Мечтает спать генералом

«Мне вообще редко снятся сны. Один помню. Он глупый какой-то. В общем, снятся то ли учения, то ли с китайцами на их территории совместная служба. У них на полигоне порядок, все обнесено частоколом из березовых бревен. Живем в каких-то землянках с лампами керосиновыми, как в деревне. Дышать там совсем нечем. Койки в два ряда и в два яруса — теснотища. Потом я остался один, наши куда-то все исчезли, кругом одни улыбающиеся китайцы. Хорошо еще я с автоматом, а то китайцы-то все с АКМами (автомат Калашникова модернизированный. — Правила жизни) снуют, и один шире другого улыбаются. Думаю, валить надо, своих догонять. Выхожу, типа, по нужде, на улицу, подхожу к туалету деревянному — огромный такой, на улице стоит. И тут вдруг поступает вводная ловить какую-то птицу, вроде индейки, только с хвостом богатым, — она как раз за забором невдалеке ходила. Тут уже и наши обратно появляются, почему-то в старой еще форме, штаны-галифе, саперные лопаты на ремне болтаются, ний сгоревших, а птица эта все как-то впереди идет и поглядывает, и такая она кажется разумная, неуловимая! Последнее, что помню из сна, — это огромный пустой туманный город. Мы, русские, бредем, усталые, голодные, по какой-то дамбе, растянувшись в колонну по одному, а по бокам два канала с черной водой, и там иногда огромные рыбины плещутся, за нами идут, точно ухватить хотят. В общем, бред какой-то. Наверное, лежал неудобно».

«Разные сны снятся. Бывают и прикольные: с духами воюем или — как в детстве, во дворе — с фашистами. Адреналин такой, азарт! Мы атакуем, или нас где-то по ущельям шарят. Только часто бывает, что во сне поливаешь из АКС (автомат Калашникова складной; находится на вооружении десантников и танкистов. — Правила жизни), в упор бьешь, а толку — ноль, будто мыльными пузырями стреляешь. Ужас, конечно, берет».

«Дембель снится, зараза. Вернее, отмена дембеля. Такой депресняк накатывает. В штабе говорят: "Тут ошибка произошла, товарищ сержант, предстоит служить вам еще 2 месяца". Возвращаюсь я в расположение, а там все пацаны родные, вещмешки распаковывают. Лица злые, типа "ну вот, погуляли на гражданке". И тут, разумеется, я сразу заступаю в караул. Ночь, холод, льет как из ведра, тоска страшная — хоть вой. А просыпаюсь минуты за две до подъема. Лежу, смотрю в темноту, а тоска не проходит».

«Сон мне чудной приснился: будто я с салагами, обритый, уши, как лопухи на голове, из бани, в новой форме стою. В строй нас загнали, перед строем ходит сержант, разглядывает. Останавливается передо мной и спрашивает: "А ты что тут в строю с новобранцами делаешь? Ты же дед!" Я говорю: "А ты откуда знаешь?" А он: "По лицу вижу!" И ржет, сука, как лошадь. Тут я думаю: "Пекнуть бы ему", но просыпаюсь».

«В начале службы думаешь только о двух вещах: сон и еда. Спать все время охота и есть все время охота. А пока не поешь — не спится. Я вообще любил поесть на гражданке. От голода я по ночам простыню жевал во сне. Так пацаны рассказывали. А снилась мне жратва. Причем как назло не домашняя, а эта каша пресная и хлеб. И завались этого всего во сне. И ты ешь и ешь — и все голоднее и голоднее. Порой просыпался до подъема от урчания в животе. А потом прошло, и вроде даже наедаться стал, и другие интересы пошли уже, и сны другие. Сейчас во сне стреляю много — нравится мне это».

«У меня на днях вообще суперсон был! Будто я в строю стою, весь расхристанный какой-то, небритый, с похмелья, не мыт — даже не знаю, откуда я такой берусь недоделанный, — и тут ко мне подходит старшина — помню по учебке его, сука страшный был — и начинает меня на чем свет наклонять — как только не обзывает. Обидно ужасно. И тут я вдруг понимаю, что сплю и за секунду до пробуждения успеваю этому старшине так ногой по яйцам съездить, что даже просыпаться не захотелось».

