Проблема лишнего человека

«Коллектив напоминает мне книгу Эрика Ф. Рассела "Немного смазки" — это о космическом корабле, в команду которого затесался один суетливый парнишка. Бравых космонавтов он раздражает. Но он внук известного клоуна, и его присутствие необходимо. Чтобы прилежные ребята снимали стресс. Он — как смазка в механизмах трудового коллектива. "Клоуны" есть в любой компании. Увольнять их нельзя. Увольнять можно мошенников; нарушающих субординацию; тех, кто попусту надувает щеки. Увольнение — паскудная и необратимая процедура. Но не смерть — скорее развод. Увольнению, как и разводу, предшествуют дрязги и скандалы. Но мы стараемся расходиться по-людски. Сначала даем сотруднику возможность исправиться, проверяем его. Вдруг он устал от рутины, а на новом поприще покажет класс. Если же проверка себя не оправдает, в нашей компании есть стандартный принцип увольнения: мы предлагаем сотруднику найти новую работу и объявляем о его уходе как о смене места работы. Так элегантнее. Объявляя человеку об увольнении, я предельно честен: не извиняюсь, не шучу, не оправдываюсь. Иначе сотрудник может решить, что его увольняют по эмоциональным причинам. Сводят счеты. Так что нужно вести себя корректно — расстаются не друзья-приятели, а начальник с подчиненным. Никаких эмоций. За последний год я лично уволил одного человека — менеджера высшего эшелона, работавшего в компании два года. Он нарушил субординацию: поставил в повестку заседания совета директоров пункт о собственном повышении. Он был американцем. Как правило, такие люди компетентны, и работать с ними одно удовольствие. Но этот рассматривал работу в нашей компании не как высшую точку карьеры, а как трамплин к более заоблачным целям. А кому приятно быть трамплином? Мы предложили ему уйти в отпуск, из которого он уже никогда не выйдет. Я имею в виду к нам на работу».

«В нашем деле процедура увольнения в разы сложнее, чем в корпорации: у них четкая иерархия, конкретные задачи. В театре многое зависит от бесплотной диффузии человеческих организмов. Если в процессе репетиций ты понимаешь, что актер бесполезен, вывести его из спектакля — то же самое, что ампутировать себе руку. В такой ситуации я склонен винить себя. Это я не разглядел ошибку, пошел на компромисс. Теперь тебе остается только хитро выдавить его из спектакля. А это непросто. Нет ничего страшнее, чем неверное назначение на роль. Мучаются все — и артист, и режиссер, и зрители. Тут надо брать на себя ответственность. Можно, конечно, во время репетиции сказать: "Вася, я понял, твоя роль лишняя. На твоем месте мне требуется усатая женщина". К сожалению, в театре без такого "коварства" не обойтись. Я, кстати, ненавижу кастинги. Это всегда похоже на увольнение: любой человек, услышавший фразу "Спасибо, мы вам обязательно перезвоним", четко понимает, что получил жесткий отлуп по всем статьям. Его вышвырнули. Он мудак. Бездарность. Поэтому я не люблю жестко увольнять людей: пошел вон. Человеку будет легче, если он будет думать, что он ни при чем. Просто не сложилось. Отказы я, кстати, предпочитаю передавать через ассистентов. Но это в театре. А когда работал на телевидении, то мог увольнять людей десятками. Мое слово было окончательным, решение неоспоримым. Я получал зарплату за то, чтобы определять, подходит сотрудник или нет. Но телевидение — это завод, поток. Все безлично. Я про этого сотрудника ничего не знал, не пил с ним, не был знаком с его женой. А в театре ты работаешь интимно. С артистами проводишь месяцы в душной комнате. Они отдают спектаклю свою жизнь. Тем не менее, впервые уволив артиста, я не почувствовал ровным счетом никаких негативных эмоций — только облегчение от исправленной ошибки».

«Я категорически не умел увольнять людей. Мне необходимо было всерьез разозлиться на человека. Как боксер должен вогнать себя в состояние ярости перед спаррингом, так и я должен был жутко обидеться на человека, который ломает мою любимую игрушку — журнал "Афиша". Я начинал сердиться сильней, он порол ерунду, я впадал в ярость и после уже легко мог сказать: "Вы уволены!" Второй метод я заимствовал у нашего издателя Эндрю Полсона — он увольнял гениально, по-американски: "Ты отличный парень, но я вижу, тебе у нас не интересно, так что удачи". Оба метода в России срабатывают не всегда. Способ, которым я пользуюсь сейчас, — разбираю каждый случай конкретно. Я никогда не увольняю человека чужими руками. Необходимо самому увольнять тех, кого ты позвал. Проще всего выгонять людей, совершивших явную гнусность. Однажды выгнал женщину, которая пришла и сказала, что ее обошла по службе еврейка. Тут все предельно ясно: нельзя быть скотиной, нельзя срать на голову людям, с которыми работаешь. Самое тяжелое — увольнять людей, которые работали в "Афише" долгие годы и стали моими друзьями. Бывает, журнал меняется, а человек — нет. Мучительно было расставаться с нашим кинообозревателем: за шесть лет он пересмотрел все фильмы, которые вышли на экран, и в какой-то момент мне стало казаться, что все его статьи — это разговор с самим собой, а не адекватная рецензия для человека, который хочет понять, куда пойти вечером. И вот это настоящая жуть — увольнять человека талантливого, давно работающего, к тому же твоего друга. Ты долго пытаешься что-то поменять, но ничего не выходит. И тут я принципиален — все-таки отвечаю за деньги акционеров. Так что я скорее оставлю на работе талантливого негодяя, чем милягу-бездаря. Я вряд ли буду увольнять тетку на девятом месяце беременности, но всем прочим помочь не в состоянии».

