Вам какое дело

«Я жил в Чикаго, а мой отец работал в Рантуле, городке в Центральном Иллинойсе. Он занимался шоу-бизнесом — управлял несколькими ночными клубами, был диджеем, искал таланты. Летом 1980 года я как раз приехал к нему поработать. Рантул тогда был преимущественно белым городом, так что все мы, чернокожая молодежь, держались вместе. Когда была изнасилована и убита Брайанна Стайкл, против меня свидетельствовал один из моих приятелей. Меня арестовали. В то время существовали лишь очень базовые тесты, которые показали, что кровь, которая была найдена на теле девочки, могла принадлежать мне. Как, впрочем, и миллионам других людей.

ДНК-тестирование появилось всего через несколько лет, но у меня не было ни денег, ни связей, чтобы сделать нужные анализы. Их произвели только 23 года спустя, в 2003-м. У жертвы была тетя, Джуди Стайкл. Она провела свое собственное расследование дела на основе открытых документов и пришла к выводу, что я не совершал преступления. В начале 1990-х написала мне в тюрьму, рассказала, что обнаружила много нестыковок в деле, и попросила написать ей, виновен я или нет. Я не ответил. Дело в том, что я ее совсем не знал. Все отворачиваются от людей, обвиненных в таких преступлениях, как у меня — ужасных, отвратительных преступлениях, когда кто-то причиняет боль ребенку. И когда Джуди заинтересовалась моим делом, я подумал, что кто-то просто хочет запугать меня или зло надо мной пошутить. Но она писала мне 10 лет, и в 2002 году я наконец ответил: я невиновен, и у меня нет никакой юридической поддержки. Тогда она прислала мне документы, которые нужно было заполнить для Центра помощи невинно осужденным.

Когда наконец были сделаны анализы крови с места преступления, оказалось, что девочку убил мой приятель Морис Такер, тот самый, которого я встретил тем летом и который свидетельствовал против меня в суде. Я мало о нем знал, мы просто тусовались вместе, ходили в спортзал, болтали о баскетболе и женщинах. Меня часто спрашивают: неужели ты не заметил в нем ничего подозрительного, странного? Мой ответ — нет. Он казался совершенно нормальным. Наверное, когда у человека такая больная голова и он это осознает, он делает все, чтобы скрыть это от окружающих. Морис все еще на свободе. Возможно, его никогда не арестуют.

Когда меня приговорили к пожизненному, я был уверен, что умру в заключении — на следующий же день после того, как окажусь в тюрьме. У заключенных свои правила: если ты обидел ребенка, старика или своих родителей, ты становишься мишенью для всех. Я очень часто дрался. Охрана постоянно меня наказывала — иногда просто ради забавы, чтобы посмотреть, что со мной будет, когда у меня отнимут все мои привилегии. Все были против меня. За все время в тюрьме у меня не появилось ни одного друга. Четыре раза меня пытались убить — не зарезать случайно в драке, а именно убить, отнять у меня жизнь. Охранники отворачивались, когда это происходило. Я верю в Бога — безо всяких безумных крайностей и фанатизма, я верю, что Бог спас меня.

У меня было столько дисциплинарных взысканий, что, когда открылся ТаммсТюрьма класса «супермакс» — для особо опасных преступников. Подобные тюрьмы появились в США после того, как в 1983 году в тюрьме Марион штата Иллинойс независимо друг от друга были убиты два надзирателя., меня почти сразу же перевели туда. По-настоящему ужасное место, к счастью, его уже закрыли. Я попал туда в день своего рождения, 20 июля 1998 года. И с тех пор каждый день я проводил 23 часа в полном одиночестве, взаперти, в своей клетке. Это было невыносимо. Во время того единственного часа, когда тебя выпускали из клетки, тебя отводили «подышать воздухом» в другую бетонную коробку, только с открытой крышей. После этого тебе давали 10-15 минут на то, чтобы принять душ. Это было единственное время, когда меня выпускали из камеры, за исключением тех редких случаев, когда меня водили к врачу на медосмотры. Но даже когда вокруг меня и были другие человеческие существа, я не мог ни до кого дотронуться. С июля 1998 года по июль 2012 года, ровно 14 лет, я не мог прикоснуться ни к одному человеку. Меня навещали мои родные, но всякий раз между нами был толстый слой стекла. Я не мог даже прикоснуться к матери или отцу, не мог обнять их, хоть и видел из сквозь стекло. На эти 14 лет моя жизнь просто остановилась.

