менял девушек, как перчатки, но его любимой женщиной остается мама Дебра, с которой он всегда выходит в свет. Он отпустил богомерзкие усы, как фермер из Небраски, но и этим не оттолкнул ни фанатов, ни рекламодателей, которые продолжают заключать с ним многомиллионные контракты.

А однажды утром Майкл Фелпс подошел к зеркалу, увидел первый седой волос и понял, что хочет вернуться в плавание. В конце 2013 года стало известно, что он снова начал участвовать в допинг-программе, чтобы через девять месяцев получить допуск к профессиональным соревнованиям. «Если хочешь быть лучшим, нужно делать то, на что другие не готовы», — любит повторять Фелпс. А Дебра говорит: «Сынок, ты должен завоевать золото на бразильской Олимпиаде».

Фелпс вернется — ведь он всегда слушался маму и хорошо кушал. И это будет новость века для спорта. Кстати, в Рио он может выступить и в гольфе — этот вид впервые включен в олимпийскую программу.

НАХА, ЯПОНИЯ. Появление мутантов на Окинаве заметили не сразу. Единственное, что их выдавало — помимо чуть больших размеров тела и трех лишних глаз — это невероятная плодовитость. Казалось, кроме размножения их ничего не интересует. Но даже когда мутантов заметили, появление их сперва расценили как повод для радости, ожидая взрывного роста колоний. Впрочем, оптимизм довольно быстро сошел на нет.

Скоро выяснилось, что мутанты выживают лучше, чем обычные рабочие. Когда четверть населения колонии становилась мутантами, почти половина рабочих гибла в течение двух месяцев. Дети, на которых было столько надежды, не успевали увидеть свет. А мутанты выживали. Когда их стало три четверти, у рабочих не осталось шансов. Они пытались бежать из гнез­да, но снаружи их подстерегали опасности. Мутанты гибли только тогда, когда оставались в одиночестве. В первые же 60 дней две колонии из 25 вымерли полностью.

На эту новость никто не обратил внимания — кроме двух наблюдательных японцев. Кому какое дело до муравьев, населяющих пластиковые коробки.

Так что же нужно мутантам для успеха? Во-первых, внешнее сходство с обычными членами коллектива. Во-вторых, стремление оставить как можно больше потомства. В-третьих, острое (и передающееся по наследству) нежелание трудиться — в частности, кормить собственных детей. В обществе, где ни один новорожденный не обойден вниманием, это означает, что заботиться о них станут другие.

Именно так обстоят дела у муравьев Pristomyrmex punctatus. От других видов их отличает социальное равенство: в колонии нет матки и бесполых рабочих особей. Рабо­тают и размножаются все самки. Кроме носителей врожденной мутации, которая помогает размножаться, но мешает работать. Биологи Сигето Добата и Казуки Цудзи стали подсаживать мутантов в разные колонии. Там, где они преобладали, колония росла на глазах, но яйца гибли в первые дни из-за недостатка ухода. Не позже 60-го дня эксперимента рабочие вымирали, а вслед за ними гибли и мутанты.

В 1968 году эколог Гаррет Хардин предложил для таких ситуаций термин «трагедия общин». Когда ресурс — сельское пастбище, нефть, чистый воздух или забота о детях — принадлежит всем одно­временно, выигрышная стратегия для каждого по отдельности — слегка злоупотребить коллективным благом. Например, выловить в океане чуть больше рыбы или купить джип побольше среднего. А если ответственность за детей берет на себя общество — завести больше детей. Как мутанты на Окинаве.

