Шкурный интерес

Большую часть XX века ученые не использовали само слово «сознание», когда речь шла о животных. Считалось, что это явление невозможно изучать естественнонаучными методами — ни у человека, ни у зверя. Ситуация изменилась в 1980-х, когда слово стало постепенно вводиться в научный оборот. Особенно в этом преуспел Дональд ГриффинАмериканский зоолог, соавтор открытия эхолокации у животных. Защитник представления, что животные обладают сознанием., писавший, что мышление животных — такая же часть их биологии, как все прочие признаки, а значит, требует точно такого же изучения.

Его книги и статьи изменили картину. Как будто открылись ворота, и стало возможно говорить о сознании животных в отсутствие каких-либо свидетельств, полагаясь только на интуицию. Возобладал антропоморфический взгляд на мир. Некоторые современные зоологи всерьез утверждают даже, что антропоморфизм — достаточное условие для изучения животных. Мне эта теория представляется очень опасной, поскольку животные — не люди. Отождествляя их с нами, мы просто перевираем их природу. На деле научное изучение сознания животных — невероятно трудное занятие.

Иногда проблему сознания называют тяжелой задачей. Подобных задач в биологии хватает — скажем, как цифровая информация ДНК создает трехмерное сложноустроенное тело, но объяснение феномена сознания практически непосильный труд. Сложность его в том, что мы не понимаем, как сгусток нервных клеток, мозг, порождает субъективный опыт. Тут надо оговориться: я лично верю, что многие животные, помимо человека, обладают сознанием, развитым в той или иной степени, но эта вера не основана на объективных научных свидетельствах.

Признав, что проблема эта нам не по зубам, честнее было бы заявить это открыто, чем делать вид, что ее просто не существует. Лучше расписаться в своей неосведомленности, чем использовать нерешенную проблему как основу для создания системы прав животных. Потому я и настаиваю на том, чтобы создавать эту систему, не используя слова «сознание». У нас и без того множество методов узнать, что хорошо для животных, а что нет. И тут очень важно понимать, что далеко не всегда наши собственные представления о благополучии можно переносить на животных — у них эти представления могут быть совершенно иными.

Нам нужны научные основания для заботы о животных? Давайте их создавать. Благополучие животных можно измеритьВетеринарные справочники определяют благополучие животных как «отсутствие злоупотребления со стороны людей, должные стандарты обитания, питания и общей заботы, предупреждение и лечение болезней, свобода от притеснений, ненужного дискомфорта и боли». (Полный ветеринарный словарь Саундерса, 3-е издание, 2008 год). Я долго думала над возможными критериями, и в результате у меня получилось довольно простое определение: животные должны быть здоровы и получать то, что им хочется.

Едва ли вам придется спорить до хрипоты, чтобы убедить кого-нибудь, что здоровье — то есть отсутствие болезней и травм — это фундаментальная составляющая благополучия. Большинство людей согласятся и с тем, что понятие благополучия вмещает в себя несколько больше, чем просто не помереть от болезни. Например, возможность общаться друг с другом. Мы не можем дать животным всего, что они хотят, но можем хотя бы выяснить, что это.

В принципе, мы сталкиваемся точно с той же проблемой, рассуждая о том, что хорошо или плохо для здоровья человека, — животные в этом отношении ничем от нас не отличаются. Ребенок не хочет идти к стоматологу или делать прививки, но родитель вправе решить, что, вне зависимости от его желаний, полезнее все-таки вылечить зубы и вакцинироваться. В дикой природе то, что полезно для здоровья, и то, чего хочет животное, — это зачастую одно и то же (например, способность выбрать себе сбалансированную и не вредную диету). Но в искусственной среде, в которой мы с ними живем, полезное и желаемое могут не совпадать, и в таком случае нам приходится делать осознанный выбор между одним и другим.

Сейчас принимается множество законовЗаконы против жестокого обращения с животными различны для разных групп животных. Человекообразные обезьяны где-то вообще не могут использоваться в экспериментах, другие теплокровные животные часто защищены от излишней жестокости, но рептилии и амфибии не защищаются практически нигде., регулирующих обращение с животными, но, к сожалению, их авторы имеют крайне расплывчатое представление о том, что именно нужно объекту защиты. Возьмите, например, самый простой вопрос: как влияет плотность проживания на самочувствие свиней или цыплят на ферме. Большинство людей скажут, что, конечно же, животным должно быть лучше, когда они имеют возможность свободно передвигаться, а не сидят в клетке. Но это человеческое суждение, а хотелось бы оперировать достоверными, проверяемыми данными.

Я много лет изучала этот вопрос и могу на него ответить. Поразительный факт состоит в том, что уровень смертности у цыплят, которые перемещаются свободно, гораздо выше, чем у тех, кто сидит в клетках. Это важная информация, и задним числом она даже не кажется такой уж удивительной. Представьте себе свободную прогулку по двору в условиях холодной североевропейской зимы — и она уже не покажется вам очевидно предпочтительной по сравнению с теплой клеткой. Слова иногда вводят нас в заблуждение.

В начале карьеры я ставила эксперименты, чтобы выяснить, нужно ли цыпленку, живущему в клетке, больше места. Выяснилось вот что: конечно, жизненное пространство ему необходимо, но еще важнее — найти себе, где поскрестись. Затем я посмотрела, сколько нужно места для выполнения того или иного поведенческого репертуара, и на основании этих данных предложила расширить цыплятам клетки. Именно тогда я начала понимать, что желания животных в определенной степени измеримы.

Потом я поняла, что мы можем не только спросить животное, чего оно хочет (предоставив экспериментальный выбор), но и узнать, насколько оно этого хочетМэриан Докинз — участник «Инициативы по изучению сельскохозяйственных животных» (FAI). Программа исследует благополучие зверей и птиц на больших фермах по всему миру. Среди проектов программы выведение линий цыплят, меньше страдающих в условиях массового производства, и рекомендации по содержанию других домашних животных.. Для этого надо поставить перед ними преграды — например заставить их для достижения цели сдвинуть тяжелый предмет — и узнать, какую цену они готовы платить за свои желания. Таким образом можно получить совершенно объективные ответы на вопросы о том, какие животные расставляют приоритеты, чего они хотят меньше или больше и что им необходимо. На основании этих данных уже можно варьировать условия содержания.

Мне скажут, что такой взгляд на животных слишком утилитарный и приравнивает их чуть ли не к инструментам в человеческих руках. Но мне кажется, что, избавившись от аргумента «сознательности», нам будет гораздо проще убедить в необходимости гуманного отношения к животным тех, кто об этой проблеме не задумывается вовсе. Взять хотя бы людей, которые живут в странах третьего мира. Им не хватает еды для собственных детей — если мы всерьез хотим начать с ними разговор о благополучии животных, нам нужно объяснить им их выгоду тоже.

Нужно показать людям, что перемена отношения к животным — в их собственных интересах. Например, рассказав, что благополучие животных улучшает и их жизнь — здоровье детей, качество еды, уровень жизни. Эти доводы могут сработать. Каждый раз, когда речь заходит о том, чтобы накормить мир или побороть глобальное потепление, благополучие животных не принимается в расчет. Аналитические отчеты много говорят о спасении планеты, но очень мало — о спасении животных. И мы не изменим ситуацию, делая вид, что животные обладают сознанием, подобным человеческому.

Photographs by Hironori Akutagawa. Published by Kessels Kramer Publishing.