Не могу сказать, что я был счастлив, когда оказался на свободе. «Счастлив» — неправильное слово. Я чувствовал облегчение. Помню, мне очень хотелось поплавать. Я был уверен, что это такой навык, как катание на велосипеде, — его невозможно потерять. И вот через пару месяцев после освобождения ко мне приехала подруга, которая остановилась в хорошем отеле с бассейном. Когда я увидел этот бассейн, я сказал: «Сейчас я пойду плавать!» Я был очень рад и возбужден. Прыгнул в воду и вдруг понял, что тону. Я говорил себе: «Этого не может быть, сейчас я поплыву», — и тем не менее шел ко дну. Я вылез из бассейна, который и был-то меньше двух метров в глубину, и когда сел отдохнуть, моя подруга посмотрела на меня и спросила: «А что это у тебя в кармане?» «Как что, мой мобильный телефон», — ответил я. «Ох, боже мой, достань его немедленно! — закричала она. — Ты только что угробил свой телефон!» Я даже не знал, что телефон нельзя мочить. Так сдох мой мобильник со всеми контактами. Я не знал ни одного телефона наизусть, кроме телефона матери».

«Я помнила дело Андрэ еще с того времени, когда по нему была подана апелляция и меня сделали запасным госзащитником. В суде я не выступала, но все детали знала очень хорошо. Мы с коллегами сидели в офисе после работы, обсуждали это дело, то, как шатки доказательства вины Андрэ. Мы тогда еще говорили друг другу, что, вполне возможно, он этого преступления не совершал. И вот через двадцать лет к нам в Центр приходит заполненная форма и просьба провести ДНК-анализ. Я говорю всем: "О, я знаю этого парня! Он и правда может быть невиновным". Так я занялась делом Андрэ.

Основной задачей было найти вещдоки для ДНК-анализа. К тому времени большая часть улик была либо разрушена от неправильного хранения, либо потеряна. Но в итоге в подвале суда мы нашли то, что искали: постельное белье, на котором была убита жертва, с пятнами крови и спермы. Я до сих пор помню тот момент: я сижу в подвале, руки в перчатках, и роюсь в пыльных коробках. Поначалу простыни показались мне слишком старыми и потрепанными, чтобы на них могло что-нибудь сохраниться, но я все равно послала их в лабораторию. Там сразу установили, что ДНК принадлежит не Андрэ, но для того, чтобы вычислить истинного преступника, пришлось отправлять простыни в другую лабораторию, оборудованную по последнему слову техники. Они смогли установить, что кровь принадлежала жертве, и сосредоточились на тех пятнах, где кровь и сперма накладывались друг на друга слоями. В итоге они нашли ДНК двух разных мужчин, один из которых свидетельствовал против Андрэ в суде, а другой был хозяином дома, где обнаружили тело.

6 июля 2012 года прокурор снял все обвинения с Андрэ. Дело было закрыто. Когда Андрэ освободили, меня рядом не было. Я была в отпуске — думала, что он выйдет на несколько дней позже, да к тому же из тюрьмы округа Шампейн, где его изначально арестовывали. Но судья сразу же позвонил в Таммс и велел начальнику тюрьмы выпустить Андрэ. До него ни один человек не выходил оттуда живым. В Таммсе просто не было протокола освобождения, и они не знали, что делать. Сначала Андрэ хотели посадить на поезд, потом на автобус, который довез бы его до центра Чикаго. Охранники в тюрьме сказали, что, если он не освободит помещение в течение двух часов, они просто закроют за ним дверь, и он будет сам разбираться, что делать и как добираться до дома. И это был человек, который провел в тюрьме больше тридцати лет по ложному обвинению! В итоге отец Андрэ все-таки смог приехать за ним на машине, но вся ситуация была очень неприятная. Такая вот финальная несправедливость по отношению к Андрэ. Хотелось бы, чтобы она стала последней».

«Я родился в Чикаго. Мой отец сидел на героине, мать пила. Когда мне было 15, отец умер от передозировки, а я попал в уличную банду. Это была ужасная жизнь, и, наверное, я не так много потерял от того, что меня посадили в тюрьму.

Все началось в Гумбольдт-парке, на юге Чикаго, где я тогда жил. В спортзал, где я занимался, часто захаживал детектив Гевара. Он сразу невзлюбил меня, а однажды вечером подошел и предложил побыть одним из подставных лиц на опознании. Потом я участвовал еще в одном опознании, а через три недели Гевара остановил меня на улице и сказал: «Ты обвиняешься в убийстве». Как оказалось, во время первого опознания свидетель не указал на меня, и тогда они организовали второе, где я был единственным повторяющимся участником. Тот же свидетель, 12-летний мальчик, на этот раз выбрал меня. Сам по себе суд занял два дня: меня признали виновным и приговорили к 80 годам заключенияНикаких других улик, кроме показаний свидетеля, в деле Риверы не было..

Когда я попал в тюрьму Стейтвилл, она была под контролем криминальных группировок. Меня спросили, из какой я банды, и сразу направили к ним. Дали два больших ножа и велели охранять главаря, пока он принимает душ. Как я выжил там, не понимаю до сих пор. Проведать меня никто не приходил, но в тюрьме у меня появились друзья. Одного из них зовут Хосе Круз. Росту в нем — 160 сантиметров, а полиция искала преступника около 185 сантиметров. Что делают полицейские? Во время опознания они заставили всех сесть, а Хосе посадили на телефонную книгу.