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ, США. Про Обаму как-то сразу всем было ясно, что это добрый человек. Поря­дочный и хороший. Улыбчивый, веселый, открытый. Богатый, но в меру. Не кичащийся тем, что имеет. Гото­вый выслушать другого. Не застегнутый в американское превосходство. Учился в Индонезии — понимает жизнь в третьем мире. Отец бросил — поймет мать одиночку. Темнокожий — знает, каково меньшинствам. Дети носят глобальные имена Малия и Саша, а не Мэри и, допустим, Джейн. Жена выращивает на огороде у Белого дома редис ранних сортов. Все вместе участвуют в community work, городской благотворительности: раздают под зимним небом мешочки с едой для бедных. Много есть фотографий — как раздают.

Вот доказательство, что это не только нам казалось: Нобелевская премия мира в первый же президентский год. Буш искал предлога, чтобы ударить по Ираку. Обама не воспользовался предлогом, который искать было не надо — он был на поверхности, — чтобы ударить по Сирии. А интервенция в Ливию, если кто по привычке не заметил, была в основном европейской. Под сомнение могло ставиться все что угодно: настойчивость, жесткость, экономическая эффективность, но не доброта. Он был простой и добрый барин.

Хотя, по мнению некоторых, не был. Доброта Обамы дала сбой в совершенно удивительном месте — там, где все зависело исключительно — ну почти — только от него одного. В помиловании осужденных. Допустим, Сирия или Ливия. Там он не один. Там мировое общественное мнение, которое не простит, если тиран зальет народы кровью и зарином. Там союзники на За­паде и Востоке, и в Иерусалиме, и даже до конца земли.

А тут никого. Тет-а-тет. Президент и осужденный. Нет, конечно, есть и министерство юстиции, и суд, и родственники жертвы и злодея, и адвокат (дьявола). Но к тому времени как прошение о помиловании доходит до президента, дьявол, как правило, сидит в тюрьме уже лет 20-25. То есть, по европейским меркам, отсидел максимум.

Так вот, когда в начале 2013 года официально закончился первый срок Обамы, выяснилось, что он помиловал меньше людей, чем любой другой американский президент XX века, да и с заходом в XIX примерно та же картина. Обама с января 2009 года по январь 2013 года помиловал 23 человека, а потом еще 17, то есть в сумме — 40. Дикий и воинственный Буш-младший помиловал за два срока 200 человек; демократ Клинтон — 459; Буш-старший — 77 (за один срок); жестокий к трудящимся Рейган — 406; бесхарактерный Картер — 566 (за один срок); Форд — 429 (тоже за один); поливавший Вьетнам напалмом Никсон — 926; Линдон Джонсон (этого у нас уже помнят только американисты) — 1187; Кеннеди (этого помнят все) — успел 575; боевой генерал Эйзенхауэр — 1157. И так далее, до зари времен. А гуманист Обама со своими сорока спасенными душами, даже если напряжется, не догонит и Буша-старшего.

Конечно, если вор должен сидеть в тюрьме, то убийца и подавно. Но помилование совсем не означает, что темницы рухнут — и ступай, милый человек, на все четыре стороны. В право президентского помилования входит commutation, смягчение приговора. То есть изверг остается сидеть в тюрьме, просто его не убивают. Как не убивают его в Европе, соседней Канаде или в совсем не такой доброй России.

Мы думаем, что люди, которых не помиловал Обама, страшные, малосимпатичные персонажи. Убийцы и насильники из повсеместных американских гарлемов. И его чернокожесть дает ему право на большую принципиальность: вот уж кого не обвинят в расизме.

Однако заглянем в список и увидим: большинство помилований — это мелкие и мельчайшие преступления: продал дозу кокаина, растил кусты марихуаны, торговал виски без лицензии, нарушила миграционное законодательство, жила и работала по просроченной визе. И приговоры по большинству дел помилованных соответствующие — 30 дней тюрьмы, год условно, 80 часов общественных работ.

Обращаясь за помилованием, люди чистят себе анкету. Федеральное законодательство устроено так, что в нем есть множество мелких или более заметных ограничений для людей с судимостями. Вот от них и хотят избавиться. А случаи из республиканской прессы, когда из-за жестокосердия Обамы непутевый отец до старости не увидит детей, — это единицы в этой массе недоплаченных по мелочи налогов.