«Ненавижу увольнять людей: я ведь отдаю им свое время. Всегда беру на работу тех, кто пришел не за деньгами, за творчеством. Поэтому ненавижу менеджеров, которые в разгар съемочного процесса приходят ко мне со словами: "Я понял, что мне необходима зарплата побольше". Таких людей я считаю шантажистами. И такое поведение для меня — как красная тряпка для быка. Еще терпеть не могу промышленный шпионаж: сразу посылаю на хуй. Случалось, что люди, с которыми пришлось расстаться, мне угрожали. Но на это мне плевать. Также спокойно я отношусь к людям, которые после увольнения со мной перестали здороваться. Ничего, переживу. Я не люблю, когда люди работают у меня — хочу, чтобы люди работали со мной. Один раз под моим началом работало две тысячи человек — это было на киностудии Горького. Мы пришли туда в девяносто пятом году компанией молодых режиссеров. Я был первым заместителем директора и генеральным продюсером студии. И на студии лежала масса трудовых книжек людей, которые на работе не появлялись. Мне пришлось избавляться от балласта. Увольнять постсоветских воров и взяточников. Почему я должен был их жалеть? В моем словаре нет слова "увольнение". Есть — "расставание". Моя политика довольно проста: если человек лажает, то я сужаю круг его полномочий, постепенно сводя до нуля. Может, это жестко. Но честно. Во-первых, при ограничении полномочий подчиненный может начать работать лучше, а во-вторых, это помогает избегать скандалов. Потому что я, при всей своей внешней толстокожести, человек крайне миролюбивый. Вот, к примеру, есть у меня приятель-бизнесмен, так он премиальные своих менеджеров хранит в сейфе, а сотрудникам говорит: "Если ты уйдешь и нанесешь мне вред, то я на твои же деньги найму адвоката и разорю тебя подчистую". Я такие вещи ненавижу: с треском, скандалом и грохотом я никого теперь не увольняю. Все это осталось в старом кино».

«Уволить из Большого театра трудно. Права работников у нас соблюдаются неукоснительно. Многие правила действовали еще в императорских театрах. Другие появились в советское время. Эти завоевания нередко противоречат здравому смыслу. У меня в штате есть балерина, которая родила пятерых детей и сидит то в декрете, то в оплачиваемом отпуске. Я ее ни разу не видел, даже не знаю, как она выглядит! Но уволить ее по закону не могу. Когда я рассказывал об этом коллегам в Европе, они не могли поверить: "Кто же танцует вместо беременных?" Тут я многозначительно улыбался и называл количество артисток в труппе — 130. А всего 220! Не зря мы называемся Большим, мы самая большая балетная труппа в мире! Год назад пришлось уволить нескольких человек. Перед закрытием театра на ремонт было проведено специальное исследование, и нам было рекомендовано сократить 40 человек — объем работы должен был сильно уменьшиться. Процедура была кровавой. Комиссия из двадцати педагогов театра под моим председательством решала, кто из артистов, многие из которых проработали по 10-15 лет, не пройдет аттестацию. В итоге было уволено 6 человек. Тут сыграло роль и добросердечие педагогов, которые понимали, как страшно человеку с весьма специфическим образованием остаться без работы. Хотя я бы предпочел, чтобы с артистами с самого начала подписывались контракты только на год, а не на всю жизнь, за исключением, может быть, ведущих исполнителей. Тогда все встанет на свои места — все в форме, не расслабляются. Можно формировать коллектив в соответствии с репертуаром. Не зря по такой схеме работают во всем мире, кроме России и скандинавского социалистического лагеря. Тогда, прежде чем забеременеть, придется хорошо подумать. Что на самом деле никогда не помешает».