В моем деле было много подтасовок, доходящих до полного идиотизма. Например, свидетель показал, что у человека, который стрелял, волосы были покрашены сзади в золотистый и белый цвета. И хотя я никогда не красил волос, детектив Гевара засвидетельствовал, что волосы у меня были крашеные. При этом меня сфотографировали лишь в фас, чтобы не было видно затылка.

Но я знал, что не буду сидеть в тюрьме до конца своих дней. Помню, как в первый раз говорил с Дженнифер по телефону. Когда ты в тюрьме, нельзя надеяться, но я почувствовал, что она поможет мне выйти на свободу.

Я вышел из тюрьмы 4 октября 2011 года и помню, что в день своего освобождения я хотел съесть что-нибудь вкусное, но не мог. Мой желудок был будто завязан узлами. Я был весь на нервах. Я спал, положив у изголовья нож. Меня посадили в 1988 году, и если в то время кто-то шел по улице в кофте с капюшоном, это означало, что он затеял недоброе. Но сейчас все вокруг носят кофты с капюшонами. Мне потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя, и сейчас я сужусь с властями — с городом и полицией. Если я выиграю и получу какие-то деньги, я вложу их в организации, которые спонсируют учебу в колледже. А еще сделаю на своей машине надпись: «Центр помощи невинно осужденным Северо-Западного университета». Центр заслуживает, чтобы о нем узнали как можно больше людей».

«Следователь чикагской полиции по имени Гевара был известен тем, что подтасовывал факты и сажал невинных людей в тюрьму. Преступления, которые он расследовал, мы между собой называем "делами Гевары". Таким было и дело Жака. Когда мы впервые встречаемся с человеком в тюрьме, для нас важно увидеть и услышать человека, чтобы понять, врет он или нет. Про Жака было сразу понятно, что он говорит правду. Даже работники тюрьмы говорили нам: "Когда же вы вытащите отсюда этого парня?" Они тоже знали, что он невиновен.

Единственным доказательством вины Жака были показания 12-летнего мальчика Орландо, которые выглядели страшно неубедительно. Когда я стала разбирать документы, я подумала: «Боже мой, чтобы доказать невиновность Жака, мне просто нужно найти этого мальчика». На тот момент ему должно было исполниться 33 года, и я стала искать его координаты.

Он жил в 500 милях от Чикаго, и мы с моей помощницей Синтией решили съездить к нему на машине. Была середина зимы, очень холодно. Мы ехали, не зная, тот ли это человек, что нам нужен, и правильный ли у нас адрес, но очень надеялись на чудо. Орландо был дома и открыл нам дверь. Мы представились, и я сказала: «Вас зовут так-то?» Он сказал: «Да». «Вы жили на такой-то улице в таком-то году?» Опять да. Тогда я сказала: «Мы здесь потому, что хотим поговорить с вами об одном старом деле». И он ответил: «Я знаю, зачем вы здесь, но я не хочу говорить об этом при семье».

Мы сели в машину и поехали в кафе. Он сидел рядом со мной, на переднем сиденье. «Речь пойдет об искуплении, — сказал он. — Да, тот парень, он был арестован незаконно». Оказалось, что Орландо не знал, что Жак все еще сидит. Он очень болезненно воспринял эту информацию. Много лет он ждал удобного случая, чтобы рассказать правду. У него было четверо детей, и он зарабатывал на жизнь тем, что мыл окна. Думаю, он просто не знал, с чего начать.

За чашкой кофе в «Старбаксе» Орландо признался, что стрелял не Жак, и согласился подписать все документы. Жак вышел из тюрьмы в октября 2011 года, и это был невероятный момент. Его встречали выросшие дети, а он просто плакал, и плакал, и плакал.

Но перед этим было много трудностей. Во время нового разбирательства судья пытался сделать все, чтобы Жака не оправдали. Как правило, судьи — это бывшие прокуроры, и они дружат с обвинителями. Это сплоченный коллектив, который не хочет признавать своих ошибок. В итоге Жака оправдали, но по правилам округа Кук, тебя не могут отпустить прямо из зала суда. Тебя все равно отправляют обратно в тюрьму, и уже оттуда освобождают после ряда рутинных процедур. Никто не знал, сколько времени займет этот процесс, и мы просто ждали Жака у тюремных ворот. Мы стояли там семь часов кряду, всматриваясь в лица выходящих людей. Нам даже не разрешили передать ему нормальную одежду, и в результате Жаку выдали джинсы и майку из тюремного бюро находок. После 21 года он вышел из тюрьмы в одежде с чужого плеча.

Я отношусь к Жаку, как к сыну. Даже покрикиваю на него иногда, пытаюсь воспитывать его. Он работает рядом со мной, в медицинском центре Северо-Западного университета, занимается погрузкой и приемом медикаментов. Если я иду по парковке и слышу, как кто-то рядом кричит: «Мам!» — я знаю, что это Жак».