Тем более, раз не убийцы, почему Обама не хочет почистить людям анкеты так, как его предшественники? У меня два ответа на этот вопрос. Один — прогрессирующая компьютеризация: улучшился учет и контроль за мелкими недоделками судебной системы. И второй — у доброты есть скучная, нудная сторона. Доброта требует организационных управленческих усилий. Скучных, мелких и нудных. Совсем не таких эффектных, как раздача социальных обедов перед камерой. Обама может быть самый добрый, но явно не самый организованный президент США. Оратор, а не управленец. Сдвинув с места грандиозное доброе дело — реформу здравоохранения, он создал сайт, который падал, ломался и глючил, и где люди неделями не могли зарегистрироваться. Потому что сделать сайт жена Обамы поручила своей подруге, хозяйке какой-то ай-ти-компании. Хорошие люди ведь должны доверять друг другу.

Нам кажется, что достаточно поставить везде на месте начальства хороших добрых людей, и все сразу же наладится. Добро немедленно перейдет в управленческие решения. А оказывается, добро и умение управлять не всегда совпадают. Даже настолько не всегда, что самый добрый в истории американский президент оказался на практике наименее милостивым.

АМСТЕРДАМ, НИДЕРЛАНДЫ. Этим летом в Амстердаме открылся ресторан Eenmaal — первый в мире ресторан, где все столики только на одного. Автор — модный дизайнер и архитектор Марин фон Гоор. Название в переводе на русский означает то ли «Однажды», то ли «Один раз». То ли когда-то у тебя все было, а теперь ты один. То ли ты только один раз пришел поесть.

Примерно в это же время в Японии в университетах Киото и Кобе студенты добиваются перегородок в столовой, чтобы за обедом им не приходилось отвлекаться на разговоры и вообще тратиться на лишнюю социальную коммуникацию. Но если у японцев даже есть целая субкультура «хикикомори» — молодых людей, стремящихся к уединению и сведению социальных контактов к минимуму, вплоть до полного их отсутствия, — то за голландцами стремления к отшельничеству раньше замечено не было.

Конечно, этот ресторан выглядит как обычный выпендреж: попытаться познакомиться может такой же посетитель ресторана-на-одного с соседнего столика, и от чавкающего или громко говорящего по телефону соседа никто тут не застрахует. Интересно другое: это модный ресторан, открытый модным дизайнером. А значит, речь о моде. Если безнадежный, но крепкий брак прошлого века сменился на веселую свободную жизнь, а недавно в моду снова вошла многодетная успешная оптимистичная молодая семья, желательно с еще парой усыновленных детей, то теперь, кажется, все движется в сторону одиночества.

Это подтверждают и автор концепции ресторана Eenmaal, который говорит, что борется с давлением общества на одиноких людей, на тех, кому хочется проводить время в одиночестве, и критики: «Не бойтесь преодолеть собственные страхи и социальное давление — спасайте свои тихие одинокие минуты. Вокруг много такого, что можно открыть и оживить, находясь наедине с самим собой». Или так: «Этот ресторан предназначен для интровертов, которые любят есть в одиночестве, но им неловко делать это в обычном ресторане. В месте, где все в таком же положении, ты не будешь чувствовать себя глупо». Действительно, сколько можно делать вид, что тебе интересно вести бессмысленные разговоры или делать вид, что ужинаешь один не потому, что тебе не с кем пойти, а потому, что занят чем-то страшно важным, что происходит у тебя в айфоне? Ура одиночеству, и честности, и вкусной еде!

Одному быть хорошо, и не только потому, что так думать веселее, когда ты один. Но и потому, что социальные сети перевыполняют потребность в эмоциях, информации, мнениях, историях, которыми обычно делятся соседи по столу или по жизни. Именно поэтому и в обычных ресторанах все сидят, уткнувшись в айфон, — этот, лезущий из ушей, поток там регламентирован, а в жизни — требует усилий.