«Ресторанный бизнес может работать только по авторитарной схеме — здесь, как в армии. У нас есть четкий список проступков, за которые человек будет "взят на карандаш", либо уволен. Нерасторопность — проступок низкого порядка, а если официант не вымыл руки после туалета или стащил с тарелки лист салата — лишится места. Вычислить преступника просто — есть камеры слежения. Существуют стукачи, информаторы. Все знают об этом. Именно потому, что система ведения дел у меня суровая, неприятные случаи происходят редко. Жалость к увольняемому — короткая болезненная реакция, которую трудно перебороть первые несколько раз. Потом становится легче. Для подчиненного увольнение — это трагедия, приговор в несостоятельности, пятно на репутации. Но мы избавляемся от лишних людей. В том, что в наше время можно уволить в два счета, я вижу спасение для бизнеса. Как было в советские времена: сначала объявляли выговор, затем выговор с занесением, затем строгий... Сколько терялось времени и денег! Сейчас все проще — нужно действовать в рамках КЗОТ и иметь объективную причину. Смотрите, что происходит на Западе — там же водителя нельзя уволить! Засудит — босс без штанов останется. А наши работники держатся за свои места зубами. Давно, еще в эпоху кооперативов, в моем первом кафе работала замечательная рецептурщица. Гениально готовила. Все время подходила ко мне и говорила: "Я за вас каждый день в церкви свечку ставлю. Отец вы мой благодетель!" А потом мои охранники поймали ее на выходе с огромным лососем, распластанным на спине. Я ее спрашиваю: "Что ж вы так?" А она в ответ: "А не я это. Это руки мои виноваты". Тогда еще нужны были увольнения под барабанный бой. А сейчас необходимость показательных процессов отпала. Никому в голову не придет выносить что-то из ресторана. Это ведь, по сути, собственный дом».

«В нашем посольстве работают и русские, и ирландцы: для меня не существует особенной разницы, с кем работать. Я не вижу больших различий в характерах. Ирландское общество достаточно неформально, и в наших организациях заведен лояльный порядок. Некоторые сотрудники пришли к нам из агентств, некоторые — по объявлению в газете. Естественно, мы учитываем наличие рекомендаций, но все рекомендации тщательно проверяем. За все время моей работы в посольстве мне ни разу не пришлось столкнуться с человеком, который бы мне соврал или попытался притвориться не тем, кем был на самом деле. Я никогда никого не увольнял. Редкие случаи ухода сотрудников были связаны с изменениями личного характера: декретный отпуск или отъезд в другую страну. Как правило, люди работают в нашем посольстве годами и десятилетиями, некоторые по тридцать лет. У нас есть сотрудники, которые пришли в посольство еще в советские времена и доработали до пенсии. Честно говоря, мне трудно назвать причины, по которым наш сотрудник может быть уволен: у нас нет особенных правил, нет дресс-кода. Наверное, я бы не смог взять на работу человека с оранжевыми волосами или с татуировкой на лице, просто потому, что он довольно курьезно смотрелся бы на приеме у премьер-министра Российской Федерации. Для того чтобы уволить человека из посольства, должна быть невероятно важная причина, должностной проступок. В этом случае мне пришлось бы связаться с начальством и тщательно обосновать свое решение. Как посол, я несу полную ответственность за всех подчиненных и жалею, что не знаю русского языка. Ведь я приехал сюда на довольно короткий период — года на три, на четыре. Со многими сотрудниками меня все же разделяет языковой барьер: а если ты говоришь с людьми на их родном языке, то многие вещи становятся понятней».

«Когда в 2002 году я пришел на рынок, на весь объект стояли полтора ЧОПовца — охламоны с резиновыми дубинками, которые им при желании можно было засунуть во все интересные места. Мы расторгли с ними договор. Заменили ребятами из вневедомственной охраны. Расстроились ли ЧОПовцы от увольнения, меня не интересовало. Главное — безопасность. А женщины — контролерши, кладовщицы, кассирши — после моего назначения большей частью остались. Мы каждой очертили круг обязанностей, составили должностные инструкции. Потом — по факту нарушения — с некоторыми расстались. Я тоже живой человек, душа есть, но на мне ответственность за работу предприятия, и если кто-то наносит предприятию убыток — терпеть не буду. К тому же я не увольняю сразу: предостерегу раз, другой. Недавно вышло постановление, где сказано, что доля иностранных граждан на рынках страны с 1 апреля 2007 года должна составить 0%. Считается, что все проблемы на рынках от этнических группировок. И вот под одну гребенку решили выгнать всех — азербайджанцев, молдаван, грузин, украинцев. Я убежден: там, где сидит нормальная администрация, бардака нет. Но в связи с директивой нам пришлось удалить с рынка 48 иностранных граждан. Как мы поступили? С теми, кто у нас работал, провели беседу, объявили о новом постановлении, расторгли договоры. Сказали, что они должны покинуть рынок. Они расстроились, да и нам неприятно было: подавляющее большинство среди них — порядочные люди. Я знал их всех. Они были растеряны. Конечно, приходили потом ко мне, спрашивали: "Куда же нам теперь идти?" Но я же не Господь Бог. И не президент Российской Федерации. Я им сочувствовал. Но — закон. Здесь так: хочешь работать, играешь по правилам».