«Я слышала о Хуане еще в начале 1990-х, когда произошло убийство, и почему-то его история зацепила меня еще тогда. А потом его делом занялся Центр помощи невинно осужденным. Убитая девочка была изнасилована, и в архивах хранился "набор свидетельств сексуального преступления". Анализ ДНК, проведенный адвокатом центра Джейн Рейли, исключил Хуана, суд снял обвинение, но прокурор не сдавался и потребовал нового рассмотрения дела. Несовпадение ДНК он объяснил так: наверное, 11-летняя девочка занималась сексом по обоюдному согласию с кем-то другим еще до того, как ее изнасиловали и убили. В общем, для нового суда Центр решил найти адвокатов со стороны.

Я занималась делом Хуана три года, изучила все детали. Незадолго до убийства он был арестован за мелкое хулиганство, и его отпустили условно, надев на него специальный электронный браслет, отслеживающий его передвижения. Хуан был под домашним арестом, и в момент убийства браслет показывал, что он был дома. К тому же примерно в это время он говорил с матерью, которая звонила ему из Пуэрто-Рико. Невиновность Хуана подтвердили четыре независимых ДНК-эксперта, но присяжные вынесли обвинительный вердикт. Почему? Потому что Хуан признался полицейским в совершении преступления.

Происходило это так: допрос длился 42 часа без перерыва, сменились три пары следователей. У Хуана случился нервный срыв, он начал рыдать, биться головой о стену, и его перевели в так называемую «резиновую комнату». Он лег на пол в позе зародыша, полностью потерял ощущение реальности. В этот момент ему дали подписать признание. До сих пор Хуан не помнит, как его подписывал.

Полицейских, которые подсунули бумагу, звали Тессманн и Мэли. Тессманн хвалился, что он получает признания вины в 96% случаев. Теперь он на пенсии, работает в фирме, которая обучает полицейских технике допросов. Суд показал одну важную вещь: присяжным очень сложно понять, как невинный человек может признаться в преступлении. Они не представляют себе, что происходит на допросах. При этом ложные признания — главная причина несправедливых осужденийПо данным Центра, в 85% всех дел, где есть признание вины, прокуроры добиваются обвинительного приговора..

Хуан вышел из тюрьмы в январе 2012 года. Апелляция после третьего обвинительного приговора была успешной, и обвинение решило не возобновлять дело. Свою роль сыграли не только результаты ДНК-анализа, но и доказательства того, что признание в убийстве было получено от Хуана против его воли, а полицейские дезинформировали суд.

Но самое ужасное, что все эти двадцать лет прокурор тратил неимоверное количество энергии и сил на то, чтобы держать Хуана в тюрьме. А настоящего преступника не поймали до сих пор».

«Когда мы приехали в Иллинойс, по соседству строилась новая тюрьма, и мой дядя постоянно шутил, что ее строят для меня. Но когда меня арестовали, он не пропустил ни одного судебного заседания. Все двадцать лет, пока я сидел, он меня поддерживал.

Я был обычным подростком: курил траву, тусовался со шпаной, но я не был злостным хулиганом — у меня была девушка, я сам зарабатывал себе на хлеб. Последняя работа была в прачечной. Хозяин был бывшим военным. Он уезжал и отдал мне ключи от сейфа на целый год. У меня был доступ ко всей выручке, но я не притронулся к этим деньгам. Когда сержант вернулся, то поблагодарил меня за хорошую работу. А два месяца спустя меня посадили за убийство.

Единственное, что я помню из допроса, это то, как я просыпаюсь в камере и спрашиваю, где я и что я здесь делаю, а сосед говорит, что меня обвиняют в изнасиловании и убийстве маленькой девочки.

Меня посадили в тюрьму Менард в штате Миссисипи, и первое, что я там увидел, это убийство. Зеки не любят тех, кто сидит за изнасилование. Два раза меня резали ножом. Но я все время боролся. В итоге меня оставили в покое, но через три года я оказался в Понтиаке. Эту тюрьму называют «Купол грома»Аллюзия на фильм Mad Max Beyond Thunderdorme., там каждый сам за себя. Пришлось просить содержания под стражей, потому что сокамерники хотели меня убить. Меня перевели в Стейтвилл, но поначалу было даже хуже: там сидели лидеры банд из Чикаго, которые слышали о моем деле. К счастью, были и люди из моего родного Вакигана, которые знали достаточно, чтобы поверить в мою невиновность. Они убедили остальных дать мне шанс.

К моменту моего освобождения я завоевал полное доверие зеков и охраны. Я готовил еду для 3600 заключенных и для охраны, ко мне обращались за помощью, когда нужно было остановить драки или предотвратить бунт, убийство или изнасилование. Я занимался самообразованием: студенты из Северо-Западного университета, а потом и моя жена слали мне книги. В итоге получил диплом о среднем образовании, выучил иврит и арабский.

С женой я познакомился в 1999 году. Она узнала обо мне, когда работала в суде округа Кук, в офисе прокурора: услышала, как говорят о моем деле и о том, что меня посадят, даже если я невиновен. Она сама планировала стать прокурором, но после этого бросила работу в суде, написала мне и обратилась в Центр помощи невинно осужденным. Мы начали переписываться и поженились, пока я еще сидел.