Осталось дождаться вечеринок на одного, баров с перегородками и антисоциальных сетей. Тогда можно тушить свет. Все равно вокруг уже никого нет.

ОСТИН, ШТАТ ТЕХАС, США. В марте 2013 года 200 фермеров, живущих в южной части Техаса, получили предложение, от которого трудно отказаться. $100 млн долларов за то, чтобы никогда больше не выращивать рис. Фермеры тем не менее отказались, поставив на колени несколько миллионов жителей штата. Новость прошла незамеченной, а зря: именно так будут выглядеть скоро все конфликты человечества.

Декорация военных действий — техасская река Колорадо, текущая с плато Льяно-Эс­такадо (южная часть Великих равнин) в Мек­сиканский залив. Она высыхает. Сток снижается, воды перестало хватать всем. Обмелело озеро Бьюкенен в ста километрах к северо-западу от города Остин. Там, где раньше была рыбацкая пристань с пирсом, теперь просто овраг. Засуха в Техасе длится уже пять лет.

На испаряющуюся воду есть много претендентов. Во-первых, жители мелеющих верхних озер, чье благосостояние и окружающая среда зависит от того, сколько воды забрали живущие внизу. Раньше озера были прекрасной рекреационной территорией: рыбалка, гостевые коттеджи на берегу. Теперь озера мелеют, бизнеса нет, жители уезжают, распродавая дома по дешевке.

Во-вторых, около 200 фермеров, выращивающих рис в устье реки, у побережья Мек­сиканского залива. С 2011 года они почти не получали воду. Чтобы исправить ситуацию, общественный орган, управляющий водными ресурсами, планирует за $200 млн построить к 2017 году новый резервуар, который будет накапливать воду для рисоводов, не опустошая озера выше по течению. В-третьих, 800-тысячный город Остин. Сокращать потребление воды домохозяйствами и предприятиями очень сложно.

Масштабы претендентов не сопоставимы: экономика Остина и пригородов — $55 млрд, а рисоводы в год вырабатывают всего $100 млн. Но рисоводы в последние пять лет, даже с учетом отключений, потребляют в 15-25 раз больше воды, чем общественные пространства Остина — газоны, сады, парки, бассейны, фонтаны и водные аттракционы. И втрое больше, чем весь почти миллионный город. В один прекрасный момент городские власти и сенаторы возмутились: фермерам вода обходится вчетверо дешевле, чем горожанам.

Наконец, центрально-техасская водная коалиция предложила решить проблему радикально: заплатить фермерам $100-150 млн, чтобы они просто перестали выращивать рис. Навсегда. Выкупить у них либо землю, либо права на ирригацию. Это вдвое дешевле, чем строить новый резервуар, которого все равно не хватит.

Фермеры не согласны продавать землю, на которой их предки в третьем-пятом поколениях выращивали рис. Вся земля стоит больше $1 млрд, говорят они, а если выкупить часть, рис будут выращивать на соседних участках. Служба водоснабжения в любом случае обязана поставлять фермерам воду, говорят они.

В сентябре 2013-го умер один из величайших экономистов XX века Рональд Коуз. Его знаменитая теорема описывает экстерналии — внешние эффекты и действия, которые оказывают влияние на других людей и фирмы, при том что за эти действия никто не платит. Например, мое решение ехать на работу на автомобиле ухудшает качество воздуха, которым дышат другие люди. Но я не компенсирую им эту потерю. Коуз был уверен, что эффективный рынок может справиться с этой проблемой. Нужно только четко определить стоимость прав на общественные ресурсы и разрешить их рыночный оборот. Тогда ресурс достанется тому, кто готов больше за него заплатить. Если же рынок не эффективен, проблему приходится решать с участием внешнего арбитра.