«Сон странный был после первого задержания. Приснилось, что я так же вот кого-то задерживаю, приказываю остановиться, а он вперед бегом, бочком так мимо меня как-то, и на нашу сторону почесал. Я за ним собаку спускаю, а она, бестолочь, в другую сторону куда-то с воем убежала. Бегу сам за ним, он впереди мелькает, как будто меня специально заманивает. Бегу, вижу его впереди, а потом оборачиваюсь — а он уже сзади, сам за мной бежит! Тут такой страх на меня напал — хотел я из АКМа его подстрелить, а только автомат не стреляет. Бегу я от него и ору: "Убью, стреляю!" Как дурак, самому странно».

«Мне редко сны снятся. Дом снится, родители. Девушка моя, Лена. Как она в Енисее плавает, а холодно, весна еще. А однажды пророческий сон приснился: будто я просыпаюсь ночью, а в казарме такой мрачный красный свет, и у пацанов на груди у каждого огонек — как вечный огонь, только маленький, — и лежат все, как мертвые. А потом через пару недель загорелась подсобка, где пацаны отдыхали. Всех вытащили, но многие обожглись ребята. Сильных ожогов-то не было, но мне кажется, что пострадали те как раз, которых я во сне с огоньком видел. Я священнику, отцу Георгию, про сон рассказал. Но он говорит, что снам доверять не стоит. А так ничего мне не снится».

«Однажды страшный сон приснился. Про детство. Мы в детстве зимой в заброшенном колхозном леднике в войнушку играли часто. Вот мне вдруг снится, как мы играем, только не деревяшками, а вроде как в пейнтбол. Все друзья мои — Шум, Лукьян. Они сейчас тоже где-то служат; кто-то вроде в ПВО. А тут носимся мы по этому леднику, вроде мы большие дядьки уже, а мне все кажется, как в детстве. Стреляем краской друг в друга, прячемся. Причем глупо как-то играем, каждый сам за себя. Я смотрю, у меня в руках М-16, и какая-то отдача не игровая, стреляю я в пацанов своих, а сам думаю: что же это за фигня такая? Не встают они после моих выстрелов. Потом стреляю в стену — вроде краска. А в пацана — как будто боевой патрон».

«Снится мне, что дают увольнительную на три дня. Я мчусь домой в деревню, причем весь путь снится в подробностях! Чай в поезде пью, проводник туда-сюда ходит. Попутчики какие-то совершенно реальные. Приезжаю наконец домой — бегом к родителям. Мать обнял, все в порядке, отец тоже дома. Я к своей Надьке тороплюсь, повидать ее, а они то чайку, то курочки. И жрать тоже охота — жуткое дело! В общем, думаю: надо к Надьке бежать. Тут батя литр ставит — ну пьем, стало быть, и так что-то забирает, словно натощак. Я тут начал про службу рассказывать, а сам все думаю: что я горожу такое, успею наболтаться еще, надо к Надьке бежать! Возвращаться же сегодня ночным! И вдруг начинаю выставляться, как дурак, рассказывать, из чего стрелял, на чем ездил, какие-то байки припомнил. И мелю без остановки, а родители сидят, слушают, и вроде неловко как-то так встать и к Надьке побежать. В общем, так и не зашел к ней, хотя всю дорогу только и представлял себе, как ее увижу».

«Я второй год служу уже. Снится мура всякая, даже говорить неохота. Девушки снятся. Вот помню, один сон был у меня несколько раз, грустный такой. Про собаку мою. Боевая была псина, умный. Малой звали. Мелковат был, но, блин, башка работала. Вот он однажды пропал куда-то — то ли траванули его, то ли за сукой ушел. Никто не видел, и я не знаю. Вот иногда он мне снится. Во сне вдруг вспоминаю, что Малой некормленый в вольере уже будто две недели стоит. Как меня подрывает — я бегом на кухню, хватаю самое лучшее, кашу там хватаю, котлеты какие-то — и в питомник. Прибегаю, а Малой худой такой стоит, шатается, глаза гноятся, грустно так смотрит. Ужас берет меня. Даю ему каши с мясом, он прямо заглатывает не жуя, как из пистолета. Любуюсь на него. Кормлю его, кормлю, глажу. А он поправляется прямо на глазах. Я ведь первый хозяин у него был. А вот недавно что-то перестал сниться. Как обрезало. Видать, помер где-то мой Малой».