Жить на свободе нелегко, но я до сих пор наслаждаюсь каждым мгновением. Конечно, я еще не вполне адаптировался. Я до сих пор говорю, что убрался в своей «камере», а не «комнате». Я никогда не становлюсь спиной к толпе. Когда иду в магазин, никогда не провожу там много времени: множество людей и вид сотни разных видов продуктов ужасно выматывают нервы.

Недавно меня познакомили с парнем, который тоже только что вышел из тюрьмы. Он сразу меня спросил: «А люди не пугаются того, как мы выглядим и как мы на них смотрим?» Он сказал, что его стала бояться собственная мать. Я его хорошо понимаю: когда меня только-только освободили, у меня тоже был такой вид, будто я постоянно в ярости. В тюрьме по-другому нельзя, иначе заключенные и надзиратели подумают, что ты слабый. И очень тяжело объяснить людям на воле, что ты не злишься на них, что ты просто привык так выглядеть.

Сейчас я работаю в Северо-Западном университете, в медицинском центре, который проводит опыты над животными. За 10 месяцев меня дважды повысили, я управляю командой из 17 человек, работаю с биологически опасными материалами и машинами, каждая из которых стоит больше миллиона долларов. В будущем я собираюсь написать книгу рецептов, основанную на моем опыте тюремного повара. А еще хочу помогать бывшим заключенным — открыть для них ресторан-школу. Почему-то государство, посадив невинного человека за решетку, ожидает, что после многих лет в тюрьме он выйдет на свободу и будет совершенно нормальным. Но для большинства это просто невозможно. Мне просто очень повезло».

«Париж — маленький город, и убийство повергло всех в шок. Дайк и Карен Роудс получили более 50 ножевых ранений, после чего их тела сожгли вместе с домом. В тот день я был с семьей в ста милях от места преступления. Три дня спустя, когда мы с другом играли в баре в бильярд, туда ворвались полицейские с пистолетами в руках. Они отвезли меня в участок и долго расспрашивали, где я был во время преступления. Я рассказал, что был с семьей, и тому есть свидетели, но они не слушали. За три недели до этого мы с другом подали жалобу на местного прокурора, и я думаю, что поэтому против меня стали выстраивать дело. Семь месяцев я провел на свободе, но куда бы я ни пошел, люди везде указывали на меня пальцем. 19 февраля 1987 года меня арестовали по обвинению в двойном убийстве. Доказательства сводились к показаниям городского пьяницы, которого арестовали за мошенничество, а также психически больной женщины, только что вышедшей под залог.

Я прошел путь от домашнего очага до тюрьмы за 97 дней. Все мои апелляции отклонили, и я провел 12 лет в камере смертников. Мне дважды назначали дату казни, но в итоге заменили ее пожизненным сроком. В 1999 году мой адвокат вышел на сотрудников Центра помощи невинно осужденным. С их помощью я добился нового суда и отмены обвинительного приговора. Выяснилось, что незадолго до гибели Карен Роудс видела, как ее работодатель, Боб Морган, выгружал из машины оружие и деньги, а неделю спустя ее нашли мертвой. Известно, что у Боба были связи с криминальным кланом Виталли, и даже если он не убил Роудсов сам, он мог нанять убийц. На сегодняшний день большая часть Парижа принадлежит Бобу, он вышел на пенсию и живет во Флориде. Возможно, полицейские знали, кто на самом деле стоит за гибелью семьи Роудсов, но не стали расследовать.

Я вышел на свободу 18 мая 2004 года. В тюрьме я видел, как 12 человек провели мимо меня на казнь. Они пожимали мне руку и уходили на смерть с улыбкой на лице. Уже потом я понял, почему они держались так спокойно: если вы по-настоящему хотите наказать безжалостного убийцу — посадите его в клетку с другими убийцами на всю оставшуюся жизнь. Тюрьма — это мясорубка. 23 часа в день ты заперт в клетке 9 на 5 футов. Нас, смертников, было 164 человека, и, как потом оказалось, 20 — невиновны».

«Когда я пришла к Рэнди в тюрьму, он сразу показался мне типичным парнем со Среднего Запада: очень прямой, говорит коротко и по делу. Он сказал: "Вы — моя последняя надежда". Было ясно, что он не совершал преступления. Мы должны были его вытащить.

У Верховного суда штата Иллинойс мы потребовали нового рассмотрения дела на основании того, что свидетели обвинения отказались от своих показаний. Помимо этого существовало множество проблем с уликами против Рэнди. Например, обвинение утверждало, что орудием убийства был нож, найденный на месте преступления, но независимые эксперты доказали, что тип ран на телах убитых никак не мог быть нанесен этим орудием. Главная свидетельница утверждала, что в день убийства гуляла с Рэнди и его другом по городу, но оказалось, что она все это время была на работе. Сама же она злоупотребляла алкоголем, и у нее были причины сотрудничать с полицией из-за проблем с законом.