Техасские события показывают, что договориться не получается. Генетическая память, привязанность к месту и занятию заставляют фермеров оценивать стоимость своих земель выше их рыночной стоимости. Заплатит ли город $1 млрд за их уход? Вряд ли. Девелопер Лопахин всегда оценивает стоимость вишневого сада ниже сентиментальной Раневской. А если он выкупит сад по ее цене, проект станет нерентабельным.

Интересы рисоводов, туристического и рыбного хозяйства, горожан сошлись в непримиримом клинче. На стороне фермеров выступают гуси и утки: безводные рисовые поля сделали невозможной зимовку в болотно-глинистых землях Техаса двум миллионам гусей, чирков, крякв, журавлей, шилохвостей. Раньше здесь останавливались 45% прилетающих на зимовку в Северную Америку водоплавающих, а теперь они вынуждены лететь дальше.

В ноябре 2013-го уровень воды снова опустился, и пришлось вводить ограничения на водоснабжение города. Пока это не касается жилых зданий. Если засушливые годы продолжатся, а техасцы не решат теорему Коуза до 2025 года, придется ограничивать и подачу воды в жилые строения: ведь к этому времени город вырастет до 1 млн жителей.

Смогут ли техасцы скоординировать разнонаправленные интересы и как именно — за этим должен внимательно наблюдать весь мир. Рост населения земного шара и сокращение доступных общественных ресурсов сделают такие проблемы повсеместными. Смог в Пекине, автомобильные пробки в Москве, дорога к руднику в Хибинах, портящая красивейшие горы, — для того, чтобы найти решения, удовлетворяющие всех интересантов, придется вызывать дух Коуза. А он призывал не возлагать всю вину на одну сторону. Да, рисовые фермеры вредят остинским лужайкам и рыбакам Бьюкенена. Но вы же хотите питаться? Этому мешает рыба, туризм и городские газоны. Так кто, говорите, кому и сколько должен заплатить?

ОЛЬХОВСКИЙ РАЙОН, ВОЛГОГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ. Когда-то совсем давно я прочел историю о том, как Господь разрешил бесам, мучившим человека, войти в свиней. Или даже двух человек. Кажется, у Матфея двое было бесноватых, а у Марка — один. Бесы просили «не высылать их из страны той» и разрешить переселиться в стадо свиней. Между прочим, именно тогда бесы и сообщили, что имя им — легион. Иисус, как известно, одобрил идею с переездом, взбесившиеся свиньи попрыгали в море и погибли. А свинопасы побежали в город и рассказали, что произошло. Почему-то думаю — без восторга рассказали. Скорее, даже с некоторым возмущением. Умышленная порча имущества. Прочел я историю и расстроился. Свиней жалко. Ну вот что плохого свиньи сделали Господу? Бесов из людей изгонять — хорошее дело, конечно. Но почему погибли невинные свиньи?

Прошли годы, чтобы не сказать — века. Бесы из моря как-то выбрались, вступили в партию, приоделись и правят нами. И происходит в Волгоградской области такая, например, история. Глава Ольховского района вместе с приятелем отправились на охоту. На обратном пути сделали привал. Сели выпивать у озера, рядом с селом Зензеватка (какое, кстати, слово, чистый Хлебников). Неподалеку местный фермер пас свиней, и охотники решили одну из свиней застрелить. Но хозяин ответил отказом.

Вода, свинопас, стадо свиней и двое бесноватых. Почти Матфей. Только Господа нашего не хватает.

Свинопас куда-то ушел, а когда вернулся, увидел, как пьяные мужчины грузят убитую свинью в багажник своего джипа. Попробовал отнять. Его побили прилично. По факту побоев и покушения на кражу свиньи заведено уголовное дело.

Понимаете, бесы меняются, цивилизуются даже. Вооружаются. Господь то ходит по земле, то нет. А итог один — свиньи все равно гибнут безо всякой вины. И свиней по-прежнему жалко.