Нет сомнений, что Рэнди подставили, но я не берусь утверждать, почему. Мы познакомились с ним в 2001 году, а освободили его лишь в 2004-м. Рэнди подал в суд на штат, и только что, буквально на днях, его жалобы были удовлетворены. Скоро он получит денежную компенсацию. Но больше всего на свете Рэнди хочет получить официальное свидетельство о своей невиновности. Он несколько раз просил его у разных сенаторов, и каждый раз ему отказывали. Помню, Рэнди рассказывал мне, как несколько лет назад он сидел у себя в квартире и вдруг услышал за окнами вой сирен. Он выглянул в окно и увидел, как несколько полицейских машин останавливаются возле его дома. Оказалось, они приехали за кем-то другим, но все это время Рэнди просидел на полу, думая, что сейчас они ворвутся в его квартиру и снова заберут».

«С теми четырьмя парнями, которых арестовали вместе со мной, мы даже не были друзьями. Просто знали друг друга по школе. Почему взяли именно нас? Говорят, мы были первыми, кто подписал признания. Они и до нас пытались "расколоть" несколько человек, но это были взрослые. И тут полицейские решили, что девочку убили ее ровесники. Мне тогда только исполнилось 15 лет. Меня допрашивали, били, говорили, что я убийца. Я больше не мог этого терпеть и подписал признание. Никогда не забуду то ощущение беспомощности, которое у меня было во время допроса. Я был ребенком. Они сковали меня наручниками, били меня по ребрам. Я не мог защищаться, не мог ничего сделать, чтобы противостоять им.

Мне разрешили сделать один телефонный звонок, и я смог позвонить бабушке и рассказать, что случилось. На следующий день я увидел свою семью уже в суде. Это было мучительно: знать, что ты ни в чем не виноват, и видеть, как твои родные рыдают в полном отчаянии. Я смотрел на них и пытался не расплакаться. Это было пыткой от начала и до конца. Сначала штат предоставил мне одного адвоката, потом другого. Сперва меня хотели судить как ребенка, но в итоге судили как взрослого и приговорили к 80 годам.

Когда я сел, я был самым молодым заключенным. Фактически я вырос в тюрьме, где каждый был сам за себя. Жизнь в тюрьме тянулась невыносимо долго, но я научился выживать очень быстро. При этом я всегда верил в то, что меня освободят.

Тяжелее всего мой арест сказался на отце. Мой дедушка погиб в автокатастрофе, так что он потерял, одного за другим, отца и сына. Но он не отвернулся от меня, поддерживал все время, что я был в тюрьме. Моя семья — отец, бабушка — пытались наскрести денег на адвоката: сначала нашли одного, потом другого, но из этого ничего не выходило. Я начал писать письма. Одно из них дошло до Центра помощи невинно осужденным, и они сразу обратили внимание на мое дело, выделили целую команду адвокатов. Это был лучший момент моей жизни.

Когда я наконец-то вышел, мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что я на свободе. Я провел столько лет в тюрьме, где привык постоянно бороться, что потерял способность радоваться. Я больше не знал, каково это — быть счастливым. Я не мог спать. Я не мог расслабиться. Мне нужно было привыкать ко всему заново. Когда тебя освобождают из тюрьмы, ты, по идее, должен перестать испытывать боль, но моя боль осталась со мной. Так что я просто живу день за днем и думаю о своем новорожденном сыне. Теперь мой план — найти работу и вытащить сына и жену из гетто».

«Выйдет Роберт на свободу или останется в тюрьме до конца своих дней — это зависело от маленькой ватной палочки размером меньше моего мизинца. На ней был мазок, который был взят с тела жертвы и содержал сперму преступника. Самое поразительное в деле Роберта заключается в том, что даже во время первого суда был произведен анализ ДНК, который исключил всех пятерых обвиняемых. Прокурор объяснил несоответствие тем, что, вероятно, у насильников не произошло эякуляции. Вы можете это себе представить? Пять подростков совершают групповое изнасилование, и никто из них не кончает. Мало того, никто из них не оставляет на теле жертвы ни следа — ни волоса, ни капли пота, ничего. Но присяжные верят обвинению. Потому что Роберт и четыре других подростка "сознались" в преступлении. Сила признания настолько велика, что члены жюри не видят ничего другого и слепо верят бумажке с подписями.

Сфера моей специализации — полицейские допросы и ложные признания, сделанные детьми и подростками под давлением. Подумайте только, Роберту тогда было 15 лет. Это так легко — написать свое имя на куске бумаги. Ты не можешь понять, какие последствия будет иметь одна подобная подпись, когда тебе 15 лет. Ты еще не знаешь о том, что полиция может лгать. Ты не можешь себе вообразить, что одна-единственная подпись может разрушить твою жизнь на следующие 20 лет.

В 1990-е годы была возможность провести анализ ДНК, но не существовало ДНК-архива преступников. Потом он появился. Роберт дважды безуспешно пытался получить разрешение на повторный анализ, но суд посчитал это нецелесообразным — выяснять, кому именно эта сперма принадлежит. Суд отстаивал это решение годами, а Роберт сидел в тюрьме. Это просто за гранью абсурда.

Когда мы все-таки добились разрешения на работу с ДНК, нам еще предстояло найти саму пробу. Диксмурская полиция и полиция штата в один голос твердили нам, что вещдоки утеряны. Но когда мы пошли в суд, они сразу же нашлись. Просто поразительно, как много людей, у которых нет нормальных адвокатов, остаются в тюрьме просто потому, что полиция «потеряла» доказательства по их делу.

Наконец, мы сделали повторный анализ пробы и прогнали информацию через архив. ДНК принадлежала серийному насильнику Вилли Рэндольфу. На момент преступления ему был 31 год, и он жил в том же городе, что и жертва. Когда мы обнаружили это, он уже сидел в тюрьме в связи с другими преступлениями. Но для того, чтобы Роберта и остальных подростков признали невиновными, нам пришлось проводить собственное расследование, собирать полный профиль насильника, беседовать с его семьей, соседями, искать свидетелей. Мы проинтервьюировали членов семьи Рэндольфа. Выяснилось, что одну из своих дочерей он отвел на то же поле, где была найдена убитая Катереса Мэтьюз, и изнасиловал ее там, когда ей было 13 лет.

Роберт вышел на свободу 3 ноября 2011 года вместе с Джеймсом Харденом и Джонатаном Барром. Еще один из осужденных подростков — Роберт Ли Вил, получивший всего десять лет, — к тому времени уже давно освободился. Пятый, Шэйни Шарп, оправдан по делу об изнасиловании, но до сих пор сидит в одной из тюрем Индианы — за наркотики».

«Наш проект был основан в 1992 году Барри Шаком и Питером Ньюфолтом при Школе права Кардозо в Нью-Йорке. Суть его была проста: студенты, обучающиеся юриспруденции, принимали участие в повторном расследовании уголовных дел. Люди, осужденные за совершение тяжких преступлений, обращались к нам сами, и если они предоставляли доказательства, которые позволяли усомниться в правомерности их осуждения, дело шло в разработку. Барри Шак был первым человеком, кому в голову пришла простая и гениальная мысль: если человека можно признать виновным при помощи ДНК, то эта же схема должна работать и в обратном порядке, ДНК может служить прекрасным доказательством невиновности.

В списке ожидания — больше десяти тысяч заключенных. Как правило, чтобы к нам обратиться нужно не так уж и много: базовое описание дела и заявление о повторном рассмотрении. Но есть одна существенная деталь: мы беремся только за те дела, при расследовании которых на месте преступления были взяты образцы тканей и жидкости, позволяющие выделить ДНК. В противном случае — а это примерно треть от всех обращений, три тысячи в год, — мы вынуждены отвечать отказом. Мне очень часто приходится говорить заключенным: «Простите, мы ничем не можем вам помочь». Это значит, они будут сидеть в тюрьме много лет, возможно, до самой смерти, а если они ждут своей очереди на смертную казнь, то погибнут на электрическом стуле — может быть, совершенно незаслуженно.

Честно говоря, отказы — самая неприятная часть моей работы. За редчайшими исключениями, очень сложно сказать, виновен человек или нет, по одному его обращению. У меня в практике были люди, про которых я тайно думала: «Ну, этот точно виноват». Но по результатам ДНК-анализа он был абсолютно чист. Бывало и наоборот.

Очень показателен пример Кирка Бладсворта. Его осудили по показаниям пяти незнакомых между собой свидетелей, и все они в один голос заявили о том, что видели его рядом с жертвой — маленькой девочкой, которая была убита и изнасилована. Наше зрение далеко от идеального, наша память — не видеокамера, поэтому нам только кажется, что мы видим то, что видим. Кирк Бладсворт стал первым американцем, который был приговорен к смертной казни и полностью оправдан с нашей помощью.

Но работать мы можем только в том случае, если в деле есть образцы тканей, пота, слюны и крови настоящего преступника. Лишь изредка мы используем другие методики: повторный опрос свидетелей, выступавших в суде, где рассматривалось дело нашего клиента. Но это, в основном, касается дел, связанных с младенческой смертью. В США, как и в Европе, есть довольно много случаев, когда людей обвиняют в убийстве собственных новорожденных детей: например, они их намеренно слишком сильно трясли, пытаясь успокоить. В большинстве случаев обвиняемые говорят, что просто баюкали ребенка перед сном и не рассчитали собственные силы. Их тем не менее обвиняют в преднамеренном убийстве. Наша практика показывает, что обвиняемые по таким делам почти всегда говорят правду: если поднять медицинские записи по погибшим детям, выясняется, что у них, например, было вовремя не диагностировано нарушение мозгового кровообращения, которое и привело к скоропостижной смерти.

После того как мы получаем от заключенного заявление с просьбой о помощи, мы изучаем его дело. Бывает такое, что улики преступления есть, но только на бумаге, а извлечь их не из чего, поскольку сами они не сохранились. И это большая проблема: в законе не прописано, сколько времени нужно хранить свидетельства с места преступления. Мало того, их хранят только в тех случаях, если человек обвиняется в тяжком преступлении: жестоком убийстве, изнасиловании несовершеннолетних. И только с 2000 года была создана общая база данных, в которую вносятся данные о ДНК подозреваемых и преступников. А в нескольких штатах, например Мичигане и Калифорнии, мы добились введения закона о необходимой консервации и бессрочном хранении улик, собранных на месте преступления.

Если улик нет и нам не с чем сравнить ДНК заключенных и настоящих преступников, то нам нечего изучать. Единственным счастливым исключением стал случай Дюи Безелла: в 1983 году его обвинили в убийстве пожилой женщины на Вестсайде, в Нью-Йорке. В деле были показания двух свидетелей — и все. Даже отпечатки пальцев, найденные на месте преступления, не совпадали с отпечатками Безелла, но полиция этим пренебрегла. Он обратился к нам в 2006 году. Как только мы прочли краткое описание дела, нам стало ясно, что он абсолютно ни в чем не виноват, но выяснилось, что все улики были уничтожены в 2002 году. К счастью, нам удалось ему помочь: полицейский, расследовавший дело Безелла, хранил часть материалов у себя дома после выхода на пенсию. В этих документах были свидетельства в пользу Безелла — например, то, что отпечатки, взятые на месте преступления, полностью совпадали с отпечатками пальцев преступника, задержанного месяцем позже при совершении идентичного преступления. Безелл оказался на свободе.

Заключенные никогда не присылают нам образцы своей ДНК напрямую: есть ряд клиник, с которыми мы сотрудничаем, они занимаются всем необходимым. После этого результаты поступают к нам, и мы обращаемся в суд с просьбой разрешить нам исследовать образцы из дела. И если сейчас судьи охотно идут на контакт, то лет десять назад они относились к нам с изрядной долей скепсиса: какие-то непонятные методы, какие-то заявления о том, что в тюрьмах сидят невиновные люди... Мне иногда кажется, что до появления Innocence Project они всерьез верили в незыблемость американской системы правосудия, считали, что людей всегда сажают за дело.

Когда мне попадается недоброжелательный судья, я всегда вспоминаю случай Майкла Мортона. Житель Техаса Майкл Мортон попал за решетку по обвинению в убийстве собственной жены Кристины. Следствие располагало следующими уликами: 12 августа 1986 года Майкл вместе с Кристиной и их трехлетним сыном Эриком отмечал свой день рождения в ресторане. На следующий день Майкл, оставив на зеркале в ванной комнате записку о том, что он зол на свою жену за то, что она отказалась заниматься с ним сексом, ушел на работу. Через некоторое время после его ухода Кристина была жестоко убита в собственной постели, причем простыни были пропитаны ее кровью и чьей-то спермой. Труп был придавлен шкафом.

По словам сослуживцев, в тот день Майкл вел себя обычно, и ничего странного в его поведении не было. Его сын, который был свидетелем убийства собственной матери, говорил, что маму убил «монстр». Всякое сходство «монстра» с отцом мальчик отрицал. Впоследствии стало известно, что неизвестная женщина пыталась расплатиться принадлежавшей Кристине карточкой Visa в одном из ювелирных магазинов Техаса. Мало того, в ста ярдах от дома Мортонов была найдена окровавленная бандана, к которой Майкл не имел ровным счетом никакого отношения.

Ни одна из этих улик не была упомянута в суде, и Мортон был отправлен за решетку — пожизненно. К нам он обратился в конце 1990-х, и после этого мы шесть лет кряду пытались добиться разрешения на изучение материалов дела. Суд Техаса ставил нам палки в колеса при любой возможности. В итоге мы обратились в Верховный суд, получили доступ к уликам, и в 2011 году Мортон был полностью оправдан.

В общей сложности с 1996 года благодаря нашей помощи на свободу вышли 302 заключенных. По статистике 60% из них — чернокожие, как и большинство тюремного населения в США. Известно, что полицейские редко доверяют афроамериканцам и крайне неохотно верят в их невиновность. В среднем, наши клиенты проводят за решеткой 12 лет. Когда они выходят на свободу, то начинают добиваться компенсации, но ничуть не менее важна для них реабилитация, и мы им, в меру сил, помогаем. Тут есть одна деталь: в отличие от остальных заключенных, отбывших свой срок за дело, наши подопечные гораздо легче справляются с бытовыми проблемами на свободе: у них недюжинный запас сил и прочности, они годами добивались своей свободы. Каждый из них пережил свой побег из Шоушенка, и житейским трудностям их не сломить.

Наша организация — негосударственная, мы существуем на частные гранты и пожертвования. Годовой бюджет самого большого, нью-йоркского отделения, где работает 250 человек, — $14 млн. Всего у нас 63 отделения в США и 10 — в Европе, но мы расширяемся по экспоненте. В идеале хорошо бы иметь Innocence Project в каждой стране мира. России бы точно это не помешало».